Покойницы не видно стало,

Пошёл от ней лишь дым и чад.

Энея так она любила,

Что от любви себя спалила --

Послала душу к чёрту в ад.**

   Разошедшийся Ромка поднялся со стула и, перехватив кифару, сыграл на витых струнах бессмертную тему "Дыма над водой".

   На мгновение площадь затихла, слушая затихающий звон струн. Потом зрители восторженно закричали, а в Ромку полетели пучки петрушки, бутоны цветов и прочая зелень. Женщины хлопали в ладоши, мальчишки свистели, мужчины топали ногами. Седобородые судьи склонили головы над столом и принялись совещаться.

   - В соревновании певцов, исполнивших песни собственного сочинения, победил Ром, гость из далёкого племени черногогов! - объявил старик-распорядитель.

   - Ничего, - проворчал толстяк Громкоголос, бросив косой взгляд на Ромку. - Это ничего не значит. Главный приз дают за поэму.

   Они переглянулись с Газелием, и поэт согласно кивнул.

   Ромка слез со "сцены" и присоединился к собравшимся в кучку участникам состязания. Те молча потеснились. На камень опять выбрался великолепный Газелий, и принялся декламировать, поводя руками и воздевая их к небу.

   - Нет, Газелий уже не тот, - авторитетно заявил один из соперников, тощий, с жиденькой бородкой поэт рядом с Ромкой. - Видно, стар стал Газелий.

   Его собрат по поэзии кивнул, теребя бороду. Ромка слушал. Его очередь была после всех.

   Громкоголос декламировал так, что распугал последних птиц в округе. Взмахивая руками и трагически взрыкивая, он поведал зрителям о войне двух племён, о победах и поражениях. Каждое убийство героя и способ умерщвления перечислялись в кровавых подробностях. Зрители ахали и визжали.

   - Это уже было, - скептически заметил один поэт-соперник другому.

   - И не раз, - отозвался тот, презрительно фыркнув.

   Громкоголос слез с камня под одобрительные крики зрителей.

   Ромка взобрался на его место. Поэма. Ему нужна поэма. Он зажмурился, вызывая в памяти заученные наизусть строки. Глубоко вдохнул и начал:

   - Муза, скажи нам о том многоопытном муже, который,

   Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

   Многих людей города посетил и обычаи видел...

   Он видел, что зрители затихли на своих местах, слушая слова старика Гомера. Газелий и толстяк Громкоголос тихо шептались, не глядя на "сцену". Подслеповатый старичок-судья выпрямился и вытянул шею, вслушиваясь в Ромкину речь.

   Тихо было на площади, когда Роман закончил первую "песню" о хитроумном Одиссее. Потом старый судья поднялся со скамьи и поднял сухую, бледную ладонь:

   - Скажи, юноша, где ты мог слышать эти слова? Откуда ты взял свою поэму?

   Ромка замялся. Он был уверен, что никто здесь не может знать этих стихов.

   - Мне кажется, я знал их всю жизнь. Сейчас он вдруг возникли в моём сердце и попросились на свет.

   Обмануть, ни разу не солгав. Сказать правду и не сказать ничего. Ему нужно спасти Рэма.

   Старик-судья выбрался из-за скамьи и подошёл к камню, на котором застыл растерявшийся Ромка.

   - Воистину это чудо, юноша. Я написал эти стихи и спрятал, желая похоронить их вместе со своим старым, бренным телом, когда придёт мой час. Не хотел отдавать их своему сыну, чтобы тот зарабатывал моим трудом, потешая публику на базарной площади, за кусок мяса и медную монету. Теперь я вижу, что рассердил богов. Они хотят, чтобы поэму услышали все. И люди её услышали. Должно быть, богиня вложила эти строки в твои уста, юный поэт Ром.

   Ромка покраснел до ушей, а старик взобрался на камень, снял с себя венок из засохших листьев лавра и водрузил парню на голову.

   - Вот победитель состязания поэтов! - провозгласил судья, и зрители радостно завопили.

   * Овидий "Наука любви"

   ** И.П.Котляревский "Энеида" пер. А.В.Харченко

   Глава 22

   - Неправильно! - крикнул Громкоголос. - Он читал чужие стихи! Это запрещено!

   - Действительно... - пробормотал Газелий. - Это не по правилам.

   Зрители засвистели, затопали ногами. Один из стоявших с края площади парней крикнул:

   - А ты чьи стихи читаешь, толстяк? Неужто сам сочинял?

   - Ага, сам! - крикнули с другого конца площади. - Ночами не спал, старался!

   - Аж упрел весь!

   - Молчать! - налившись кровью, крикнул Громкоголос. - Свои стихи я пишу сам!

   - Ну да, по ночам, - насмешливо выкрикнула какая-то женщина. - С Газелием на пару!

   Глаза толстяка выкатились, казалось, ещё немного, и он лопнет от ярости.

   - Докажите, что я лгу! - зарычал он. - Овцекрады! Думаете, я не знаю, что вы увели стадо моего господина в прошлое новолуние!

   - Вор у вора украл! - выкрикнули с площади. - Твой хозяин отнял трон у своего брата! Дочку его в темнице заморил!

   - Не вам судить, грязные козопасы! - крикнул Громкоголос. - Мой господин законно занял трон!

   Не обращая внимания на поднявшийся на площади крик, толстяк взобрался на камень, на котором застыл растерянный Ромка, и протянул руку к лавровому венку.

   - Снимай его, мальчишка!

   - Опомнитесь, люди, не гневите богиню! - надрывался старик-распорядитель, стуча посохом. - Уймись, Громкоголос. Венок вручен победителю состязания в честь богини, ты не смеешь его снимать.

   - Сейчас посмотрим, как я не посмею, - с этими словами толстяк дёрнул венок. Посыпались сухие лавровые листья.

   Ромка потряс головой. Сухой листок прилип к потной, липкой от краски щеке, и он отёр её ладонью. Громкоголос отшатнулся, окончательно став похожим на варёного омара:

   - Ты? Я же отправил тебя в город!

   Ромка широко улыбнулся, глядя в налитые кровью глаза. Почему-то ему стало весело. Толстяк Громкоголос, с его круглыми, трясущимися от жира боками и потным лбом, был смешон и жалок.

   - Пишете стишки вдвоём с Газелием? - насмешливо спросил он, скалясь в улыбке. Как там сказал этот работорговец: "целы все зубы?" - Интересная у вас жизнь пол... поэтическая.

   - Держи его! - взвизгнул толстяк. - Солдаты, ко мне! Хватайте этого раба!

   - Ты сам раб, - сказал Ромка, ткнув толстяка пальцем в грудь, на которой болталась цепочка с камнем в блестящей оправе. - Цепной пёс своего господина.

   - Вяжи его! - прохрипел Громкоголос, озираясь в поисках своих людей. К нему уже бежали двое солдат, бросив повозку с пленниками.

   Люди на площади засвистели. Парень, что кричал с края площади, бросился к телеге, где сидели связанные рабы. Взобрался на повозку и принялся распутывать верёвки.

   Толстяк схватился за пояс, где должен был висеть меч. Всё оружие участников осталось возле стола, где сидели судьи. Его отобрали заранее, сложив горкой на козьей шкуре.

   - Я отрежу тебе язык, наглый раб! - прохрипел Громкоголос, шаря по поясу в напрасных поисках меча.

   - Люди, уймитесь, не гневите богиню! - надрывался в крике старик-распорядитель.

   Парень возле повозки освободил одного, сидящего с края, человека, и взялся за второго.

   - Стой, сын болотной крысы! - взревел толстяк, заметив, что его добыча вот-вот разбежится. - Солдаты, охраняйте груз!

   Уже почти добежавшие до своего начальника солдаты завертелись на месте.

   - Сам ты сын горного козла! - выкрикнули из толпы. - Явились к нам в долину, отобрали лучшие пастбища, да ещё корчат из себя поэтов!

   - Убирайся к своему хозяину-вору, - поддержал другой. - Пускай свой трон стережёт!

   Громкоголос не ответил на выкрики из толпы. Проворно двигая жирными пальцами, он расстегнул пояс на животе и намотал конец ремня на ладонь:

   - Я возьму тебя и без меча, мальчишка.

   Гибкий кожаный ремень с пряжкой со свистом рассёк воздух. Ромка ощутил мгновенную режущую боль, когда узкий пояс захлестнул ему ноги. Ремень сейчас же рванули, и Роман повалился на спину. Толстяк с неожиданной ловкостью подскочил, навалился сверху. Его локоть угодил парню в голову, и Ромка едва успел увернуться, чтобы не получить прямо в глаз.