Тедди при этих словах тяжело опустилась на коврик у бабушкиных ног, зевнула сладко разок-другой и закрыла глаза.

«До чего ж скучна такая жизнь! — думала она, уже засыпая. — Будто все тут с ума посходили».

А барсук Фридолин, причина всех этих треволнений и вовсе незаслуженных страданий Тедди, в этот полуденный час лежал себе, полёживал перед норой в корыте, подставляя солнышку то спинку, то живот. Вообще-то настроение у него было недурное, он мог быть доволен — квартиру он выбрал, кажется, удачную! До сих пор ни двуногие, ни собаки, не говоря уже о лисах, на его Острове не показывались.

Скучать по старой норе в Буковом лесу ему не приходилось, а выпадали дни, когда он и совсем не вспоминал о ней. Уж очень этот Остров подходил для его отшельнического житья-бытья, ничто здесь не нарушало его барсучьего покоя.

Но ведь Фридолин был барсуком, а разве барсук признается когда-нибудь, что он доволен? И вот, поджаривая своё самым приятным образом наполненное брюшко на солнышке, он рассуждал:

— Что-то овощи в моём огороде теряют вкус. Эти двуногие могли бы, кажется, постараться. Кольраби совсем одеревенела, горошка нет уже и в помине, каротели тоже, ничего-то, кроме старой, грубой моркови, там не найдёшь. Есть-то её, конечно, можно, но я ведь привык к чему-нибудь послаще… И Сладенькое моё было раньше куда сочней, зёрнышки стали какими-то мучнистыми, не по душе они мне, и хоть никогда я не был брюзгой и привередой, однако… Будь по мне, я устроил бы так, чтобы сочные росли рядом с мучнистыми, да и клубника и горошек у меня никогда бы на грядках не переводились… Да что там говорить, разве в этом бестолковом мире найдёшь справедливость! А сколько горя приходится на долю честного барсука…

Зевнув, Фридолин спустился к озеру, попил студёной воды, вернулся в нору и тут же заснул.

Тем временем папа Дицен расстался с мыслью о том, чтобы навсегда привязать Тедди к своей ноге: у него родилась новая идея. Он пошёл в деревню к дедушке Леверенцу. Этот дедушка умел необыкновенно ловко разбивать молотом камни, даже очень большие, и возводить из них каменные стены — лучше его никто этого не умел.

Обойдёт этот маленький, тщедушный старичок с обветренным морщинистым лицом валун весом в несколько центнеров, пристально так поглядит на него своими узенькими светло-голубыми глазками и ударит по одному, только ему известному месту — жилка там какая-нибудь или трещинка. Потом ударит ещё раз, и ещё, и валун развалится. После этого дедушка Леверенц обтёсывает отдельные куски в хорошие прямоугольные бруски, из которых так красиво складываются ровные прочные стены.

Нелёгкое это ремесло, и не всякому оно даётся.

— Камень не молотом коли, а глазом, — частенько говаривал дедушка Леверенц, должно быть желая сказать, что, если хочешь разбить камень, не надо бить по нему молотом как попало — зря силы потратишь. А надо хорошенько рассмотреть его, да при этом мозгами пораскинуть: как этот камень вырос, и из чего возник, и где его слабое место — и уж тогда бить!

С этим-то дедушкой и поговорил папа Дицен; и все последующие дни дед только и делал, что разбивал большие камни да тесал из них ровные прямоугольные бруски. А потом каменщик, по фамилии Линденберг, и его помощник Матте закопали эти бруски под забором, и так аккуратно, что верхний их край смыкался как раз с металлической сеткой забора.

Всё вместе — обтесать камни, ровно их уложить и перевезти — стоило большого труда и немалых денег. Но в тот вечер, когда фундамент под забором был наконец готов, папа Дицен сказал за ужином:

— Пусть теперь Тедди попробует под забором пробраться! Об эти камушки она себе когти обломает. Теперь мы закрыли все ходы и выходы, больше нам кур гонять не придётся.

Дети были очень рады, что Тедди не сможет больше безобразничать, говорили о ней ласково и даже — как бы в её честь — отправились вечером гулять на Остров. Тедди, таская палку, была счастлива безмерно, и, как только кто-нибудь брал новую, она тотчас бросала старую. Но если новой ни у кого не оказывалось, она старую ни за что не отдавала.

Так Дицены обошли весь Остров. Они уже многие годы ходили здесь гулять, и каждое поле, каждый куст и каждое дерево были им хорошо знакомы, потому они сразу же приметили на обрыве, где кончалось картофельное поле бургомистра Иленфельда, выход из новой норы Фридолина. Барсук, следуя примеру своей матушки Фридезинхен, перед входом в нору землю утоптал, да так старательно, что место это стало и впрямь походить на небольшое корыто. В нём Фридолин грелся на солнце, здесь он любил посидеть, предаваясь своему мечтательному брюзжанию, — не заметить его было просто невозможно.

И если бы Дицены, увлёкшись разговором, прошли мимо, всё равно Тедди обратила бы их внимание на это новшество. А она, как только увидела нору, пришла в великое волнение и, сунув в неё морду, принялась бешено лаять.

От подобного шума барсук Фридолин, спавший глубоко под землёй в мягко выстланном котле, разумеется, проснулся.

— И здесь мне нет покоя! — сказал он, тяжело вздохнув. — Ведь говорил я и вновь буду повторять: бестолковый этот мир и нет мне покоя! Лай, лай там наверху, до меня тебе не добраться!

Навострив уши, Фридолин занял выжидательную позицию, готовый в любой миг юркнуть в отнорок.

Но до этого было ещё далеко. Тедди, налаявшись вволю, пыталась теперь влезть в нору, но та оказалась слишком узкой. Тогда собака стала её раскапывать, да так, что только камни и песок полетели. При этом она, конечно, вовсе испортила замечательное барсучье корыто и опрятный вход в жилую нору превратила в какую-то безобразную дыру.

И дети и родители с удивлением следили за Тедди. Что ж это за нора такая? И почему Тедди так бесится? Может быть, там в норе кто-нибудь есть?

Папа Дицен, знавший всегда всё на свете, хотя не всегда так, как оно было на самом деле, сказал детям:

— Здесь когда-то жила выдра. Это мне рассказал рыбак Хаазе. Он был очень зол на выдру — она вечно рвала ему сети. Он её убил веслом. Наверное, теперь здесь опять поселилась выдра, другая конечно, или самочка той осталась жива. Давайте посмотрим, что Тедди дальше будет делать.

И они стали смотреть. А Тедди, уже наполовину скрывшаяся в норе, делала какие-то судорожные, вихляющие движения задней частью тела и то подбирала, то вытягивала задние лапы. Она ведь была далеко не такая ловкая норокопательница, как Фридолин. Она не знала, куда девать выкопанную землю, и чуть было не закопала себя живьём.

Наконец, задыхаясь, она выбралась на белый свет и, словно бы прося прощения, посмотрела на толпившихся зрителей, потом, отдышавшись, тихонько гавкнула и снова принялась изо всех сил копать.

— Давай, Тедди! — кричали дети. — Тащи выдру!

И Тедди снова наполовину исчезла в норе, но почему-то тут же выбралась из неё. Так повторилось несколько раз, и в конце концов всем это надоело. К тому же начало смеркаться. Папа свистнул Тедди, но она по своей дурной привычке, конечно, не послушалась. Мушке пришлось схватить её за ошейник и так вести всю дорогу домой.

Заметив, что всё наверху утихло, Фридолин осторожно выбрался из норы и сразу же давай ворчать:

— Так оно и есть! Стоит только показаться этим двуногим со своими собаками, и всё созданное с таким трудом идёт прахом! Хотелось бы знать, зачем эти двуногие вообще существуют на свете? Должно быть, только затем, чтобы доставлять добропорядочному барсуку, которому и так не сладко живётся, одни хлопоты да заботы. Бестолковый этот мир, нет в нём ни ума, ни порядка!

И Фридолин принялся за уборку. Трудился он не менее получаса, однако под конец он был уже почти доволен: собака ведь несколько расширила вход и теперь барсучий солярий стал просторней.

«Что ж, — заметил про себя Фридолин, — толковый барсук может с умом перестроить самый что ни на есть бестолковый мир. Теперь в корыте я могу растянуться и вдоль и поперёк».