Александр Николаевич устремил свой взор на эти безбрежные просторы сибирской земли, размышляя о их смелом покорителе. С того дня, когда он впервые увидел пушки завоевателя Сибири на соборной площади в Кунгуре, образ отважного Ермака всё больше и больше захватывал его воображение.

К Радищеву подошёл архивариус. Разгладив седенькую бороду, указывая рукой на город, он заговорил:

— При князе Матвее Петровиче Гагарине новое русло Тоболу дали…

— Что, что? — переспросил Александр Николаевич.

— Тобол соединили изливом, вырытым шведскими пленниками при князе Гагарине.

— Прорыт канал? — снова переспросил Александр Николаевич, впервые услышавший об этом.

— Для свободнейшего выхода судов в Иртыш. Стремительные воды реки уносили их далеко от пристанища, — пояснил Резанов.

— Смелое предприятие!

Николай Петрович, польщённый таким отзывом о князе Гагарине, добавил:

— При нём жил и работал человек большой головы и ума — сын боярский Семён Ремезов. Не слыхали?

— Не слыхал, — признался Радищев и спросил: — Нет ли каких бумаг о Гагарине и Ремезове?

— Храню, бережно храню, — с гордостью произнёс Резанов и скрылся за шкафами и полками. Вскоре он принёс аккуратную папку, перевязанную белой тесёмкой.

— Извольте посмотреть…

Радищев с трепетом развязал тесёмку и раскрыл папку. В ней хранилось несколько документов о путешественнике по Сибири и градостроителе Тобольска Семёне Ремезове. Николай Петрович рассказал ему, как он случайно обнаружил эти бумаги в архивном хламе, и поведал о чудесных чертежах, составленных сыном сибирского воеводы.

Какая богатая история была у этого края. Какие замечательные люди жили и творили здесь, вдали от Москвы и Санкт-Петербурга! Александру Николаевичу захотелось ознакомиться с трудом Семёна Ремезова, в котором, кроме данных о количестве населения, дворов, характере угодий, имелись указания ещё о памятниках и руинах, о древних и новых путях в Сибирь и из Сибири.

Архивариус Резанов обескуражил его ответом: чертежи Ремезова с описаниями хранились в сибирском приказе в Москве, в Тобольске же славные дела градостроителя жили лишь в памяти и рассказах его земляков.

Александр Николаевич снова углубился в сибирскую геральдику. Гербы городов были различны, как их экономика и жизнь. На гербе старой Тары красовался горностай, бегущий по зелёному полю; Ишима — плыл золотой карась; Ялуторовска — изображалось мельничное колесо; дощаник с мачтой на гербе Тюмени означал, что с этим городом было связано начало судоходства в Сибири.

— Хорошо-о! — мог только сказать Радищев, закрывая папку с изображениями старых гербов сибирских городов.

Самая богатая находка, какую удалось обнаружить Александру Николаевичу среди пожелтевших бумаг, была рукопись «Топографическое описание Тобольского наместничества», составленная неизвестным автором. В ней оказались собранными основные сведения о современном состоянии Сибири, больше всего интересовавшие Радищева.

— Трудом пользовался путешественник Герман в свой приезд на Урал, — пояснил архивариус и, видимо что-то припомнив, добавил: — Такой непоседливый и юркий человек был, прямо беда. То одно ему неладно, то другое. Неделю побыл, загонял меня до пота…

Радищев знал минералога Германа, корреспондента Российской Академии Наук, много разъезжавшего по далёким окраинам. Ему было приятно сейчас услышать, что тот также интересовался «Топографическим описанием Тобольского наместничества».

Радищев внимательно ознакомился с рукописью, писанной на бумаге Тобольской фабрики купца Василия Корнильева. У него появилась мысль самому составить «Описание Тобольского наместничества», включив в него кроме богатой истории края ещё свои наблюдения о торговле, народах, населяющих губернию, о нравах и обычаях жителей сибирской столицы.

Мысль эта настолько увлекла и захватила Александра Николаевича, что пробудила в нём горячее желание сразу же исполнить её. Несколько дней подряд Радищев не выходил из наместнического архива, просиживал там до позднего вечера. Зимний день казался ему коротким.

Наконец описание было закончено.

— Нельзя же так изнурять себя, господин Радищев, сидючи за старыми бумагами, — жалея его, сказал архивариус.

— Можно, когда нужно, — дружески и благодарно улыбнувшись, ответил Александр Николаевич.

Он поднялся из-за стола, заваленного пыльными папками.

— Начало большого дела сделано, — сказал он и подошёл к Резанову.

— Николай Петрович, эти старые бумаги — дороже золота. Вам не понять. Они возвращают меня к жизни… Спасибо, душа, за помощь тебе спасибо…

…В один из дней, когда Радищев возвратился из наместнического архива, Степан передал ему свеженький номер журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Он быстро перелистал журнал и увидел на страницах его лирические стихотворения Натали, притчу и оду Панкратия Платоновича. Хотя от стихов Сумароковых, как и от всей поэзии и прозы, веяло больше рассудочностью, а сами стихотворцы не блистали одарённостью, всё же встретить в Тобольске поэтов и прозаиков было отрадно.

Радищев прекрасно осознавал значение начатого ими дела в Сибири. «Предприятие, согретое творческим пламенем людей, которые любили словесность по призванию и отдавались музе с чистой душой, без всяких корыстных целей, — было великим началом культурных преобразований далёкого края. И хотя пламя их творческого огня было ещё невелико, но в светильнике держался жар, и свет от него распространялся вокруг. Звёзды в небесах тоже горят не одинаково, одни ярче, другие бледнее, но и те, и другие озаряют землю своим светом».

Об этом думал Радищев, закрывая прочитанный журнал и с каким-то новым чувством рассматривая его белую обложку. Словно в подтверждение его мысли на обложке внизу была помещена строфа из «Оды к Фелице» Державина.

Читая последнюю строку, Александр Николаевич представил Натали. Он подумал, что с нею незримо шествует это самое счастье. Счастье? Не для него и не его счастье! И Радищев выразил мысль вслух, словно перед ним был собеседник.

— Счастливые минуты.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл Степан с кофейником в руках.

— Кофею пожалуйте.

— Спасибо, Степанушка. Подавай.

Александр Николаевич посмотрел на него и, садясь к столу, сказал:

— Степанушка, ты понимаешь, даже в пучине несчастья возможно иметь счастливые минуты…

Тобольске внимательно присматривались к Радищеву. Столичная сибирская знать заметила благорасположение губернатора к петербургскому гостю и сама прониклась к нему симпатией. Александр Николаевич не отказывался от приглашений и бывал во многих дворянских и купеческих семьях. Он знакомился с людьми, с их нравами, с древним городом Сибири.

Ему говорили, что ещё недавно купцы являлись в присутствие в тулупах и халатах вместо кафтанов, часовые стояли в балахонах, а за столом все пили из одной кружки и ели из одной чашки по старому сибирскому обычаю. Как эти ещё недавние самобытные порядки тобольцев не походили на теперешнюю иноземную показную роскошь в домашнем житье горожан. Александр Николаевич с удовольствием отметил гостеприимство сибиряков.

В последние годы, особенно при Алябьеве, модными стали званые обеды. Избранные гости собирались в салонах знатных особ города и проводили вечера в танцах и беседах. На балах и обедах присутствовали жеманные щеголихи, медлительные и надутые кавалеры, туго затянутые в мундиры или длиннополые сюртуки. Важности внешней здесь было не меньше, чем в салонах Санкт-Петербурга или Москвы.