Втроём они обменялись мнениями, как лучше это сделать, и тут же договорились, что будут пускать шар в воскресный день. Они распределили между собой обязанности. Комендант охотно согласился подготовить место для публичного зрелища и известить горожан об этом. Александр Николаевич должен был изготовить шар, предварительно испытать его, а потом на площади выступить с показом опыта.

Началась подготовка. Александр Николаевич с юношеским задором клеил шар из тонкой китайской бумаги, доставленной ему Томасом Томасовичем.

Город взбудоражился. Все говорили о таинственных шарах, птицей улетающих в небо, усматривая в этом нечто противоестественное. Суеверные горожане называли затею коменданта греховной. Духовенство противилось публичному зрелищу, находя его оскорбительным для церкви, неслыханным ещё на Руси, дьявольским делом.

Де Вильнев был неумолим, настойчив и упрям. Он не мог допустить, чтобы великое открытие было невежественно отвергнуто здесь, в Томске. Он использовал свою власть и силу коменданта. Публичное представление опыта с монгольфьеровым шаром должно было состояться.

Радищев, занятый подготовкой копытам, не знал всего, что творилось в городе. Степан тоже безотлучно находился при нём. Он помогал Александру Николаевичу клеить шар, хотя и не одобрял выдумку своего господина.

— И придумали же вы, Александр Николаич, к чему понадобилась вам сия петрушка?

Радищев, отрываясь на мгновение от дела, непонимающе глядел на слугу.

— Новейшее открытие науки, Степанушка!

— А польза-то какая?

Александр Николаевич задумался.

— Великая, Степан! Науку надобно, нести в народ. Народ наш яко дети, говаривал светлейший государь Пётр.

— Выдумщик вы большой, Александр Николаич.

Степан тяжело вздыхал, укоризненно махал рукой и молчаливо помогал сооружать шар.

Воскресный день настал. Утром солнечного сентябрьского дня, овеянного спелыми и душистыми запахами сибирской осени, на Семинарскую площадь стали стекаться толпы. Горожане спешили посмотреть на чудо — самолетающий шар. Они глазели на небольшое приспособление, устроенное на площади, и перешёптывались.

Де Вильнев выслал на площадь роту солдат для соблюдения тишины и наведения порядка при пускании шара. Людское оживление нарастало. По площади с одного места на другое перебегали бронзоволицые татары в длинных белых рубахах. Раскольники в балахонах, распалённые любопытством, стояли притихшие поодаль.

Купчики бойко хвастались иноземной невидалью: мол, сие представление не в диковинку, у китайцев в Кяхте почище видывали; те живых змей глотали, оборотнями делались, головы себе отрубали и так безголовыми бегали, а потом телеса оживляли и человек невредимым оставался.

Толстые купчихи от удивления охали, ахали…

— Царица небесная, страсти какие говорите-то…

Наконец от дома городского головы отделилась небольшая процессия, направляющаяся к площади. Два рослых солдата важно несли окрашенный в голубой цвет лёгкий бумажный шар величиной с турецкий барабан, боясь измять его нежный каркас яйцеобразной формы с полой горловинкой снизу.

Де Вильнев, успевший побывать на площади и проверить, водворён ли порядок, теперь по-гусарски вышагивал во главе этой процессии, постукивая ботфортами по мостовой. Одет он был в длинный русский мундир и при шпаге. Радищев, в сером сюртуке, шёл за Томасом Томасовичем, молчаливый и сосредоточенный. Около него были Степан в длиннополом кафтане, Рубановская, Дуняша с Павликом и Катюшей.

Александр Николаевич, поглощённый мыслью, что он скажет народу перед началом опыта, почти не замечал происходившего вокруг.

Елизавета Васильевна взяла его под руку. Сдерживаемое беспокойство прорвалось. Она спросила, верит ли он в успех.

Александр Николаевич сжал её руку и сказал:

— Дерзаю ручаться, если успех равен моему усердию, то и дело увенчается желанным концом…

— Действуй смело, — приговорила Рубановская. Она горячо желала, чтобы опыт прошёл успешно.

Над площадью стоял гомон. Слышались отдельные крики, возгласы и нарастающий, живой, волнующий душу шум. Но как только солдаты вынесли на площадь шар, толпа сразу, словно оцепенев, смолкла.

Рота солдат успела навести порядок. Горожане, что были ближе к устроенным подмосткам, откуда должен был взлететь шар, сидели прямо на земле; те, что находились подальше, плотно сгрудившись, стояли за ними. На заборах и крышах соседних домов примостились босоногие, кудлатые мальчуганы.

Безмолвные солдаты осторожно поставили на подмостки воздушный шар. Они замерли возле него, как на часах, ожидая распоряжения коменданта.

Радищев поднялся на подмостки. Непонятное смущение вдруг овладело им, но тут же исчезло перед тысячью глаз, смотревших на него по-разному: удивлённо, с мольбой, одобрением и жадностью. Они хотели скорее познать что-то новое, неизвестное им доселе. И эта, ещё робкая, боязливая жажда нового укрепила уверенность в успехе предпринимаемого дела.

Глаза Александра Николаевича сделались серьёзными. Пестроликая толпа сибиряков доверчиво ждала, что ей покажут. Радищев в эту минуту почувствовал себя их учителем. Ему вспомнился Новиков. Образ рачителя просвещения россиян ободрил его. Откуда-то из глубины всплыл и другой, близкий и дорогой ему образ Ползунова.

Радищев окинул толпу тёплым взглядом и обратился с трепетной речью.

— Милостивые сограждане и мои соотечественники, не боясь отверзать двери науки пред вами, я покажу полёт шара…

Радищев обратился с речью.

Он опять внимательно осмотрел толпу и заговорил проникновеннее и смелее:

— В мире науки, которую зачал в России Пётр и продолжил великий муж Михайло Ломоносов, всё просто, всё объяснимо, как в жизни. Нет чудес, есть законы, коим подвластно всё в природе, не исключая человека с его земным существованием…

Он рассказал как можно проще, что монгольфьеров шар, наполненный нагретым воздухом, выталкивается вверх так же, как шест, опущенный в воду. Александр Николаевич показал на шар рукой и пояснил, что если сделать его во много раз больше, как у братьев Монгольфье, то он поднимет к небу груз, и рассказал о воздушных путешественниках.

Толпа в удивлении молчала. Она нетерпеливо ждала диковинного зрелища и хотела видеть своими глазами самолетающий шар.

Радищев кончил говорить и взволнованный сошёл с подмостков. Де Вильнев распорядился запалить сухую щепу. Один из солдат бросился разжигать костёр. И когда щепу объяло пламя, над костром приспособили на кольях большую воронку трубкой кверху.

Александр Николаевич со Степаном взяли шар и, поднявшись на подмостки, полым концом посадили его на воронку. Прошло не более минуты, как струя горячего воздуха, бьющая из воронки, заполнила его. В шар словно вдули жизнь. Сдерживаемый Радищевым и Степаном за шёлковые ленты, он пошевелился и натянул их.

Прошло ещё немного времени. Они отпустили ленты, и шар легко устремился ввысь, словно подхваченный невидимыми руками.

Косматый монах, весь в чёрном, протиснувшийся вперёд, часто закрестился.

— Свят, свят, свят!

Он закрыл глаза и ухватился руками за живот. Молоденький бравый купеческий приказчик, что стоял рядом с ним, ухмыляясь, посмотрел на монаха и презрительно бросил:

— Сидел бы уж в келье, нето с перепугу богу душу отдашь…

И сразу толпа будто проснулась, вновь ожила, загалдела. Радищев вздохнул. Он вытер платком вспотевший от напряжения лоб, не спуская с шара радостных глаз. А шар, поднявшись выше церковной колокольни, подхваченный вверху воздушным потоком, медленно, зачаровывая толпу, поплыл в сторону Томи.

Де Вильнев, багровый от удовольствия, подскочил к Александру Николаевичу.

— Благодарю, мсьё Радищев, опыт превосходно удался…

Александр Николаевич почувствовал, как он утомился за эти дни, готовясь к опыту. Он холодно посмотрел на чрезмерно восторженного коменданта. Он не нуждался в похвале де Вильнева и не ради неё стремился показать этот опыт. Александр Николаевич любовно обвёл толпу взглядом, как бы ища помощи и поддержки для себя. Она, всё ещё зачарованная полётом, следила за уплывающим шаром.