Вот таких исполинов и должен рождать народ российский! И Радищев думал, что им предстоит свершить великие деяния во славу отечества, поднять и победоносно вынести тяжёлую борьбу во имя претворения лучших чаяний и надежд, таящихся в груди народа российского.

Пламя свечей тускнело. Наталья Алексеевна щипчиками снимала нагар с них, и комната снова озарялась ровным светом. Ещё долго текла задушевная беседа в рабочей комнате Шелехова…

С восходом солнца над площадью взвился вздёрнутый на мачту торговый флаг. Иркутская ярмарка открылась. Радищев все эти дни тщательно наблюдал за приготовлениями к знатному торгу. Город на Ангаре преображался на глазах у него. Раньше всех завершили приготовления к ярмарке в провиантских и винных магазинах. Повсеместно обновили вывески, подкрасили двери, раскинули дополнительно торговые палатки и шатры.

Шумнее всего было у питейных домов. Китайские фокусники устроили тут свои балаганы и удивляли народ иноземной невидалью: глотали аршинные шпаги, метали ножами в человека, приставленного к щиту, змеёй извиваясь, пролезали в кольца, словно были бескостными существами, и много других чудес-фокусов показывали за копейку и пятак.

Были у питейных домов и русские чудодеи, хвалившиеся своей силой и удалью. Они водили на цепях больших косолапых медведей, дразнили зверей. Медведи оглашали улицу рёвом, а потом под хохот и крики толпы чудодеи затевали неравную борьбу с разъярённые зверем и, пораненные его когтистыми лапами, обливались кровью. В разодранных платьях, как ни в чём не бывало, они собирали в кружки медяки у захмелевших от азарта зрителей.

Это было самое дикое развлечение из тех, какие наблюдал Александр Николаевич на базарной площади, — любимое здешним купечеством и промысловым людом.

Рядом с медвежьей борьбой устраивались и кулачные бои. Смотреть их также стекалась большая толпа. Иногда подгулявший зверолов, подстрекаемый другими промысловиками, выходил из толпы на средину круга, разгорячённый вступал в кулачный бой и дрался до тех пор, пока хватало его силы.

Каких только утех не насмотрелся Радищев в эти дни в городе на Ангаре, где на здании губернского правления красовался подмалёванный серебряный щит, на котором изображён был бабр, бегущий по зелёному полю с соболем в зубах. Отменный герб этот указывал, чем знатен и богат был город с древних времён. Александр Николаевич невольно связывал это с тем, что видел теперь, смотря на забавы толпы, напоминающие ему кровожадную повадку бабра.

Радищев думал о том, как незначительны ещё плоды просвещения в Сибири, если в городе, богатом торговлей и именуемом путешественниками и купцами «Сибирским Санкт-Петербургом», живучи темнота и народная дикость.

Оживлённый гомон стоял возле пёстрой карусели. Большое колесо, вращаемое людьми, чуть поскрипывая под брезентовой крышей, носило по кругу на железных прутьях деревянных ярко раскрашенных лошадей, слонов, верблюдов, собак, львов. На них важно восседали не только подростки, но и чубатые парни, приехавшие на ярмарку из окрестных сёл.

В коробах, напоминающих тарантасы, считали за большое удовольствие покататься не только дети, но и важные, солидные купчихи, полногрудые деревенские девки в простых холщёвых рубахах и юбках с кружевами, в цветистых платках с длинными кистями.

Весёлые возгласы, хохот, крики, визг катающихся и толпы, окружившей пёструю карусель плотным кольцом, слышались тут весь день. Хозяйчик карусели в синей рубахе, подпоясанной шёлковым, кручёным пояском с кисточками, в большой шляпе, в плисовых шароварах, в поблёскивающих сапожках, с кожаной сумкой через плечо, сам собирал медяки с катающихся.

Рядом с ним юлой крутился бойкий подросток и, надрываясь, кричал:

— Заплати грош, прокатись на чём хошь… Смелым — развлечение, боязливым — зрелище… Подходи, подходи… Дёшево и весело…

В гостиных рядах торговали купцы московские.

В гостиных дворах торговали купцы московские, вологодские, соликамские, великоустюжские, тульские, суздальские, тобольские, енисейские, даурские. Каждый из них завёз на ярмарку разнообразные товары и не поскупился на вывески, на приказчиков и мальчиков, что громко зазывали к себе покупателей.

Вся торговая Россия предстала глазам Радищева здесь, в Иркутске. Лежали на прилавках большие куски сукон, шерстяной и парусной материи, парчи, сермяжины, льняные полотна, посуда серебряная, медная, оловянная, картины гравированные и тушёванные, ковры, московские зеркала — самый ходовой товар у покупателей.

Радищев с огромным удовольствием ходил по торговым рядам — скобяным, соляным, кожевенным. На миллионы рублей хранили красного товара торговые ряды. Здесь особенно отличались приказчики-крикуны, поражавшие своей словесной кудрявостью покупателей и просто глазевший люд, ходивший от лавки к лавке.

Через русских купцов, приехавших сюда из центральных губерний России, проникали в Иркутск и товары Западной Европы. Не заходя в купеческие лавки и не смотря товар, выкинутый на продажу, а только слушая приказчиков-крикунов, Радищев мог представить себе весь этот торговый круговорот, в котором смешались в одну кучу богатства и изделия Азии и Европы.

— Бритвы аглицкие!

— Полушали и шали флорентийские!

— Сукна голландские! — кричал приказчик у лавки вологодского купца.

— Сукна шпанские!

— Чашки саксонские!

— Ярь венецейская! — вторил ему другой крикун великоустюжского купца.

Александр Николаевич не только хорошо знал эти товары, мог сказать о добротности их, но он знал хорошо повадки и характеры английских, флорентийских, голландских, испанских, французских, немецких купцов, привозивших большие партии своих товаров в Санкт-Петербург. Он встречался с купцами в таможне, определял пошлину с них, проводя твёрдую политику коммерц-коллегии, оберегающую российских купцов от наплыва иноземных торговцев с их изделиями.

Радищев шёл дальше и слушал крикунов.

— Гарус немецкий!

— Табак черкасский! — надрывался один.

— Изюм царегородский! — стараясь заглушить голос соседа, кричал другой у лавки московского купца.

Возле прилавка с сухофруктами остановился мужичок в зипуне с перекинутым за спину мешком.

— Чем торгуешь? — бойко спросил он.

— Раскрой шире зенки, товар перед тобой, — грубо отозвался приказчик.

Мужичок почесал бородку и протянул руку к изюму.

— За попробу деньги платят, — сказал приказчик.

— Мы без пробы не берём. На вкус надо заморское кушанье попробывать, — и ухмыльнулся.

— Не купишь, а лясы точишь…

— Можа куплю. Мы теперь богаты: гривна в кармане, вошь на аркане, запродам тебе подешевле и закуплю всю твою изюмину…

Мужичок раскатисто засмеялся, довольный своей шуткой.

— Отходи, отходи, — ворчливо оказал приказчик, — купишь на грош, а разговору на рубь…

— Чай дешёвый есть? — уже серьёзно спросил мужичок.

— Был, да весь сплыл, а что есть — в Кяхте лежит… Иди к палаткам, чай там продают…

— Был, — простодушно отозвался мужичок, — чай тот кусается…

— Подожди, когда дешевле будет, — вразумительно ответил приказчик и опять закричал:

— Пшено сарацинское!

— Чернослив французский!

Радищев заходил в купеческие лавки. Прилавки ломились под тяжестью привезённых дорогих бархатов и дешёвых тафтяных лент, индийской кисеи и толстых миткалей, ситцев, шелковистого терно и грубого фриза, белоснежных батистов и посконной холстины. Выбором товаров Иркутск мог посоперничать с самой Москвой-матушкой — столицей купеческой.

Александр Николаевич бродил по ярмарке, словно в сказочном торговом царстве, поражённый обилием и богатством завезённых сюда товаров со всех концов родной страны и из-за её кордонов. И всё же, несмотря на многоликую пестроту, Радищев отметил в ней нечто своё, самобытное, отличное и не похожее на виденные им большие торги в других городах России.