Иркутск стоял на перекрёстке внешних торговых дорог с Востоком, сюда стекались редчайшие богатства обширнейшего края, что начинался от берегов Аляски, Северного моря и тянулся по великим рекам Сибири, прокладывающим водный путь прямо на Москву и до Санкт-Петербурга.

Несмотря на строгий запрет пограничных властей, сюда через торговый город Маймачин просачивались, словно сквозь решето, китайские товары. На это указывали верблюжьи караваны, спускающиеся Кругоморской дорогой, что начиналась у китайской границы.

Радищев видел, как в шатрах и палатках, разбитых поблизости с гостиными дворами, русские купцы вместе с китайскими ухитрялись торговать пекинскими шелками, канфой, флёрами, атласами, рисованными по тафте, и шитыми по канве цветистыми покрывалами с жар-птицей, шёлковыми обоями, дорогими каменьями и нефритовыми изделиями, флёровыми и бумажными веерами, галстуками, чаем-жуланом, байховым, кирпичным, бортогонным, азямами, халатами, разных сортов фруктами, сладостями и пряностями.

Радищев дивился этому. От китайцев ещё не было ответа об открытии торга на Кяхте, а товары подсолнечной империи, как называли местные купцы Китай, упорствующей и проявляющей непонятную медлительность в подписании тортового соглашения, потайными путями проникли в Иркутск и заполнили ярмарочные прилавки.

Возле небольших лавок мелких купцов, находившихся вдали от базарной площади, торговля шла не так бойко, как в центре города. Около таких лавок Радищев встречал купцов, сидевших на скамейке с нарисованной шашечницей и играющих то с соседом, то с прохожим человеком в шашки.

Александр Николаевич особо присматривался к таким купцам, а иногда и беседовал с ними о торговых делах.

— Торгуешь или в шашки играешь? — спросил Радищев, останавливаясь возле одного из таких купцов.

— От скуки забавляемся, барин. В игре-то, как в торговле, надо взять не столь знанием, сколь хитростью да оплошностью игрока. Вот и постигаем сию науку, чтобы ловчее сражаться с сильными..

— Враждуете, что ли?

— А как же иначе? Коршун цыплёнком сыт бывает. Душат нас, не дают развернуться, — пожаловался купец и продолжал играть в шашки.

Радищев заинтересовался. Обыграв партнёра, купец запросто сказал:

— Садись, барин, ради интереса сыграю с тобой.

Радищев присел. Купец быстро расставил шашки и сделал первый ход.

— Торопишься, братец, — заметил Радищев.

— Нашему брату зевать нельзя, чахлые барыши и те упустишь. Хочется, барин, пожить не на отварных калачах, а медку отведать… Зеваешь, барин.

Купец снял пешку Радищева, перевернул и дунул на неё.

— Когда другие зевают, нам больше достаётся, барыш ловчее перепадает…

— А ты попробуй без прибытка торговать, — пошутил Радищев.

— Хе-хе! Смеёшься, барин! Промежду нашего брата иной разговор. Кто из торгового люда не хочет иметь жирную лошадь, толстую бабу, светёлку, баню, да лавку с китайскими товарами, выгодными в торговле. А попробуй без барыша-то заимей такое? Смеёшься, барин! Скудна ещё жизнь наша и торговлишка незавидна…

Купец снова снял пешку Радищева, так же дунул на неё, как в первый раз, и огорчительно добавил:

— Игрок ты неважный, поучиться возле тебя нечему.

Александр Николаевич усмехнулся и не обиделся на замечание.

— Правду говоришь, играть не могу.

— Худо! — нравоучительно сказал купец. — В жизни надо играть и подыгрывать, нето человека зло задавит.

— Не лучше ль бороться со злом?

Купец недоуменно поглядел на Радищева.

— Чудной ты, барин! Зачем на рожон лезть!

Радищев подзадорил купца.

— Не ты ль говорил, сильные душат, развернуться тебе не дают…

— О-о, барин! Ты зоркий, как рысь. Люди-звери, из-за барыша да выгоды в горло вцепятся и перегрызут его зубами. А попробуй, поборись с такими тузами иркутскими, как Мыльников, Передовщиков, Сибиряков. Они сплелись воедино. Всеми делами заправляют со своим расчётом…

Купец тяжело вздохнул, опять взглянул на Радищева, словно проверяя себя, можно ли оказать ему всё, что накопилось у него беспокойного и волнующего его душу. И должно быть удостоверившись, что можно будет сказать обо всём, продолжал:

— Сподряд какое трёхлетье выбирают Сибирякова главным заправилой дел, городской головой? А он там всякую смету составляет, самовольно измышляет стеснительные и неопределённые установления, вроде взимания штрафа за какую-то потаённую торговлю… Страшна сия статья, дюже тягостна для нас, небогатого торгового люда, а скажи вслух, разорят в неделю тёмными поборами. Сам лавку закроешь, оденешь суму за спину и дай бог ноги отсюдова… Вот тебе, барин, как бороться со злом-то!

У лавки появилась бурятка в широком платье, опоясанном ремнём с бляхами из олова и серебра. Грудь её отягощали десятки нитей корольков разных цветов. Покупательница вошла в дверь. Купец поднялся со скамейки и вбежал за нею в лавку.

— Весь товар на тебя глядит, заходи, — нежным голосом пропел он.

Женщина на ломаном русском языке попросила купца показать ей нанковый материал. Купец выбросил на прилавок кусок, проворно развернул его, растянул материал на руках так, чтобы свет от него падал прямо в глаза бурятки. Он назвал цену нанки, готовый отмерить на аршин и немедля выдать покупку женщине.

Бурятка что-то говорила о цене. Радищев, стоявший у дверей, не мог разобрать её гортанного произношения.

— Чего торгуешься? — бойко сказал купец. — С землячки много не беру. Сколь отрезать тебе? Пять аршин? Но и покупатель же ноне пошёл! Пять аршин? — и купец стал отмеривать материал, вытягивал его на аршине, продолжая бойко разговаривать с женщиной, и этим отвлекая её внимание.

Радищев заметил уловку купца. Она невольно напомнила ему городской герб. Чем отличался этот купец от бабра, державшего во рту пойманного соболя? «Люди — звери, из-за барыша да выгоды вцепятся в горло и перегрызут его зубами». И слова-то какие подобраны! От них отдаёт кровожадной повадкой хищника.

— Коршун цыплёнком сыт бывает, — со злобой повторил Радищев слова купца. Тот понял, что уловку его разгадали, угодливо улыбнулся и ответил:

— Барин, нашего брата аршин кормит…

Радищев окинул купца презрительным взглядом и быстро зашагал от его лавки туда, где шумела Иркутская ярмарка и на городской площади слышался людской крик и базарный гомон.

Александр Николаевич не хотел возвращаться к семье без подарков и долго бродил по торговым рядам, толкаясь в живом людском круговороте, как льдина на реке во время ледохода, пока не нашёл, что можно было купить ему для Елизаветы Васильевны, детишек и Дуняши. Внимание его остановили китайские будумиловые духи в подушке, нефритовые кольца, изящные шёлковые веера. Вещи эти поразили его своей великолепной и тонкой работой. Он сделал выбор и обрадовал своей покупкой Елизавету Васильевну, Павлушу с Катюшей и Дуняшу, смутившуюся, когда Александр Николаевич подарил ей китайский веер.

Вечером Радищев делился впечатлениями со своим столичным другом, он писал ему:

Перед его глазами вставали все приготовления к ярмарке, первый день этого знатного сибирского торга. В ушах ещё шумела базарная площадь. Впечатления дня заставили Радищева рассказывать о том, чем жил сегодня город на Ангаре. Он видел многие торги российских городов, знал, как они проходили в Великом Устюге, Суздале, Вологде, в Москве. Сами по себе возникали сравнения. С какими из городов сравнить торговый Иркутск?

Перо Радищева остановилось. Он задумался. О городе на Ангаре должно сказать справедливо. Разве торговые дела компании Шелехова и Голикова не простёрли его влияния на американские берега? Разве Григорий Иванович не лелеет мечты завязать через Иркутск торговые связи с Японией и Индией? Не всем городам российским выпадала столь почётная заслуга перед государством. Перо Александра Николаевича стало быстро дописывать слова, восполняющие его представление о настоящем и будущем этого города.