Но если раньше он обходил свои владения с легким сердцем, сунув руки в карманы, полный проектов дальнейшего украшения замка, все переменилось в тот осенний день, когда он узнал, что в Люре, по другую сторону Дюранс, в усадьбе Ля Бюрльер человек по имени Серафен Монж разрушает свой дом. С тех пор страх овладел им и тащил на поводу у своих капризов. Он жил, поджав ягодицы и согнув спину, в ожидании сам не зная чего, внезапно просыпаясь среди ночи рядом с глухой, которая даже во сне не расставалась со своими четками, и тот же страх принуждал его хвататься за ружье, всегда лежавшее на расстоянии протянутой руки.

Теперь ощущение нависшей опасности сделалось острым, как никогда, и Гаспар Дюпен решил добавить к заряженному ружью четверку свирепых псов, от которых отец Кончиты вот уже добрых полгода умолял его избавить.

Между тем Серафен принялся подстерегать свою жертву. Он приезжал в Понтардье на велосипеде, который прятал во рву, среди полевых маков. Однажды он наткнулся там на другой велосипед, более старый, чем его собственный, и посчитал его выброшенным за негодностью, но потом обнаружил на кронштейне табличку, свидетельствующую об уплате налога за текущий год. Однако Серафен не придал этому особого значения и только спрятал свой велосипед чуть поодаль.

Серафен пробирался к парку самой длинной и наиболее заросшей из бегущих в низине дорог. Продираясь сквозь густой кустарник, он делался игрушкой ветра, однако здесь на помощь ему приходил военный опыт. Серафен знал, что на уровне земли даже грохот зенитных орудий не мешает расслышать торопливый шаг поднимающейся в атаку роты противника, и ползком продвигался среди зарослей крапивы, по траве, усеянной колючим перекати-полем, пока не достигал аллей, прячась за гигантскими камнеломками.

Через три дня он уже знал маршрут Гаспара, всегда неизменный — от конюшни до бассейна. На краю бассейна он и увидел его в первый раз.

Когда Серафен укрылся от ветра за стволами тополей, Гаспар появился перед ним в лунном свете между двумя кустами бересклета. Он увидел приземистого, коротконогого мужчину, заурядной внешности, поведение которого свидетельствовало о привычке постоянно быть начеку. За своими псами он враскачку шагал по краю бассейна, с ружьем наготове. Под тенью широкополой шляпы можно различить усы и брови, выделявшиеся на бледном от страха лице. Гаспар Дюпен дважды обошел вокруг водоема, прежде чем исчезнуть за кустами бересклета.

Серафен не задавался вопросом, как справиться с вооруженным человеком, к тому же охраняемым двумя огромными псами. Он просто ползком подбирался к краю бассейна и наблюдал, укрытый в тени тополей. Машинально он поглаживал рукой холодный мрамор, как бы желая удостовериться в его гладкости, и внезапно у него родилось убеждение, что именно здесь все и должно совершиться.

На четвертый день сила ветра достигла своего апогея. Его хриплые жалобы пробуждали в душе самые мрачные и зловещие предчувствия. Деревья трещали, словно мачты застигнутого бурей корабля, а со сломанных, бессильно обвисших ветвей, сыпались разоренные птичьи гнезда, тут же подхватываемые и уносимые ветром.

В этот вечер Серафен, частью ползком, частью согнувшись вдвое, подобрался к беседке, которая показалась ему местом, подходящим для засады. Она высилась перед ним в лунном свете, сплошь увитая ампелопсисом — изящный каприз праздного дворянчика прошлого века. Царившая внутри темнота была настолько густой, что Серафен на мгновение заколебался, стоит ли пытаться туда проникнуть. Он не знал, где находится в этот час хозяин Понтардье, а тот с равной вероятностью мог очутиться и здесь, поскольку проход мимо беседки составлял часть его обычного маршрута.

Наконец со всей мыслимой осторожностью Серафен скользнул в проход, каждый год старательно прорезаемый садовником, и сделал несколько шагов в темноте, направляясь к расположенному напротив проему, за которым шумели под ветром одичавшие розовые кусты.

Вдруг чья-то легкая рука легла сзади на его плечо. Серафен был готов к нападению, но не к ласке, и, охваченный паникой, попятился прочь от ощупывавшей его руки. Он подался назад так резко, что наткнулся на какое-то препятствие, потерял равновесие и в следующее мгновение оказался сидящим на скамье.

Ветер перебирал густую листву ампелопсиса, и звук этот отозвался в мозгу Серафена назойливым щелканьем кастаньет.

— Кто здесь? — прошептал он.

— А кто это, по-вашему, должен быть? — раздался у него над ухом насмешливый голос Шармен. — Неужели вы успели позабыть меня за такой короткий срок?

— Тут слишком темно…

— Да. Но я всегда пользуюсь одними и теми же духами.

— Ветер уносит запах, — пробормотал Серафен.

— Ветер уносит все. Кроме нас. Почему вы не решились войти? Я искала вас повсюду…

— Искали меня? — переспросил Серафен, чтобы выиграть время.

— Ну, да. По всему парку. Мне показалось, будто я вижу в лунном свете ваш силуэт. Я даже окликнула вас. Но… должно быть, ветер помешал.

— Это был не я, — сказал Серафен. И едва не добавил: «Меня бы вы не увидели». — Вероятно, это ваш отец… или брат, — пробормотал он поспешно.

— Нет, — после минутного раздумья возразила Шармен. — Впрочем, это не имеет значения, раз вы здесь. Но… если мой аромат вас не возбуждает, значит, я от вас слишком далеко.

У Серафена не достало сообразительности встать во время этого разговора, и теперь он почувствовал, как она скользнула к нему на колени, ее руки обвились вокруг него, а груди прижались к его груди, обнаженной под расстегнутой рубашкой.

От этого прикосновения он мгновенно окаменел, живое тепло отхлынуло куда-то в глубины его существа. Сжав кулаки и стиснув зубы, он пытался противостоять видению, притаившемуся в извилинах его мозга. Вот сейчас горячие груди Шармен заменятся другими, с застывшими на сосках каплями молока, чья холодная сумрачная округлость уже начала вырисовываться в темноте. Он извивался, как червь, в цепких объятиях Шармен, зная, что кошмар развеется, как только его оставит желание.

— Увидеть вас… — выдавил он хрипло.

Шармен проворно вскочила на ноги.

— Ах, это верно! Увидеть меня… Так вы действительно хотели бы меня видеть? Я тоже хочу видеть вас… смотреть на вас… Идемте! — И, не выпуская его запястья, которое она сжимала, точно в тисках, Шармен заставила его войти в дом и переступить порог ее комнаты. — Подождите! — попросила она.

Здесь было темно и тоже хозяйничал ветер, издавая тревожный, мяукающий звук, доносившийся через открытый дымоход холодного камина. Шармен зажгла свет, и Серафен машинально повернулся к лампе. Это была стеклянная статуэтка, изображавшая стоящую на коленях обнаженную девушку, осененная абажуром цвета бедра испуганной нимфы. Она стояла на фортепиано. Серафен увидел также бюро-секретер, высокую кровать из орехового дерева — такие обычно дарят супругам на свадьбу, приоткрытую дверцу шифоньера, полного всяких предметов женского туалета, книги, разбросанные на ковре перед камином, в котором бесчинствовал ветер, тут же валялись подушки, свидетельствуя о том, что здесь часто проводили время, растянувшись прямо на полу… И над всем этим реял аромат духов, волнующий, призывный. Еще никогда слово «счастье» не было для Серафена таким материальным, осязаемым. Но прежде всего он оказался один на один с сознанием чудовищной истины, которую не мог ни с кем разделить. В самом деле, не мог же он сказать ей: «Моя мать, как и вы, хочет заниматься со мной любовью. Моя мать, умершая двадцать пять лет назад, зарезанная вашим отцом! Вот почему она стоит между нами и мешает мне приблизиться к вам. Вот почему она проскальзывает на ваше место. Вы хотите знать правду? Вот она!» Потому что он искренне верил, что такова и была правда.

Между тем Шармен следила за его затравленным, мечущимся по комнате взглядом, который он останавливал на каждом предмете — кроме нее. Тайна, которую она почуяла в нем с первого мгновения их встречи, все больше разжигала ее любопытство.