С животным страхом в глазах смотрели Лупцов с лейтенантом на пьяного, а тот поднялся с колен и принялся бесцельно кружить на небольшом пятачке у скамейки. При этом мужичонка молча всплескивал руками, изгибался в пояснице и вообще вел себя очень странно.

Первым попятился лейтенант. Не спуская глаз со странного выпивохи, он бормотал:

— Что это такое? Что за фокусы?

— Вот, вот, — вторил ему Лупцов. Он последовал за милиционером, стараясь не отставать от него ни на шаг, но и не вырывался вперед.

— Теперь–то ты видишь, что происходит? — глядя на мужичка, шепотом спросил Лупцов, а лейтенант, не ответив, вдруг сорвался с места и, громко топая, бросился к опорному пункту.

— Куда?! — закричал Лупцов и последовал за милиционером. Куда ты? К телефонам, к телефонам давай. — Не сбавляя скорости, лейтенант послушно повернул к магазину и остановился только у телефонных будок. — Видел? — тяжело дыша, спросил Лупцов, добежав до лейтенанта. — Это уже не войной пахнет, а кое–чем похуже.

— Двушки есть? — спросил милиционер и удивленно повторил за Лупцовым. — Похуже…

— Ты трубку вначале сними, — ответил Лупцов и сам же вошел в телефонную будку.

Сколько Лупцов ни дергал за рычаг, труюка молчала. Сквозь грязное стекло на него тревожно смотрел милиционер. Лицо у него было бледное, иногда он испуганно оборачивался, нервно ощупывая бугор под кителем и, несмотря на форму, очень мало походил на стража порядка, то есть защитника.

— Нам сейчас лучше не расставаться, — сказал Лупцов выходя из будки. — Вдвоем как–то спокойнее.

— Да, да, — закивал лейтенант. — У меня пистолет есть. — Он задрал китель и показал расстегнутую кобуру. — Слушай, может, это гипноз? — спросил он.

— Здесь, может, и гипноз, а у меня–то дома что? Кто меня там загипнотизировал?

— Ты же говорил, у тебя там кто–то ходит, — не глядя на собеседника, ответил лейтенант. Глаза у него шарили по кустам, а вид был затравленный и несчастный.

— При чем здесь гипноз? — ответил Лупцов. — Здесь что–то другое. И все это: небо, радио, телефон и этот безголовый, все это как–то связано. На конец света похоже.

— А ты что, видел его? — с нераным смешком спросил милиционер.

— Да вот, вижу, — ответил Лупцов. — Ладно, что здесь стоять? Пойдем к соседу, пока ему башку не отвернули эти… Идем, он ждет меня. — И в этот момент откуда–то из–за угла соседнего дома послышался слабый крик:

— Костя! — надрывно звал молодой женский голос, — Костя, помоги мне. — Лупцов резко обернулся к лейтенанту, успел схватить его за рукав, но тот неожиданно вырвался, пробежал несколько метров вперед и, не сбавляя скорости, крикнул:

— Это моя жена!

— Какая жена? — ничего не понимая, вдогонку закричал Лупцов. — Погоди! — Он бросился за лейтенантом, но тот уже перебежал улицу и, выхватив из кобуры пистолет, свернул за угол. Лупцов еще раз услышал женские крики: «Костя! Костя!» Потом он забежал за дом и остановился как вкопанный. Он увидел, как в нескольких метрах от него милиционер взмахнул руками и с разбега повалился в свежевырытую яму, в которой тускло поблескивало что–то огромное, темно–зеленого цвета и явно живое.

По поверхности этой отвратительной шевелящейся массы прошла судорога, глянцевая поверхность покрылась большими, как воздушные шары, пузырями, а там, куда упал милиционер, образовалась длинная толстая складка, которая и накрыла лейтенанта с головой. Лупцов услышал лишь громкий тяжелый выдох, словно из паровозного рессивера. Грязно–зеленое тело еще продолжало подрагивать, будто гигантский шарик ртути, когда Лупцов услышал из ямы детский голосок:

— Пап, папа помоги! — оцепенев от ужаса, Лупцов какое–то время стоял и смотрел на то, что происходило в яме. Он вдруг почувствовал сильнейшее желание подойти поближе к краю ямы, и обладатель детского голоса, словно почувствовав в нем слабину, позвал еще жалобнее и настойчивей:

— Игорь! Игорь, помоги! Помоги, Игорек!

И все же Лупцов нашел в себе силы повернуть назад. Подавляя в себе рвотные позывы, мучаясь от страха и омерзения, он бросился бежать к своему дому, в несколько прыжков взбежал на третий этаж и чуть не вышиб лбом дверь квартиры Ивана Павловича.

3.

После того, как Лупцов ушел на разведку, Иван Павлович быстро привел себя в порядок, оделся, причем, из всего своего немудреного гардероба выбрал выходной костюм с орденскими планками и юбилейными значками, который он надевал только по большим праздникам для выхода на люди. Он приготовил большую дорожную сумку, куда положил все семейные документы, довольно приличный запас продуктов и транзисторный приемник, на случай, если роадио все же начент работать. Наличность и носильное золото жены он распихал по карманам, а затем долго еще бродил по квартире, мучаясь от того, что в сумку нельзя запихнуть все нажитые за долгие годы вещи. Иногда он брал какой–нибудь предмет в руки: детскую игрушку, дешевенькую вазу или чашку, вертел ее, жалеючи, и ставил на место. Жалко было все вещи вместе, хотя по отдельности они не представляли для него почти никакого интереса.

Наконец Иван Павлович сел на диван прямо напротив телевизора, поворошил содержиоме сумки, дабы убедиться, что все взятое и есть самое необходимое, и в этот момент экран телевизора зажегся привычным голубым светом, затем появился диктор, которого Иван Павлович раньше никогда не видел, и начал считать:

— Один, два, три, четыре… Проверка связи. — Лицо диктора почему–то перекосилось, он громко и с удовольствием чихнул, а Иван Павлович вдруг вспомнил, что телевизор выключен даже из розетки. После этого в памяти его свплыл рассказ Лупцова о поющем радио. Иван Павлович побледнел и замер, словно перед смертельной опасностью. А диктор понес что–то совсем не телевизионное. При этом мышцы его лица как–то странно подергивались, руки суетливо и бестолково бегали по столу. Иногда диктор запрокидывал голову назад и, схватив себя рукой за волосы, возвращал голову в прежнее положение.

Выключить телевизор Иван Павлович не мог, но и смотреть на это безобразие не было никаких сил. У него мелькнула было шальная мысль — разбить телевизор, но рука не поднялась на личную собственность. А диктор продолжал хзулиганить: по очереди перебрал все матерные слова, а затем и большую часть производных. Он так старательно выговаривал всю эту похабщину, что даже без звука, по одной лишь артикуляции было ясно, о чем идет речь.

Как завороженный, смотрел Иван Павлович на ненормального диктора, и из каталепсии его вывел лишь бешеный стук в дверь.

Лупцов и Иван Павлович долго не могли понять и даже выслушать друг друга. Оба говорили, захлебываясь, перебивая, обоих словно прорвало после длительного молчания. Казалось, что они и не нуждаются, чтобы их кто–то слушал. Достаточно было факта существования человека, которому можно было вывалить все, что накопилось в их смятенных душах.

Наконец они замолчали. Иван Павлович махнул рукой и ушел на кухню. Лупцов тут же последовал за ним.

— Это уже не шутки, — исступленным шепотом бормотал Лупцов. — Объяснений этому есть только два… Я могу дать только два. Он обращался даже не к Ивану Павловичу, а, скорее, к самому себе. Хозяин же стоял в этот момент у стола и, не отрываясь, смотрел на утюг, оставленный женой накануне. — Это либо конец света, продолжал Лупцов, — да, да, тот самый конец света. Обычный конец света. Мы все смеялись: мифы, сказки, бога нет. А вот он — конец света. Вот он, родименький! У тебя бабки случайно нет, Иван Павлович? Верующей бабки? — обратился Лупцов к соседу.

— Нет, — мрачно ответил хозяин квартиры.

— Да и черт с ней. — Лупцов задумался на секунду и, как бы продолжая развивать свою мысль, сказал: — Либо это оттуда, — он ткнул пальцем вверх, — оттуда, из космоса. Пришельцы. Астронома знакомого у тебя, конечно, тоже нет?

— Нет, — тихо ответил Иван Павлович. После этого он взял утюг и вышел из кухни. Лупцов последовал было за ним и, не доходя до двери в гостиную, услышал громкий хлопок и звон стекла.