…Пьер де ля Раме, более известный под латинским именем Рамус, профессор Парижского университета, перешел из католичества в кальвинизм. Он полагал, что его выступления против схоластиков, не отступающих от идей Аристотеля, будут поняты и оценены в Женеве. Он написал Теодору Беза о своем желании преподавать в Женевском университете. И получил ответ: «Женевцы раз навсегда постановили ни в логике, ни в какой-либо иной отрасли знания нисколько не отклоняться от положений Аристотеля». А вне официальной переписки женевские философы-богословы называли Рамуса псевдодиалектиком и смутьяном. (Пьер де ля Раме был убит в Варфоломеевскую ночь как гугенот.)

Аристотель — высокий авторитет для католических теоретиков — у кальвинистов превратился в непререкаемого вещателя истин.

Бруно едва скрывал негодование. Мысли Аристотеля превращались в орудие подавления свободомыслия! Святая ослиность и тут показывала свои длинные волосатые уши. Философию сделали разновидностью догматического богословия!

В диалоге «Изгнание торжествующего зверя» Бруно словами одного из действующих лиц так отозвался о кальвинистах: «Да искоренит герой будущего эту глупую секту педантов, которые, не творя никаких добрых дел, предписываемых божественным законом и природою, мнят себя избранниками бога только потому, что утверждают, будто спасение зависит не от добрых или злых дел, а лишь от веры в букву их катехизиса».

Пожалуй, близкое знакомство с учением Кальвина несколько примирило Бруно с католицизмом. Последнее имело долгую историю, свои традиции. Зачем же силой внедрять новшества, которые ничем не лучше того, что было прежде и стало привычным? Зачем новая вера, которая не лучше старой?

Да и эта «новизна» основана на давно устаревших идеях. Не предлагается, в сущности, ничего нового, кроме новых ошибок и гонений, новых толкований давным-давно истолкованного на разные лады Аристотеля.

Увы, понимают Бруно очень немногие. Он подобен зрячему среди слепых. Его доводы вызывают недоумение и протесты. Он негодует. «Некоторые попугаи Аристотеля, Платона и Аверроэса» довели, по его мнению, философию до того, что «для народа слово философ значит обманщик, бездельник, педант, жулик, шут, шарлатан, годный для того, чтобы служить для веселого времяпровождения в доме и для пугания птиц в поле».

Он критикует Аристотеля (но прежде всего, его последователей) за отступления от научного метода, за то, что он порой рассуждает «не столь ясно и обоснованно, сколь божественно, возвышенно» и выступает не как философ, а «скорее в качестве прорицателя», не допуская возражений и сомнений; он закрывает рот тому, кто хотел бы знать больше…

Вот истоки его неприязни к Аристотелю. Сами по себе идеи великого философа ему нередко представляются верными. Возмущает отношение церкви к мыслителю как вещателю истин: «Именно так многие… гневаются, горячатся и пускают в ход кулаки из-за Аристотеля, хотят защищать учение Аристотеля, являются врагами недругов Аристотеля, хотят жить и умереть ради Аристотеля, а сами не знают даже, что означают заглавия книг Аристотеля».

На этот упрек (в диалоге Бруно «Пир на пепле») педант Пруденций только и находит ответ: «Я низкого мнения о вашем мнении и нисколько не уважаю вашего уважения».

Бруно прекрасно знал труды Аристотеля и при случае почтительно ссылался на них. Так было, например, в вопросе о предопределении, божественном промысле, которые, по мнению кальвинистов, определяют все события в мире. Бруно резко возражал против такого превращения человека в марионетку всевышнего. Он писал в Лондонском диалоге (получив возможность прямо высказывать свои мысли):

«Среди других Платон и Аристотель, полагая необходимость и неизменность бога, тем не менее полагают моральную свободу и нашу способность выбора…»

Бруно не мог представить себе, что высший разум обрек человека разумного на безвольное безрассудное подчинение. Если у человека нет выбора, если его слова и поступки заранее предопределены, то остается только приспосабливаться к существующим порядкам.

Кальвин поначалу действовал как решительный реформатор, призывая к свержению власти папы римского. Придя к власти, он превратился в «папу женевского». Его главной задачей стало сохранение господства своего учения. Было выгодно утверждать божественный промысел, способствующий торжеству его идей.

Кальвинизм пережил обычный для многих идейных течений переворот, можно сказать, с ног на голову. От крайней религиозной «революционности» перед-захватом власти до крайнего консерватизма в период своего господства. Были введены строжайшие законы против отступников или даже просто нерадивых верующих. Были запрещены многие песни, игры, танцы, веселые вечеринки. Общественное богослужение стало важным политическим мероприятием. Отказ от него вызывал сомнения в благонамеренности.

Больной не имел права лежать дома более трех дней без посещения проповедника общины. Повсюду орудовали профессиональные шпионы и процветали «непрофессиональные» доносы. Царили страх и подозрительность.

Религиозный вождь выступал на правах вершителя судеб. Если ему открылась истина, если он постиг пути развития общества, то массе верующих не оставалось ничего иного, как шествовать этим путем. Ослоухие проповедники превращали паству в стадо ослов, бредущее к будущим благам, (в загробной жизни). Святая ослиность стала высокой общественной добродетелью!

Надо оговориться: Бруно выступал против идеи предопределения с философских позиций, всячески избегая затрагивать области религии, политики, общественной жизни. Однако напрасно он надеялся, что может завязаться философская дискуссия. Слишком важные практические мероприятия, идеологические установки были связаны с учением о предопределении. Вот почему столь яростно опровергли Бруно его противники. Не на словах, а на деле — репрессиями.

«На всякого мудреца довольно простоты». Как ни странно, Бруно искренне надеялся — зная богословов! — на то, что ему будет дозволено философствовать свободно. Он даже доказывал, что свободные философские рассуждения укрепляют религию.

Можно ли было надеяться, что логичные доводы смогут поколебать упрямство святых ослов?! Да кто из них будет слушать эти слова? А если выслушает и вдумается в них — тем хуже. Разве не ясно, что Бруно принижает догматическое богословие, отводя ему роль клетки для «грубых народов», и возвышает свободную философию, предназначенную для «созерцающих истину»?

Бруно был совершенно не приспособлен к той социальной и духовной среде, которая сложилась в конце XVI века в Европе. Он и не желал приспосабливаться. В эпоху торжества догматизма и нетерпимости провозглашал идеи свободы, разума, любви. Он был нетерпим к нетерпимости. Был убежден, что нет и не может быть философии, зависимой от религиозных догм, единственно верной и неизменной.

Подобные взгляды в тот период имели мужество утверждать очень немногие. Судьба их была трагична. Избравший путь преодоления обрекал себя на лишения и опасности.

Бруно был волен выбирать путь приспособления или преодоления. Он выбрал второе. И этим был обречен. Обречен на скитания, тяготы жизни и мученическую смерть. Обречен на бессмертие за гранью личного существования.

Из Швейцарии Бруно перебрался во Францию. Там продолжались столкновения между католиками и гугенотами. Разрушительные гражданские войны наносили стране и экономический и моральный урон. На юге Франции армия католиков, руководимая Генрихом Гизом, претендентом на королевский престол, сражалась с войсками Генриха Наваррского, которому суждено было стать прославленным королем Франции.