В Англии приобрел он немало врагов (благородное искусство пробуждать ненависть к себе людей лживых, озлобленных, невежественных!). Но именно здесь у него были добрые друзья и покровители, благодаря которым он мог плодотворно работать и безбедно жить.

А еще вдохновляла его любовь женщин. Он не смог умолчать об этом даже в солидном философском трактате:

«…Грациозные, милые, мягкие, нежные, молодые, прекрасные, деликатные, светловолосые, белолицые, краснощекие, с сочными губами, божественными глазами, эмалевой грудью и бриллиантовым сердцем, благодаря вам я столько мыслей порождаю в уме, столько страстей храню в душе, столько чувств черпаю в жизни, столько пламени изливаю из сердца. О, вы, музы Англии, говорю я: вдохновляйте, внушайте, согревайте, воспламеняйте, очищайте и растворяйте меня; дайте мне сок жизни и заставьте выступить не с маленькой, изящной, урезанной и краткой эпиграммой, но с обильным и широким потоком прозы долгой, текучей, большой и стойкой…»

Но как ни прекрасна любовь к женщинам, недостойно становиться ее рабом. Мужчина — мужество. Смелые дерзания. Устремленность в неведомое, поиски и открытия, борьба за справедливость. Мужчина прежде всего — рыцарь истины.

…Парис, как гласит легенда, из трех богинь прекраснейшей счел Афродиту, воплощение красоты.

Для Ноланца выбор был иной: превыше всех София, богиня мудрости.

Особняком стоят три трактата Ноланца, изданные в 1584 году. Здесь в полную силу, без оглядки на цензуру он высказывает свои представления о мире, человеке, познании. И предисловия, и письма-посвящения у этих трактатов весьма примечательны. Автор обращается к «знаменитейшему и превосходнейшему синьору ди Мовиссьеро». В этих предисловиях слышится живой страстный голос Джордано. Возможно, некоторые его выражения могут нам показаться излишне выспренними, но учтем стиль эпохи.

«Ненавидимый глупцами, презираемый низшими людьми, хулимый неблагородными, презираемый плутами и преследуемый зверскими отродьями, я любим людьми мудрыми; ученые мной восхищаются, меня прославляют вельможи, уважает владыка и боги мне покровительствуют. Благодаря такому столь великому покровительству вами я был укрыт, накормлен, защищен, освобожден, помещен в безопасном месте, удержан в гавани, как спасенный вами от великой и гибельной бури. Вам посвящая этот якорь, эти снасти, эти разорванные паруса и товары, самые дорогие для меня и самые драгоценные для будущего мира… Они-то, покоясь в священном храме Славы, мощно сопротивляясь наглости невежества и прожорливости времени, вечно будут свидетельствовать о вашем победоносном покровительстве… Автор надеется, что его творения будут жить до тех пор, пока Земля будет поворачивать свою живительную поверхность к вечному зрелищу других сияющих звезд».

Во всех трех письмах-посвящениях Бруно сетует на то, что подвергается порицаниям, хулениям и гонениям: «…кто меня хватает, пожирает меня; и это не один или немногие, но многие и почти все».

Значит, он — против многих и почти всех?

Да, так было в действительности. Он выходил на неравный бой. Так поступают безумцы или герои.

Он даже не выказывал намека на возможность примирения с противниками, на какие-либо лицемерные уступки со своей стороны. И на словах и в образе мыслей он проявляет одну из важнейших особенностей великих мыслителей — искренность и жажду истины: «Когда я говорю или пишу, то спорю не из-за любви к победе самой по себе (ибо я считаю всякую репутацию и победу враждебными богу, презренными и лишенными вовсе чести, если в них нет истины), но из любви к истинной мудрости, и из стремления к истинному созерцанию я утомляюсь, страдаю и мучаюсь».

Эти слова Бруно неожиданно возродятся через полвека; их повторит в своем «Диалоге» Галилео Галилей. Сходство слов едва ли случайное (Галилей читал и чтил сочинения Бруно, хотя предпочитал не ссылаться на них). Во всяком случае, в этом сходстве усматривается подобие образа мысли и переживаний — Галилей восхваляет не столько знание, сколько неведомое, а главное, жажду познания. Он с усмешкой отзывается об умниках, которым всё на свете ясно и понятно. Он сочувствует тем, «кто, сознавая незнание того, чего не знают, и, следовательно, видя, что они не знают и малой частицы того, что может быть познано, изводят себя ночным бдением и размышлениями, и мучают себя наблюдением и опытом».

Если уж мы перекинулись от времени Бруно в будущее, то вспомним: через столетие после выхода в свет лондонских диалогов здесь же будет издано великое творение Ньютона «Математические начала натуральной философии», где прозвучит его знаменитый афоризм: «Гипотез я не измышляю». Сходную мысль высказывал и Бруно. Вновь тут, конечно, не заимствование, а единство философских взглядов. По своему мироощущению, методу познания Джордано Бруно был близок к Галилею и Ньютону, и всем ученым нового времени. Эта близость к мыслителям будущего роковым образом отдаляла его почти от всех современников.

Он был вестником грядущего. Значит, противоречил привычным взглядам своей эпохи. Ему постоянно противодействовали. Его лондонские диалоги исполнены полемики. В них слышатся отголоски споров с оксфордскими схоластами. Порой он теряет сдержанность и клеймит «бесчисленное множество дураков, безумцев, глупцов и невежд», «не могущих понять то, что понимает Ноланец». И делает заключение: «Фактически все слепые не стоят одного зрячего и все глупые не заменят одного умного».

Наивно полагать, будто этим автор старался превозносить свои личные достоинства. Нет, его возмущал метод доказательств, которым пользовались (и поныне пользуются) догматики: ссылки на авторитетные высказывания или на общепринятые мнения. Как будто есть кто-то на свете, кто никогда не ошибается, и слова его надо принимать как глас бога! Для схоластов таким авторитетом был Аристотель.

Бруно — яростный ниспровергатель кумиров, подвергающий сомнениям привычные мнения и предрассудки. Свои взгляды на верный метод познания Ноланец высказал в одном из диалогов так:

«Кто хочет правильно рассуждать, должен, как я сказал, уметь освободиться от привычки принимать все на веру, должен считать равно возможными противоречивые мнения и отказаться как от тех предубеждений, которые он впитал со дня рождения, так и от тех, которые он воспринял вследствие взаимного общения».

Беглый монах, «академик без академии», профессор без кафедры, мудрец без диплома! Чтобы опровергать авторитетные мнения, надо прежде всего самому иметь авторитет! Так думают многие читатели.

Бруно хорошо понимает это.

Стараясь придать вес собственным высказываниям, он словами действующих лиц своих диалогов расхваливает ноланскую философию. Самореклама? Отчасти. Только надо помнить: он вел борьбу против многих, против признанных, против известных. Ему требовалось пробудить в читающем доверие к себе, к своим идеям.

Скромность — достоинство тех, у кого нет других достоинств. Талантливый человек обязан уважать свое творчество. Впрочем, в те далекие времена вряд ли кто-либо этого не понимал. Самооценки в ту пору бывали очень высокие. К примеру, так характеризует свои способности тридцатилетний итальянец в письме знатному синьору:

«Владею способами постройки очень легких и красивых мостов, которые можно безо всякого труда переносить», а также способами «отводить воду из рвов и разрушать укрепления при осаде крепости, сооружения особых повозок для военных действий», «словом, применительно к разным обстоятельствам буду я проектировать самые различные, бесчисленные средства нападения… Во времена мира считаю себя способным никому не уступить как зодчий в проектировании зданий, общественных и частных, и в проведении воды из одного места в другое. Также буду я исполнять скульптуры из мрамора, бронзы и глины. Сходно и в живописи — все, что можно, чтобы поравняться со всяким другим, кто б он ни был».

Вот как похваляется молодой человек своими фантастическими талантами — механика, инженера, строителя, архитектора, художника. Да еще добавляет, что в мастерстве не уступит никому другому, «кто б он ни был». Можно б усмехнуться в ответ на такие признания, если бы не одно обстоятельство: автор их — Леонардо да Винчи.