Таковы были титаны Возрождения. Бруно был из их числа. Как частное лицо, гражданин, он не добивался для себя особых привилегий, признавал «сильных мира сего» и мог обращаться к ним в самых смиренных выражениях. Но все, что касалось творчества, чести, веры в добро, — было для него свято и чтилось превыше всего на свете.

В диалоге «Пир на пепле» Бруно пишет:

«Дела обычные и легкие — для толпы и обыкновенных людей; люди же редкостные, героические и божественные идут на трудности, чтобы необходимость вынуждена была уступить им пальму первенства… Не только тот получает славу, кто побеждает, но также и тот, кто не умирает трусом и подлецом: он бросает упрек в своей гибели судьбе и показывает миру, что он не по своей вине, а вследствие несправедливости судьбы пришел к такому концу».

Бруно постоянно помнит, что идет наперекор общепринятому направлению мысли, опровергает основы мировоззрения привычного и глубоко укоренившегося в сознании людей. Чувствует, что судьба вряд ли будет к нему благосклонна. И все же истина для него превыше всех благ на свете.

Говорят, вдохновенный и неграмотный создатель Корана — Магомет признавался, что более всего на свете любил женщин и ароматы, но подлинное наслаждение находил в молитве.

Для Бруно высшее наслаждение было в познании.

Чем привлекало его знание? Чтобы понять это, надо войти в мир его идей.

Издавна положение человека в мире понималось двояко. Возвышенная суть мастера, наделенного разумом, свободой, умением создавать прекрасное и мудрое — с одной стороны. Жалкая игрушка в руках всемогущего творца — с другой.

Так все-таки кто же есть человек: великий творец или жалкая марионетка?

Верующие обычно сопоставляли недолгую жизнь человека и его крохотные силенки с вечным и всесильным божеством, признавая ничтожность людей. Для атеистов человек — личность, не имеющая над собой никакой сверхъестественной силы.

Но иной раз и религиозные фанатики превозносили величие человеческого духа. Так, Савонарола за сто лет до Бруно утверждал: «Наша свобода не может быть фатально управляема посторонней силой, будут ли то звезды, или страсти, или даже сам Бог». Вот ведь как: даже всевышний не управляет человеком, как игрушкой! А ведь просвещенные астрологи считали, что судьба человека предопределена положением звезд — вполне материальными причинами. Позже некоторые философы уподобляли человека машине, действующей по закону механики мироздания.

Как же Джордано Бруно соотносил человека и природу?

Вселенную он представлял вечной и бесконечной, считая Землю одной из бесчисленного множества звезд (в ту пору звездами называли и планеты и лучистые светила). Земля в системе Бруно находилась среди других сходных небесных тел; допускается, что они тоже населены разумными существами. Скоротечная жизнь одного человека, по представлениям Бруно, теряется в бесконечности пространства и времени как ничтожная малость.

Можно ли из этого заключить, что ноланская философия унизила человеческое достоинство?

Нет, нельзя. Схоластики и теологи на словах ставили человека в центр мироздания. На деле придавливали его к земле, запрещая свободно исследовать природу, мысленно проникать в глубины бытия, выискивать правду о себе и окружающем мире. Они заточали пытливый разум человека в глухие темницы церковных догм и философских авторитетов.

«Ноланец же, чтобы достигнуть результатов совершенно противоположных, освободил человеческий дух и познание, которые были заключены в теснейшей тюрьме… при этом крылья у человеческого духа были обрезаны, чтобы не мог он взлететь…» — так пишет Бруно. И он прав. Прежде всего с научной точки зрения. Он раскрывал величие Вселенной, открывал новые миры. Оставаясь жителем небольшой планеты, человек мыслью своей способен выйти в космические дали.

Ему открылась Истина — он верит в нее, он пытается рассказать о прекрасном и величественном мире, в который проник своим мысленным взором. Но его не понимают.

Исходный постулат ноланской философии — свобода поисков и сомнений.

Он допускает возможность других мнений, не менее верных, чем его собственное. Правда, как мир, одна. Однако выглядит она по-разному, в зависимости от точек зрения и методов познания.

Бруно не устает повторять, что нет и не может быть философской системы, имеющей право на полное обладание Истиной:

«Лишь честолюбию и уму самонадеянному, пустому и завистливому свойственно желание убедить других, что имеется один лишь путь исследования и познания природы, и лишь глупец и человек без размышления может убедить в этом себя самого».

Только одного не признает ноланская философия — схоластики, догматизма, незыблемости авторитетов.

Возмущаясь узколобыми толкователями учения Аристотеля, Бруно соглашается с отдельными высказываниями великого философа, охотно и широко цитируя многих других мыслителей античности.

Он утверждает всеми доступными средствами свободу философской мысли.

Он откровенно писал: «Кто хочет правильно рассуждать, должен… уметь освободиться от привычки принимать все на веру, должен считать равно возможными противоречивые мнения». А кто по выгоде или недомыслию привык придерживаться господствующих мнений, равнодушно воспримет слова Ноланца: «Мнение более общее не есть более истинное!»

В трактатах-диалогах 1584 года Бруно утверждает научный метод изучения природы наблюдениями, опытами с последующими логическими рассуждениями и обобщениями. Научные знания, по его мнению, несовместимы с ограничениями свободы мысли.

В этом отношении он не был оригинален. В позднем средневековье о принципах и достоинствах «экспериментального метода» писали канцлер Оксфордского университета и епископ Линкольна Роберт Гроссетест (Большеголовый) и его последователь, а возможно, и ученик Роджер Бэкон. Очень четко Роджер Бэкон разделил три способа познания: вера в авторитет и откровение (религиозный), рассуждение (философский), опыт (научный). Авторитет может вызывать сомнения, если не опирается на рассуждения, а они убедительны в том случае, когда не противоречат опыту. «Опытная наука — владычица умозрительных наук».

Бруно не только утверждает научный метод, указывая верное направление исследований природы. Он сам идет по этому пути. Он думает о звездных мирах, строении материи, времени и пространстве.

Иногда высказывают мнение, будто он был последователем Коперника, доказывал верность его системы мира и за это подвергся репрессиям. Это не совсем так. Действительно, Бруно очень высоко ценил достижения Коперника: «У него было серьезное, разработанное, живое и зрелое дарование… Ему мы обязаны освобождением от некоторых ложных предположений вульгарной философии, если не сказать от слепоты. Однако он недалеко от нее ушел… зная математику больше, чем природу…»

Последнее высказывание может озадачить. Но вспомним: Коперник в центр мироздания поместил Солнце (Гелиос). Это была гелиоцентрическая система. Пока речь идет о Солнце и его спутниках, такая система вполне резонна и значительно проще описывает движения планет, чем в случае Птолемеевской геоцентрической системы. Однако Солнце все-таки не покоится в центре Вселенной, а находится среди множества иных звезд на окраине одной из очень многих галактик. Как модель мироздания система Коперника совершенно не годится.

Можно лишь удивляться, насколько точно ощущал Бруно строение мироздания — без помощи приборов и сложных расчетов. Как будто в ответ на его искреннее беззаветное стремление к Истине природа открывала ему свои потаенные законы.

Провидений у него оказалось необычайно много. Возможно, так было потому, что он исходил из верных предпосылок.

В основе его представлений о мире — учение о Едином. «Вселенная едина, бесконечна, неподвижна»; с Единым сливаются минимум и максимум, бог и природа, мгновения и вечность. Направляя свою мысль от общего к частному, он приходит к удивительным философским прозрениям.