— А если я откажусь?

— Будете продолжать работать здесь. Но я думаю, что согласиться — в ваших интересах.

Филипп молчал. Заинтересованной стороной сейчас был Трент — в такой ситуации, если не спрашивать, человек говорит порой больше, чем если ему задавали бы вопросы.

— Речь идет о годе… может быть, даже меньше, если она снова выйдет замуж: в этом случае ее поведение будет уже заботой ее будущего мужа. Все это время вы будете получать зарплату в десять раз более высокую, чем если бы вы продолжали работать здесь. Ну и, разумеется, ваши расходы там, в Европе, тоже будут оплачиваться.

Едва ли кто-нибудь, глядя сейчас на маловыразительное лицо Филиппа, смог бы заметить ту сумятицу, которая творилась у него в голове. Первой мыслью было: нет, ну как же — а Линнет?! Нельзя уезжать и оставлять ее одну!

Но потом пришла другая мысль, трезвая и спокойная: она все равно ничего не узнает… А это предложение поможет решить те проблемы, которые в последнее время не давали ему спокойно уснуть.

«Форрест Вью» была одной из лучших реабилитационных клиник в штате — но при этом дорогой. Настолько дорогой, что его зарплаты вместе со страховкой едва хватало на оплату счетов. Да и Эдна… нет, она не просила денег, он давал сам: Линни росла, и нельзя было допустить, чтобы девочка хоть в чем-то нуждалась.

Поэтому перед Филиппом все острее вставал вопрос — что делать дальше?! Можно было, конечно, перевести Линнет в другую клинику, подешевле. Но дешевле — значит, и хуже…

Или продать картины… Вырученных денег хватило бы надолго, тем более что теперь, когда известно, что новых картин Линнет уже не напишет, цены на них выросли чуть ли не в десятки раз. Но именно этого Филипп делать не хотел — и потому, что не считал себя вправе, и потому, что продать картины для него означало словно бы продать саму Линнет: ее душу, ее талант, воспоминания, связанные с этими картинами — ведь многие из них она написала в те два года, что они были вместе.

Разумеется, оставался еще один выход: обратиться за помощью к родителям Линнет. Они уже не раз предлагали взять на себя и оплату клиники, и заботу о внучке (как-то само собой получалось, что эти два предложения непременно связывались одно с другим). Но Филипп понимал, что в этом случае наверняка будет, под любым предлогом, начисто отстранен от девочки. Хотя внешне отношения с мистером и миссис Дейн у него были ровными, но он знал, что они с самого начала недолюбливали его, считая, что их дочь могла бы найти мужа и получше: более богатого, светского, красивого. И, как выразилась однажды мать Линнет, «близкого ей по интересам» — то есть художника или кого-то в этом роде.

Да, если бы внезапное предложение Трента не было связано с отъездом, он не колебался бы ни минуты…

— Хочу еще добавить, что если вы успешно справитесь с этой работой, то, вернувшись, сможете рассчитывать на повышение. Возможно, весьма существенное. — Очевидно, Трент посчитал, что пауза чересчур затянулась, и решил добавить «информации к размышлению». — Но должен предупредить сразу: работа эта не из легких, моя дочь — человек далеко не покладистый и не простой в общении. Вот с этими материалами, я думаю, вам стоит ознакомиться перед тем, как вы примете окончательное решение…

Весь вечер Филипп изучал материалы — газетные вырезки, полицейские рапорты, черновики заметок «скандальной хроники», которые так и не были, судя по всему, опубликованы — и фотографии.

Внешне Амелия Трент была похожа на отца. Светловолосая, голубоглазая, весьма привлекательная — и уверенная в своей привлекательности, это было видно сразу — она походила скорее на немку, чем на американку.

Она была дочерью Трента от первого брака. С тех пор он успел жениться и развестись еще дважды. Мать Амелии, бывшая манекенщица, в настоящее время была замужем пятый раз.

Похоже, и дочь стремилась пойти по стопам родителей: в первый раз она вышла замуж в восемнадцать лет, за своего сверстника. Брак продлился семь месяцев. Второй брак — в девятнадцать лет. На сей раз супруг был старше Амелии на сорок два года, зато теперь она могла по праву именоваться баронессой фон Вальрехт.

Из пяти лет брака последние три года барон фон Вальрехт провел в окружении докторов и сиделок — возможно, именно попытка «соответствовать» молодой жене стоила ему двух инфарктов. Новоиспеченная баронесса же тем временем вела весьма свободный образ жизни: в светской хронике часто появлялись заметки о ней, причем имя ее связывали с самыми разными мужчинами.

В скандальной хронике заметки тоже встречались. Поводом для них служили различные инциденты — от превышения скорости до коктейля, публично вылитого за шиворот известной фотомодели.

Возможно, именно поэтому, когда третий инфаркт унес барона фон Вальрехта в могилу, выяснилось, что большая часть его состояния завещана различным благотворительным организациям. Баронессе достались лишь вилла в пригороде Мюнхена и сравнительно небольшое содержание.

Молодая вдова была далека от траура — напротив, «инциденты» стали происходить чаще и начали носить более серьезный характер. Снова превышение скорости, но уже в пьяном виде и сопровождающееся оскорблением словом и действием задержавшего Амелию полицейского. Участие в скандальной вечеринке, на которую каким-то образом ухитрился проникнуть папарацци (фотографии, весьма откровенные, в печать не попали: Трент сумел «погасить» скандал). И — самое идиотское: воскресным утром, при большом скоплении народа, баронесса фон Вальрехт в полном ковбойском наряде зашла в зоопарке в загон с зебрами и устроила там нечто вроде родео — как выяснилось, на пари. Отделалась легко: вывихом плеча и парой ушибов…

Филипп и сам не понял, когда перестал колебаться и начал думать об отъезде как о чем-то решенном. Возможно, в глубине души — еще в кабинете, как только понял, о чем идет речь.

На следующий день он позвонил Тренту, приехал в его поместье, в пятидесяти милях от Бостона, и они обговорили все окончательно. Там же, в поместье, Филипп прочел отчеты частных детективов о компании «золотой молодежи», в которой вращалась Амелия. Неудивительно, что Трент не дал ему эти материалы в первый раз: фамилии в них упоминались весьма известные — разумеется, не самих «фигурантов», а их родителей, и редактор любого бульварного листка был бы счастлив узнать хотя бы десятую долю того, что там описывалось.

Эдне он сообщил, что ему предложен выгодный контракт; вдаваться в подробности, а тем более раскрывать истинную сущность «контракта», разумеется, не стал — отделался версией о предприятии в Германии.

Словом, все закрутилось очень быстро.

Отъезд был намечен на понедельник, для сборов Филиппу оставалось меньше недели. Он крутился как белка в колесе: передал дела на работе, бесконечно объяснялся по телефону с Эдной, отвез ей финиковую пальму, которую Линнет вырастила из косточки и очень любила; договорился о встрече с врачом Линнет и собрал чемоданы.

Порой ему казалось, что все происходящее — это какой-то фильм или сон, который вот-вот закончится, и снова начнется привычная жизнь: работа, поездки по выходным в «Форрест Вью» и долгие одинокие вечера перед телевизором в будни. И лишь стоя у подножия холма и в последний раз оглянувшись на Линнет, Филипп осознал, что теперь долго, очень долго не увидит ее. Сердце сжалось от ощущения потери, от чувства, что происходит что-то непоправимое, неправильное, что он не должен уезжать и бросать ее!

Линнет… Имя твое…

Ну и свинью же подложил ей папочка! В первый момент она не поверила собственным глазам, перечитала письмо еще раз (при чем тут романы, какое ему дело до того, что она читать любит?!) и оторопело взглянула на папочкиного «эмиссара».

Да уж, на героя романа он тянул меньше всего. Разве что из жизни гангстеров… Хотя чего требовать от телохранителя?! Их ведь так и называют — гориллами.