С громким лязгом включился кондиционер, и Мизинчик присела возле кровати Нимиша, подавляя приступ ревности. Она чувствовала себя такой маленькой и ничтожной. Утерев слезы, попробовала приклеить «Идеального мальчика» обратно на страницу, нервно теребя желтоватую клейкую ленту.

Мизинчик так увлеклась и оглохла от пыхтящего кондиционера, что не услышала шагов Нимиша. Не успела она опомниться, как он прошептал ее имя. Девушка тотчас захлопнула книгу.

— Что ты здесь делаешь? — Он сел на кровать и склонился к ней. — Все хорошо?

Она кивнула, не поднимая головы.

Он легко опустил руку ей на плечо. Вес и тепло руки должны были успокоить Мизинчика, но не тут-то было. Неужели это и все, на что она может рассчитывать, — заботливый вопрос, жест утешения? Мизинчик оттолкнула его.

В удивлении Нимиш уселся поудобнее и поправил очки. Тогда-то он и увидел у нее свою книгу. Он напрягся и потянулся за ней, но Мизин чик вцепилась крепко. Внутри лежал снимок, которым Нимиш дорожил.

— Где ты был? — дерзко прошептала она.

Нимиш не обратил внимания на невежливый тон, но не ответил. Он снова ласково спросил:

— Все хорошо?

Из глаз Мизинчика хлынули слезы. Она не смогла устоять перед его тихим голосом, мягкими манерами.

— Ответь мне, пожалуйста, — попросила она, проверяя, солжет ли. Ведь он никогда не лгал.

Нимиш пожал плечами:

— Там, в аллее. В саду.

— Я вышла из дома. Я искала тебя.

Нимиш поднял брови:

— Тебе нельзя выходить ночью на улицу. Если Маджи узнает…

— А тебе можно? — парировала Мизинчик, утирая слезы. — Что, если все узнают, чем ты занимаешься?

— Отдай, — сказал Нимиш строже. Он протянул руку и схватил книгу, но Мизинчик стиснула ее крепче.

Их взгляды встретились. Он смотрел так нежно, что Мизинчик разжала руки.

— Почему она? — прошептала девушка, едва кондиционер заглох. — Почему не я?

Мизинчик поднесла руку к губам: в наступившей тишине ее мог услышать Нимиш! Она заметила, как он отшатнулся.

— О чем ты? Эх, Мизинчик…

Он покачал головой.

Она задыхалась, в груди пульсировала острая боль. В глазах потемнело. Просто жить не хотелось. «Как это случилось?»

В голове промелькнули сцены из древнего эпоса, отрывки из Пуран и Махабхараты[14], которые ей пересказывала Маджи. Бесстрашная принцесса Драупади вышла замуж сразу за пятерых мужчин, и все они были братьями. Прекрасная принцесса Санджана и неразлучная с ней Чхая делили одного мужа — бога солнца Сурью. Если эти легендарные романы были возможны, значит, и то, чего Мизинчик желает от Нимиша, не так уж страшно.

Хотя все-таки страшно.

— Тебе лучше уйти, — сказал он холодно.

Мизинчик встала. В голове гудело, словно острая боль поднялась из груди и, пройдя через горло, вонзилась в уши.

— Моя книга…

Она опустила глаза: книга распахнулась на табличке «Идеальный мальчик», кое-как приклеенной к странице. Теперь он глумился над ней — мальчик в бриджах, со светлой кожей и неестественно розовыми щеками.

Нимиш забрал книгу.

Мизинчик не отрывала взгляд от своих раскрытых ладоней: они остались без своего сокровища. Вернее, его сокровища.

— А теперь уходи, — сказал он, и доброта сменилась затаенной злостью.

Она не могла уйти вот так. Ведь теперь он разозлится, решив, что она сознательно вторглась в его личную жизнь, а их отношения испортятся навсегда…

Но, взяв с тумбочки свою стальную чашку, Мизинчик все же пересилила себя и вышла из комнаты.

Дверь захлопнулась за спиной.

Мизинчик опустилась на пол. Пот затекал в глаза, капали слезы. Стена согревала ее своим теплом с молчаливым, сдержанным участием. Перед Мизинчиком высилась лакированная дверь ванной. Девушка вновь подняла взор к засову.

Однажды Туфан проговорился, что дверь стали запирать по ночам с тех пор, как в бунгало появилась Мизинчик, — тринадцать лет назад, когда ему и Дхиру исполнился год. Вот и все, что он знал. Дети, конечно, расспрашивали взрослых, но их суровые лица да изредка шлепки удерживали от дальнейших расследований. Казалось, одного лишь Нимиша никогда не интересовал засов и он легко смирялся с ним, как и с большинством родительских предписаний. Это именно он каждый день запирал дверь за полчаса до захода солнца, а потом садился просматривать газеты.

Ванную отпирали на рассвете служанки, Парвати и Кунтал: они яростно выбивали белье на кафельном полу. Затем детей пускали мыться по одному. Они садились на низкий деревянный табурет рядом с полным ведром воды и лотой[15]. Ванная была без окон, маленькая и тоскливая. Лишь кран окружили прямоугольным бетонным выступом, чтобы вода не расплескивалась. Днем все так заурядно, а вот ночью…

У Мизинчика опять навернулись слезы: почему она сегодня так сглупила, зачем все разрушила! Что еще он скрывает от нее? Что там — за этой дверью? Она была уверена, что он знает. Подойдя к двери, Мизинчик поставила стальную чашку на пол и приложила ладонь к дереву. Похоже, дверь немного просела, словно прикрывая душевную рану.

Мизинчик потянулась к засову, но он был слишком высоко.

Тесный коридор не пускал, тянул назад, но Мизинчик вырвалась и помчалась за старой, расшатанной кухонной табуреткой. Половицы грозно заскрипели, но ей было все равно, услышит ли Нимиш. Точнее, она хотела, чтобы он вышел из комнаты и увидел ее. Хотела, чтобы он остановил ее. Мизинчик вспомнила древнюю сказку «Ратнавали» — о том, как царь спас принцессу, хотя она уже набросила петлю на шею; царь этот просто наконец признался: «Я не могу без тебя».

«Если это и впрямь опасно, — подумала Мизинчик, — он выйдет».

Она влезла на табуретку и потянулась вверх. Кончики пальцев коснулись металлического засова: он был сверхъестественно холодный. Все бунгало содрогнулось под внезапным порывом ветра.

Запретная дверь.

Слезы хлынули из глаз. Она взглянула на дверь Нимиша, но та была прочно закрыта. Сердце Мизинчика наполнилось горечью, оно умоляло подать знак — хоть какой-нибудь знак любви!

Она привстала на цыпочки и потянулась к засову. Дверь подалась назад, а засов отодвинулся от Мизинчика. Но она все равно ухватилась изо всех сил, словно лишь так могла вернуть любимого. «Нимиш!»

Половицы прогнулись, а табуретка накренилась, но за долю секунды, пока она падала, Мизинчик успела отодвинуть засов.

Трубы вдруг зашушукались, и вода из них устремилась в ванную.

Мизинчик тяжело приземлилась, опрокинув стальную чашку.

А потом темнота бунгало вытолкала ее из коридора и погнала прочь, прочь — лишь пятки засверкали.

Маджи проснулась и первым делом взглянула в окно, определяя время по цвету неба. В эту самую минуту рассвело. Маджи обрадовалась: день начинался благоприятно. Она заметила, что Мизинчик спит на кровати, а не на матрасе, как обычно, и легко дотронулась до ее гладкой щеки.

Спустив ноги с кровати, Маджи сунула их в поношенные чаппалы[16], аккуратно поставленные у кровати, а затем схватила трость и встала — с большим трудом. Артритные колени хрустнули под огромным весом, и она одернула свое белое вдовье сари. Затем, пошаркав по комнате, вновь украдкой взглянула на Мизинчика, закутанную в тонкую хлопчатобумажную простыню. Маджи улыбнулась, хотя ее тучное тело пронизала боль.

Это спящее дитя — единственная отрада в ее жизни.

Ямуна, мать Мизинчика, погибла, беженкой перебираясь из Лахора в Индию во время Раздела[17].

Военные избавились от трупа, сказав, что она утонула. Этот тяжелый удар обрушился, словно кара небесная. От краткой жизни Ямуны ничего не осталось — ни имущества, ни приданого, лишь Мизинчик. Она была кровиночкой Ямуны, живущей на земле. Маджи хорошо помнила тот день, когда забрала внучку. Солнце нещадно, убийственно палило в пустынном местечке, куда она всю ночь добиралась на поезде из Бомбея. Повозка остановилась перед уродливым темно-оливковым зданием рядом с фабрикой, где высилась огромная груда металлолома. Рабочие сортировали его и уносили в корзинах на головах. Неподалеку стайка толстопузых ребятишек с черными ногами лениво рылась костлявыми руками в грязи. Один подошел с протянутой ладонью к Маджи — голый ниже пояса, с талисманом, привязанным черной ниткой по-над самым его «краником».