Я, признаться, весь вздрогнул, когда вступил на этот подлый остров. Как знать! Неизвестно, что еще случится в жизни. Может быть, придется еще явиться сюда с ядром, привязанным к ногам.

Жандармы окружили нас, словно боялись чего-то.

В отдалении я видел группы полуголых людей, копавших землю, и рядом с ними какого-то здоровенного малого с револьвером в одной руке и с резиновой палкой в другой. Этой палкой он вдруг вытянул по спине одного из землекопов. Жандарм крикнул ему что-то. Должно быть, при нас не следовало бить. Ведь тут все делалось шито-крыто.

— А что они копали? — спросил русский.

— Да в том-то и дело, что ничего! — вскричал дед. — На этих адовых островах абсолютно нечего делать.

Там сегодня роют яму, а завтра ее же забрасывают землею. Или камни перетаскивают с места на место.

В стороне чернели бревенчатые бараки. Из них вдруг вылез совсем голый человек и побежал к нам, крича что-то диким голосом. Мы разобрали только: «Муравьи, муравьи!»

За человеком гнались надсмотрщики. Его схватили и увели в барак.

Нас поразил цвет его кожи: он был весь пестрый, в больших красных пятнах.

Один из сопровождавших нас жандармов, молодой совсем, вдруг огляделся, не видят ли другие жандармы, и быстро шепнул мне:

— Этого человека в наказанье привязали к дереву у самого муравейника. Он сошел с ума. Скажите капитану. Пусть напишет.

Я так и похолодел. Надо знать, что такое гвианские муравьи...

Бедняга жандарм, должно быть, был из добряков. Только кому мог написать капитан? Разве господу богу, да и к нему, пожалуй, перехватили бы письмо.

Я был рад, когда добрался до судна.

Понятно, только и разговору было, что об ужасах острова.

Ребята, ходившие после нас, слышали в одном из бараков вопли и удары бича. Говорят, какой-то каторжник сломал себе ногу, а его все-таки заставляли работать...

Капитан наш места себе не находил.

Вдруг подплывает к «Аргентине» еще одна лодка.

Вылезает молодой и хорошо одетый чиновник и выражает желание поговорить с капитаном. Капитан повел его в свою каюту. Минут через десять чиновник отбыл.

Нас всех разобрало любопытство.

Наполнив все боченки пресной водой, мы, наконец, покинули остров и вздохнули с облегчением. Нам все чудились чьи-то крики и стоны на том мрачном берегу.

Да, хорошее местечко выбрали люди для наказания других людей. И ведь подумать, что иные были виновны лишь в том, что думали не так, как хотелось Бонапарту.

Когда судно вышло в открытое море, капитан созвал нас всех и сказал:

— Во время этой бури с острова бежал преступник. Он сделал себе плот из бревен, приготовленных для постройки барака. Если кто-нибудь заметит плот, немедленно дайте мне знать. Мы обязаны сдать преступника французским властям.

Капитан, говоря так, поглядел на нас, а мы поглядели на него. И отлично поняли друг друга.

Но как ни смотрели мы на море, а никакого плота видно не было.

Должно быть, сладко жилось бедняге на этом острове, если он решился пуститься в море при такой погодке.

Прошло дня три, и мы перестали смотреть. Шли мы очень медленно, ветра совсем почти не было. Милое гвианское солнышко работало на славу и поджаривало нас, как бифштексы.

Вдруг кто-то крикнул:

— Смотри вест-зюд-вест!

Капитан вышел из каюты.

Какая-то точка. Не разберешь что. Не то лодка, не то скала.

Капитан долго всматривался. Наконец, говорит:

— Скала.

На всякий случай повернули посмотреть, в чем дело. В море интересует всякая мелочь. Синяя пустыня, в конце концов, приедается.

— На скале лежит человек! — воскликнул вдруг капитан. — Посмотрите!

Помощник взял трубку.

— Да, да... человек, и шевелится. А возле скалы что-то вроде бревен.

У нас мурашки пробежали по спине. Каждому пришла в голову мысль «это он». Спустили шлюпку. Я сел на руле.

Теперь уже и простым глазом можно было разглядеть человека и разбитый плот. Человек еле-еле шевелился и не обратил на нас никакого внимания. И скала как будто шевелилась. Мы крикнули — он не ответил.

Наконец, лодка ударилась носом о скалу.

Тысячи крабов испуганно заметались по ней и посыпались в море.

Человек не шевелился. Это крабы копошились в нем. Они уже успели обчистить его почти до костей.

Одна нога еще не была съедена, и на ней чернел след кандалов.

Должно быть, сам чорт сторожил остров, чтобы с него нельзя было убежать. Говорили, что этот несчастный был политическим преступником.

Я вспомнил о нем, когда Наполеон осрамился на весь мир при Седане. Может быть, в то время кости несчастного все еще белели на одинокой скале.

Дед умолк, и мы молчали, подавленные рассказом.

— Ну, а если бы он добрался до гвианского берега, — спросил, наконец, русский, — мог бы он спастись?

Дед покачал головой.

— Ему бы приходилось выбирать безлюдные места, чтобы не попасть в руки властям. А безлюдные места в Гвиане, это — такие места, где нельзя жить. Это или болото с глубочайшими трясинами, где могут жить одни лишь пресмыкающиеся, или непроходимые лесные чащи.

Мы разошлись в этот раз от деда в самом мрачном настроении. Дня через три отец взял меня с собою в Бордо.

Там я увидал на набережной людей в одинаковой одежде. Их переводили парами на пароход под надзором жандармов.

Один из этих людей, здоровенный малый, вдруг не захотел итти и, как бешеный, стал отбиваться от жандармов, но те схватили его и, зажимая рот, втащили на судно.

Я узнал, что пароход отправляется в Кайенну.

На его корме золотыми буквами сияла надпись:

25 июня был день рождения Жозефа.

Старик в этот день всегда что-нибудь рассказывал, а в этот раз Жозефу исполнилось шестнадцать лет. Ну, как же не рассказать! Камень и тот бы рассказал, а тут родной прадед.

— Хотите, ребята, я вам сегодня расскажу, как я стал моряком?

Препотешная была история.

Было мне тогда, вот как теперь Жозефу, шестнадцать лет. До страсти хотелось поступить юнгой на тот корабль, где служил отец. У корабля было красивое имя «Топаз». Но отец и мать даже и слышать об этом не хотели. Отцу взбрело в голову непременно сделать из меня бухгалтера. Конечно, бухгалтером быть хорошо, но это не по мне. У меня карманы были дырявые, а для бухгалтера нужна аккуратность. Отца соблазняло, что один его родственник служил бухгалтером в корабельной конторе и зашибал хорошую деньгу. А у меня от цифр в глазах рябило.

Вот раз увидел я, что капитан «Топаза» с приятелями сидит в саду при кабачке и попивает кофе с коньяком. Я давай слоняться мимо. Капитан меня знал. Он заметил меня и кричит:

— Ты что тут делаешь, приятель?

— Жду, когда вы выйдете из сада, — отвечаю.

— А зачем тебе нужно, чтобы я вышел?

— Поговорить об одном деле.

— О деле? Ах, ты, бухгалтер, бухгалтер! Какое же дело? Иди сюда и говори: люди свои.

Я вошел в садик, снял фуражку и говорю:

— Возьмите меня к себе в команду.

Капитан сначала выкатил глаза, а потом как захохочет.

— Ну, — говорит, — и бухгалтеры теперь пошли: лихой народ! А отец-то как же?

— Ну, как-нибудь согласится... Вы его уговорите.

— Ах, ты, такой-сякой! Очень мне нужно его уговаривать. Ха, ха, ха! Ай да молодчина!

А я все свое. Возьмите да возьмите.

Наконец, нахохотавшись вдоволь с приятелями, капитан говорит:

— Вот что. Я тебя возьму, если ты решишь мне три задачи. Решишь правильно — беру тебя и отца уговорю, не решишь — катись обратно в свою бухгалтерию.

Меня даже пот прошиб, какие же, думаю, это задачи? Что-нибудь мудреное.

Приятели от хохоту себе животики надрывали.

Капитан и говорит:

— Вот тебе первая задача: скажи, как тебя зовут.