Я посмотрела на него.

— Так что мы будем делать, Этьен? — медленно, с расстановкой спросила я; мой голос был низким, и говорила я отчетливо. — Я знаю, что мы не планировали этого. Но... я хочу этого ребенка. Я хочу его больше всего на свете, — произнесла я громче и сжала губы, потому что мне хотелось добавить: «И я хочу тебя больше всего на свете. И хочу, чтобы ты хотел меня так же».

Я не могла позволить себе умолять его.

Тогда он посмотрел на меня, в первый раз после того, как мы вышли из клиники, и непонятно почему я испытала к нему что-то вроде сочувствия. Я вдруг увидела, каким он был в детстве, — неуверенным и боязливым мальчишкой.

Я подумала, что именно так он отреагировал, услышав об ужасной смерти своего брата. И именно поэтому я сказала совсем не то, что мне хотелось сказать еще несколько секунд назад.

— Ты мне ничего не должен, Этьен. — Я говорила спокойно. — Ты не соблазнил меня. Я знала, что делала.

Мое сердце громко стучало, когда я произнесла следующие слова. Не о соблазнении — в этом я была права. Что было неправдой, так это то, что я предложила ему уйти, поскольку он не обязан оставаться со мной. Не обязан жениться на мне.

И эта неправда могла обернуться против меня. Что, если он скажет: «Да, да, ты права, Сидония, нам лучше расстаться. Конечно, так будет лучше».

И что я буду делать? Я абсолютно ничего не знала о детях. Я никогда даже не держала на руках ребенка. А мой скудный банковский счет? На что я буду содержать этого ребенка? Я увидела себя склонившейся над швейной машинкой, как моя мама. Я подумала о своей несостоятельности, неспособности дать ребенку то, в чем он будет нуждаться. Я попыталась за те несколько секунд молчания представить свою жизнь в доме на Юнипер-роуд с незаконнорожденным ребенком. И я увидела себя, стареющую затворницу, осуждаемую добродетельным обществом за то, что у моего ребенка нет отца. Смогу ли я пережить то, что другие будут пренебрежительно относиться к моему ребенку из-за моих прегрешений?

Наконец он сказал:

— Неужели ты действительно считаешь, что я могу так низко поступить, Сидония? — Он взял мою руку, лежавшую на сиденье между нами, и сплел свои пальцы с моими. Его руки были такими холодными!

Я опустила глаза на его руку, так неестественно, нелепо державшую мою.

— Конечно же, мы поженимся, — сказал он хриплым голосом, как будто его горло было слишком напряжено, но потом его лицо смягчилось и он провел другой рукой по моей щеке. — Конечно же, моя дорогая Сидо.

При этих словах у меня ком подступил к горлу. На глаза навернулись слезы, слезы облегчения, а он притянул меня к себе.

Я разрыдалась у него на груди.

Он действительно меня любит. Он женится на мне. Предложение было сделано не так, как мне хотелось бы, но зато теперь все будет хорошо.

Провожая меня до двери моего дома, он сказал, что приедет через три дня — в его следующий выходной, и мы сможем обсудить наши дальнейшие планы. Мы зарегистрируем наш брак в мэрии через несколько недель, сказал он, так как, чтобы обвенчаться, необходимо заранее объявить о предстоящем бракосочетании, и на все это уйдет слишком много времени: мы оба католики.

Он улыбнулся — это была неуверенная улыбка, но я внезапно ощутила, что все мои страхи растаяли.

— Ты хочешь кольцо по случаю помолвки, Сидония? — спросил он. — Можно я выберу его сам и сделаю тебе сюрприз?

Теперь это был прежний Этьен, мой Этьен. Он просто испытал шок, как он и говорил.

— Нет. Все, что мне нужно, — это обручальное кольцо, — улыбнулась я ему.

Он положил руку мне на живот, хотя на мне тогда было плотное пальто.

— Ты будешь петь ему: «Dodo, l'enfant, do». Я вижу тебя в роли матери. Слышу, как ты поешь колыбельную нашему ребенку.

Я обвила его шею руками и снова прижалась головой к его груди, мои глаза во второй раз наполнились слезами. «Наш ребенок», — сказал он. Наш ребенок.

Этьен не пришел через три дня. Я ожидала, что он появится сразу после завтрака. Я ждала до полудня, затем пошла к соседям и спросила у миссис Барлоу, не звонил ли мне доктор Дювергер.

Он не звонил.

Я сказала себе, что у него экстренный случай в больнице. Конечно, что еще могло задержать его? Я прождала до вечера; с каждым часом мой страх усиливался. Наконец я разделась и легла в постель, но не могла уснуть. Что, если он попал в аварию по дороге к моему дому? Я вспомнила вращающийся руль в моих руках, чувство парения. Я увидела моего отца, лежащего на холодной земле, а потом на его месте увидела Этьена.

Придет ли кто-нибудь из больницы сообщить мне, что с ним случилось несчастье? Или что он заболел? Рассказывал ли он обо мне кому-нибудь в больнице?

Я металась и вертелась; сначала мне было слишком жарко, потом слишком холодно. Синнабар отказалась спать на кровати, в конечном итоге я тоже встала и начала бродить по дому. Меня несколько раз стошнило, и я не знала, из-за беременности или от волнения.

Утро было пасмурным и снежным. В восемь часов я снова стояла у двери соседей.

— Мне жаль, Сидония, — сказала мне миссис Барлоу, — но связи нет. Она оборвалась еще вчера вечером. Такой сильный снегопад!

Я кивнула с облегчением. Вот и объяснение. Этьен пытался дозвониться весь вечер, чтобы объяснить, что помешало ему забрать меня в Олбани, чтобы мы могли начать готовиться к свадьбе, но не смог.

— Почему бы тебе не остаться и не выпить чашечку кофе? — предложила миссис Барлоу. — Ты выглядишь уставшей, дорогая. Ты хорошо себя чувствуешь?

У меня скрутило живот.

— Спасибо, но я пойду домой. Я... я жду звонка от доктора Дювергера. Когда заработает телефон и он позвонит, вы не могли бы прийти и позвать меня?

Я села у окна в гостиной и не могла ни читать, ни рисовать. Я смотрела на улицу — вдруг подъедет Этьен? Снег прекратился, и выглянуло солнце. По заснеженной улице с трудом проехало несколько машин; каждый раз, увидев автомобиль, я спешила к входной двери и выходила на обледенелое крыльцо в надежде, что это Этьен. Он должен быть в больнице, говорила я себе. Выходной у него был вчера. Он не сможет приехать сегодня.

В два часа дня к моей двери подошел мистер Барлоу и сказал, что телефонная линия наконец заработала.

— А... мне звонили?

Он отрицательно покачал головой, и тогда, не удосужившись даже накинуть пальто, я пошла следом за ним через задний двор к ним домой и прошла в кухню. Миссис Барлоу стояла возле стола, пытаясь убрать со лба прядь седых волос. Ее руки были в муке.

— Мистер Барлоу сказал, что телефон заработал, — сказала я.

Она кивнула.

— Мы не знаем, когда именно это произошло; Майк просто поднял трубку несколько минут назад, — сказала она, кивнув головой в сторону мистера Барлоу, который снимал ботинки.

Они не знают, когда он начал работать? Разве они не понимают, насколько это для меня важно? Я попыталась сдержать свой гнев: они не виноваты, я просто потеряла рассудок.

— Вы не против, если я воспользуюсь телефоном?

— Конечно не против, — сказала миссис Барлоу.

В кухне было тепло и приятно пахло. На плите я увидела миску, накрытую маленьким полотенцем, а другая с шаром теста стояла на столе, рядом с дощечкой с мукой.

— Я пеку хлеб с изюмом. Несколько булок уже готовы. Возьми одну, дорогая, — сказала она, меся тесто.

— Спасибо, — отозвалась я, поднимая трубку и доставая из кармана платья номер телефона больницы.

Дозвонившись оператору, я попросила соединить меня с доктором Дювергером. Последовала секундная пауза, и затем женщина сказала:

— Доктор Дювергер больше не работает в нашей больнице. Могу я соединить вас с другим доктором?

— Больше не... что вы имеете в виду? — Я повернулась спиной к миссис Барлоу.

Слышались легкие удары, потому что она шлепала тестом по доске. У меня звенело в ушах, и я прочистила горло.

— Мы передали его пациентов доктору Хилроу и доктору Лейн, мэм. Хотите записаться к кому-нибудь из них?