Думаю, я заснула, поскольку мне показалось, что прошло совсем немного времени до ее возвращения с мужчиной средних лет с густыми усами и слишком набриолиненными волосами. В руках он держал черную сумку; я заметила, что кожа на его пальцах потрескалась.

— Мадемуазель О'Шиа, — произнесла мадам Буиссон, а потом добавила: — Американка, только что приехала, — таким тоном, как будто она вдыхала какой-то неприятный запах.

Врач кивнул мне. Итак, портье теперь называла меня именем из паспорта, с ударением на слове «мадемуазель». Она осталась в комнате и стояла у двери, скрестив руки на животе.

Врач спросил ее — интересно, почему он не говорил со мной? — по какой причине его вызвали. Женщина пояснила очень тихим голосом, что ночью я потеряла много крови. Она сказала «de pertes de sange»[45] почти шепотом, как будто было неприлично произносить эти слова. А затем она подняла брови и посмотрела с таким видом, словно знала что-то еще.

— А-а, — протянул врач, взглянув на меня. — La fausse couche[46] ?

— Скорее всего. Все указывает на то, что это был выкидыш, доктор, — сказала женщина; у меня создалось впечатление, что она получала непонятное удовольствие, отвечая на его вопросы.

Затем он спросил портье, что я делаю в Марселе, и она сказала ему, что я здесь проездом и направляюсь в Танжер.

Он снова посмотрел на меня и покачал головой.

— C'est impossible[47] .О, но это не может быть, мадемуазель, — произнес он на ломаном английском громко и медленно, как будто я была глухой или очень глупой. — Вы не должны совершать путешествие, — сказал он, и я наконец поняла, почему он игнорировал меня и говорил о моем положении только с портье: она подчеркнула, что я американка, и он не знал, говорю ли я по-французски, а она не сказала ему об этом. Он снова перешел на французский и повернулся лицом к портье: — Она не может ехать туда одна сразу после выкидыша.

— И она калека, — сказала женщина, глядя на меня через плечо доктора.

Я была слишком слаба, слишком смущена, чтобы остро воспринимать ее бессердечие.

Доктор покачал головой.

— Ну что ж. Ясно как день, что ей не следует отправляться в такое опасное место. И чтобы оправиться, ей понадобится какое-то время. Скажите ей, пусть возвращается в Америку, как только сможет.

— Господин доктор, — заговорила я по-французски, — я все понимаю. Пожалуйста, говорите со мной.

Его щеки покрылись пятнами, но он быстро взял себя в руки, прочистил горло и поправил свои безукоризненные лацканы.

— Извините. — Он взглянул на мадам Буиссон. — Я не знал, что вы говорите по-французски.

Я откинула со лба свои спутанные волосы.

— Я должна ехать. В Северную Африку, — сказала я. — Я должна добраться до Танжера как можно скорее. Как вы думаете, когда я смогу продолжить путь?

— О, мадемуазель! — воскликнул он. — Я не рекомендую вам совершать поездку сейчас. У вас есть друзья в Марселе или, может быть, где-нибудь во Франции, у кого вы могли бы остановиться ненадолго, пока ваше тело окрепнет?

Я покачала головой.

— Нет. Мне нужно ехать. — Я попыталась произнести это твердо, но голос отказывался меня слушаться. Он был слабым, мои губы дрожали.

— Если вы настаиваете, я только могу посоветовать вам найти сопровождающего. Чтобы... ну, чтобы он поддержал вас, пока вы здесь. Я не имел в виду ничего такого... Но путешествие потребует физических сил, а потом вам будет необходимо адаптироваться к климату. В тех местах могут отнестись непочтительно к такой леди, как вы, явно благовоспитанной и деликатной. Которая только что пережила такую потерю.

У меня запекло в глазах, и я быстро заморгала, чтобы остановить слезы.

— Но ведь нет причин, чтобы мое выздоровление затянулось, так ведь? — спросила я.

— Мадемуазель, как я уже сказал, вы должны набраться сил и дать возможность вашему организму восстановиться. Сколько месяцев было?

— Три, — сказала я.

Он разгладил усы большим и указательным пальцами, поднял свою сумку, открыл ее и заглянул внутрь, затем вытянул узкий зеленый флакон и поставил его на стул рядом с кроватью.

— Кровотечение остановилось?

— Почти.

— А выкидыш был полным?

Я не поняла.

— Я... я не знаю.

— Вы думаете, ваше тело само избавилось от всего?

Я сглотнула.

— Думаю, да.

— Может, вам нужно обратиться в больницу? Поблизости есть одна с палатами для иностранцев. Я могу организовать машину...

— Не думаю, что в этом есть необходимость.

— Хорошо. Но если возникнут подозрительные симптомы, вы должны обратиться в больницу. В любом случае, оставайтесь в постели несколько дней и не предпринимайте ничего сами. Я оставляю вам кое-что, — он указал на флакон, — это помогает в таких ситуациях. Принимайте по две столовые ложки утром, днем и вечером сегодня и еще два дня. Это вызовет спазмы. Если остатки не вышли полностью, это поможет вывести все из матки.

После этих слов ужас и сильная душевная боль овладели мною снова, так что я даже прикрыла глаза рукой. Я вся дрожала, зубы чуть слышно стучали. Я знала, что мне придется задать вопрос, глубоко засевший в моей голове. И я не знала, выдержу ли, услышав ответ на него. Я убрала руку и посмотрела доктору в лицо.

— Могло ли это произойти по моей вине? — спросила я. — Это из-за того, что я плыла на корабле из Америки всю прошлую неделю? Или... я слишком много переживала последнее время. — Я судорожно выдохнула. — Возможно, я плохо питалась. У меня были проблемы со сном. Причина во мне? Это моя вина в том, что я потеряла ребенка?

— Мадемуазель, — произнес доктор уже более доброжелательным тоном. Он подошел ближе к кровати. — Иногда это просто особенности организма. Никогда нельзя быть уверенным... — Он похлопал меня по руке. — Но вы не должны казнить себя. Постарайтесь поспать. Мадам Буиссон, принесите еще одно одеяло и суп. Вы должны восстановить свои силы. И пожалуйста, как я уже говорил, если у вас опять возникнет боль или какие-то другие осложнения, вы должны пойти в больницу. Пообещайте, что сделаете это, мадемуазель!

Его неожиданная доброта ко мне — я не могла больше сдерживаться. Я закрыла лицо руками и зарыдала, раскачиваясь взад-вперед, а доктор и портье молча вышли из комнаты.

Следующие несколько часов я пыталась уснуть, но не смогла. Полненькая рыжеволосая девушка поставила на тумбочку миску с горячим супом, мельком взглянула на меня и быстро ушла. Мне стало холодно. Я натянула на себя еще одно одеяло, легла на спину и уставилась в потолок. Я снова положила руки на живот, затем посмотрела на белую штору, слегка колышущуюся утренним бризом.

Я думала о том, каким мог бы вырасти этот ребенок, и представляла его — или ее — с блестящими темными волосами, густыми и прямыми, как у Этьена. С таким же, как у него, высоким умным лбом и слегка обеспокоенным взглядом. С полными губами, как у моей матери. Если бы это была девочка, я бы назвала ее Камиллой или Эммануэль. А мальчика — Жан-Люком. Я бы вложила в маленькие пальчики кисточку для рисования. Я бы купила котенка. Мы бы вместе молились перед сном по-французски.

Я завороженно наблюдала, как поднимается и опускается штора. Я говорила себе, что, возможно, доктор прав. Возможно, мне следует вернуться на Юнипер-роуд — домой, где я была бы в безопасности. Остаться там навсегда? Я представила себя стоящей перед своим мольбертом, сгорбленной, с седыми волосами. Кожа на моих руках, сжимающих кисточку, стала по-старчески сморщенной, пальцы или бескровные, или опухшие. И я была одна.

Это все, что я видела: ребенок, которого больше не было, и пустота всей последующей жизни без Этьена. Без ребенка.

Я вытерла лицо рукавом ночной рубашки, поднялась и, медленно подойдя к окну, отдернула штору так, чтобы можно было видеть крыши Марселя. Раздавались крики играющих детей и где-то лаяла все та же собака. Я решилась на эту поездку, чтобы найти Этьена, а сейчас, когда нашего ребенка не стало, он был мне нужен больше, чем когда-либо.