Я посмотрела на крыши домов, затем вниз, на веревки с бельем, натянутые между высокими узкими зданиями. Я знала, что, даже если доберусь до Марракеша, нет гарантии, что я найду Этьена или хотя бы его сестру.

И все же сейчас я не могла вернуться. К тому времени как в комнате стало темно, я знала, что не смогу вернуться к прежней жизни, пока не завершу то, что начала, и не важно, каким будет результат.

Глава 17

После моей первой ночи в Марракеше, когда я спала беспокойно, несмотря на широкую мягкую кровать, пахнущую розами, я быстро оделась и сразу же пошла к регистрационной стойке.

Спросив у мсье Генри, нет ли — или не было ли — среди гостей гостиницы «Ла Пальмере» доктора Этьена Дювергера, я ощутила боль и поняла, что выкручиваю себе пальцы, и когда мсье Генри покачал головой, опустила руки.

— Вы уверены? — спросила я, и мсье Генри задержал на мне взгляд.

— Заверяю вас, мадемуазель, я здесь со времени открытия отеля, а это более пяти лет, и у меня хорошая память.

Я посмотрела на толстую регистрационную книгу.

— Это могло быть совсем недавно. Пожалуйста, не могли бы вы проверить? Может быть, еще кто-то работал на регистрации, когда... если он регистрировался или...

Мсье Генри закрыл большую книгу медленным уверенным движением, так что поток теплого воздуха дохнул мне в лицо.

— В этом нет необходимости. Я знаю наших клиентов, как я уже говорил вам, мадемуазель О'Шиа. Некоторые живут здесь на протяжении нескольких лет, предпочитая покой и роскошь отеля бюрократии при покупке дома во французском квартале.

Я не ответила.

— Требования к покупке земли или дома в Марокко очень старые и нелепые, — добавил он, а затем сказал, глядя на меня в упор: — Надеюсь, вы убедились, мадемуазель, в том, что доктор Этьен Дювергер никогда не останавливался здесь.

— Спасибо, — тихо сказала я и повернулась, чтобы уйти, но сразу же оглянулась на мсье Генри.

— А Манон Дювергер? — спросила я. — Я знаю, она живет в Марракеше, именно здесь, в Ла Виль Нувель. Вы ничего не знаете о ней?

И снова он покачал головой.

— Я не знаю ни одного Дювергера. Но...

— Да? — слишком пылко произнесла я, снова приближаясь к стойке.

— Попробуйте обратиться в Бюро статистики на Руи Арлес. У них есть список домовладельцев Марракеша.

Он достал из какого-то ящика маленькую сложенную брошюрку. Я не могла понять, почему он ни с того ни с сего решил помочь мне.

— Вот карта французского квартала; с ней вам будет проще найти дорогу.

— Спасибо, мсье Генри, — сказала я. — Я признательна вам за участие.

Он едва заметно, но с достоинством кивнул и начал заправлять чернилами ручку. На обратном пути я увидела на стене фойе серию акварелей. Мне не терпелось начать поиски, но все же я внимательно рассмотрела их, проходя мимо. Они были написаны разными французскими художниками, никого из них я не знала. Но некоторые смогли так передать особенный свет, что возникало ощущение реальной жизни Марокко. На нескольких картинах были изображены берберы в своих деревнях с глиняными домиками или кочевых палатках.

Я вспомнила Синего Человека, встреченного на писте.

Я шла по улице так быстро, что через несколько минут у меня заболели ноги и мне пришлось замедлить шаг. Но мне нужно было спешить и я не могла оставаться спокойной и идти как обычно.

Мой мозг тоже напряженно работал, но все же я замечала, что происходит вокруг меня. Надписи на всех витринах магазинов и на дорожных знаках были на французском языке, изредка с мелким арабским текстом внизу. Большинство неарабов на улицах были французами, которые, скорее всего, жили и работали в Ла Виль Нувель. Мужчины в костюмах и шляпах, с кейсами под мышками, целеустремленно спешили по улице. Французские женщины прогуливались под ручку, некоторые с сумками для покупок; на них были нарядные летние платья и туфли на высоком каблуке, а ко всему еще и шляпки и перчатки. Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы заметить, что, когда какой-нибудь марокканец проходил мимо француза или француженки, он останавливался и приветствовал их.

Несколько раз марокканские мужчины смотрели на меня с какой-то неуверенностью и проходили мимо.

Во французском квартале на улицах не было арабских женщин; я вообще не видела ни одной из них с тех пор, как приехала в Марракеш.

Я легко нашла Руи Арлес и подождала, пока клерк искал фамилию Дювергер.

— Да, — сказал он, и я наклонилась к нему. — Дювергеры владели домом на Руи де лес Шевалаукс. Но... — он с сомнением искоса посматривал на меня, пока водил пальцем по строчке. — Нет, — сказал он. — Он был продан несколько лет назад. Сейчас его владельцы — семья Маушап. — Он посмотрел на меня. — Это все сведения, какими мы располагаем. Больше нет никакой информации о Дювергерах, владеющих домом во французском квартале.

Я поблагодарила его и вышла на улицу. Что мне делать теперь? Я не могла оказаться в тупике так сразу. Кто-нибудь должен знать Этьена Дювергера. Он жил здесь; его родители умерли и похоронены здесь, как и его младший брат Гийом. И кто-нибудь должен знать Манон Дювергер.

Прогуливаясь по извилистым улочкам, я изучала небольшую карту, которую дал мне мсье Генри; когда же я углубилась во французский квартал, то заметила красные валы, окружающие медину. Это была крепкая сплошная стена со странными круглыми отверстиями наверху. Я слышала возгласы и крики, доносящиеся с другой стороны, но не знала, как попасть в старый город.

Огромная красная мечеть возвышалась над всеми зданиями. Она была пирамидальной, а не конусообразной формы, с открытыми треугольными ярусами. Я пошла по направлению к ней, она служила мне маяком; вне всяких сомнений, то, что это здание доминировало над всем, имело большое значение для расположенного фактически на равнине города. Но прежде чем я дошла до мечети, мне пришлось остановиться перед широкими открытыми воротами. Над ними я увидела надпись на арабском языке.

Я поняла, что это главный вход в старый город, медину Марракеша. Я остановилась перед воротами и заглянула внутрь. Везде были африканцы — мужчины и мальчики, некоторые вели ослов и маленьких лошадей, тянущих повозки с грудами всевозможных товаров. Лица мужчин восхитили меня своим многообразием. Здесь смешение рас было даже более выражено, чем в Танжере и Сале, и тем более в деревнях, расположенных в блиде.В Марракеше были и белые люди, скорее всего, европейцы или семиты с вытянутыми лицами и светло-русыми или рыжими бородами, их головы были обмотаны чалмами. Там были и берберы из пустыни, часто с высокими скулами; их лица были иссохшими и смуглыми от солнца. И были также люди с такой темной кожей, что она сияла, как эбеновое дерево, а волосы на их головах являли собой плотные мелкие кудряшки. Рабы или потомки рабов.

Я вспомнила свою реакцию, когда Этьен рассказал мне о рабах в Марокко.

— Как только был установлен протекторат, французское правительство запретило торговлю рабами, — рассказывал он, — но у марокканцев они уже были. Многие из них — потомки африканцев из близлежащих районов Сахары, которых на протяжении веков привозили караваны из Западной Африки. В Марракеше таких много.

— А у вас были рабы? — спросила я, надеясь, что он ответит «нет».

— У нас были слуги. Арабы, — кратко ответил он, а затем перевел разговор на другую тему.

Это был еще один случай, явно свидетельствующий о том, что он не желает обсуждать со мной некоторые моменты своего прошлого.

Вспоминая тот разговор, я поняла, что бесполезно искать Этьена в медине. Там были только марокканцы. Стоя у главных ворот, я собиралась уже развернуться и уйти, когда услышала оклик: «Мадам!»

Я повернулась на голос и увидела несколько экипажей с впряженными в них лошадьми, стоявших вдоль улицы, уходящей вглубь медины. Я видела такие во французском квартале. Марокканский кучер сидел на козлах, тогда как французские мужчины или женщины — на заднем сиденье.