Все, чего мне хотелось, — это чтобы он ответил на мои вопросы, но я поняла, что сначала должна сыграть в его игру. Я села. Его лавка была футов десять в длину и три в ширину; в ней стоял сильный запах крашеной кожи.

— Пожалуйста, мсье. О докторе Дювергере.

— Я знаю мсье Дювергера, — повторил он. — Он приходил на базар покупать кифи кожаные товары. Он приходил в мою лавку, потому что я говорю по-французски. Конечно, это было раньше. Потом... — он вскинул руки, — никто его не видел.

— Что значит «потом»?

— Его болезнь. Он не выходил из своего дома.

— Какая болезнь?

— Мадам, это все, что я знаю. Вы спросили, знаю ли я Дювергеров. Я сказал вам: «Да, я знаю старика Дювергера, который болен».

Досада подступила к горлу, едкая, как чеснок в дыхании мужчины.

— Старик? — сказала я. — Не сын? Не Этьен?

— Я нашел для него киф,который он хотел, когда он еще мог ходить на базар. Мы пили чай. Сейчас вы и я будем пить чай. Скоро мой племянник принесет его. Может быть, потом вы купите две пары бабучей.Одну для вашего мужа. Может быть, три пары. За три пары я сделаю вам хорошую скидку. Лучшие бабучив Марракеше, лучшие цены. А мой кузен продает кафтаны, лучшие кафтаны в Марракеше. Вы хотите купить кафтан? Шелковый? Атласный? Какой кафтан вам нравится? Я позову своего кузена после чая; он покажет вам прекрасный кафтан. Вы его купите, у него они самые лучшие. Не слушайте других мужчин. Их кафтаны не такие, как у моего кузена.

В крошечной лавке было нечем дышать; мои волосы прилипли к влажному лбу. Запах краски и чеснока раздражали невыносимо.

Я потрогала тапочки, они были мягкими.

— Возможно... дочь? — спросила я.

— Дочь? Какая дочь?

— Манон.

Он надул губы.

— О ком вы говорите? Кто такая Манон?

— Манон Дювергер. Хотя, может быть, она замужем и у нее другая фамилия. Но старшая дочь Дювергеров, Манон, я уверена, она все еще живет здесь, в Марракеше. Возможно, в медине.

— Манон? — повторил он, как будто уточняя. — Вы спрашиваете о дочери Марселя Дювергера? Эта Манон?

— Да, да! — Я кивнула; в моем голосе снова затеплилась надежда, но владелец лавки вдруг рассердился и замкнулся. Он посмотрел поверх моей головы, а затем потянулся и подровнял бабучи,стоявшие на полке.

— Именно ее я и имею в виду. Манон Дювергер.

— Вы ошибаетесь, мадам. Манон, о которой вы спрашиваете, не Дювергер. Она Манон Малики.

— Это ее фамилия по мужу?

Теперь лицо мужчины выражало отвращение.

— Ха! — пренебрежительно бросил он.

Я не придала значения его тону, пытаясь оставаться спокойной.

— Но... вы уверены, что она дочь мсье Дювергера?

Он сдвинул чалму на одну сторону, чтобы вытереть свою бритую голову.

— Я уверен.

— Не могли бы вы тогда сказать, где она живет? — Я облизнула губы. Я была так близка к цели!

Он все еще пристально смотрел на меня.

— Шария Зитун.

— Как мне найти это? Это недалеко? Пожалуйста, мсье!

— Это за переулком красильщиков. C'est tout[56] , —сказал он, хлопнув в ладоши, как будто выбивая из них пыль. — Мне больше нечего сказать вам. Вы отняли у меня слишком много времени. — Внезапно он утратил свое прежнее дружелюбие. С того момента как он понял, что я ищу Манон Дювергер, его отношение ко мне изменилось.

— Извините, что побеспокоила вас, мсье, — пробормотала я. — Я...какую цену вы хотите за эти? — я взяла в руки оранжевые бабучи.— Назовите любую цену, мсье. Вы мне очень помогли. И я... я возьму вторую пару, как вы и предлагали.

Но он довольно бесцеремонно забрал их у меня.

— Вам ничего не нужно покупать у меня. Это будет нехорошая продажа. Вместо этого я дам вам кое-что. Я даю это бесплатно. Вот что: не ищите Манон Малики. Ничего хорошего из этого не выйдет. До свидания, мадам. — Затем он повернулся и поставил бабучина другую полку. Было ясно, что он больше не будет разговаривать со мной.

— Merci, мсье, — сказала я ему в спину и вышла из лавки. Я прошла мимо мальчика — племянника этого мужчины, — спешившего по переулку с крошечным подносом и двумя стаканами горячего чая на нем. Он остановился, глядя на меня, но я никак не прореагировала на это.

Теперь у всех, кто смотрел на меня, я спрашивала дорогу к переулку красильщиков или к Шария Зитун. Мне указывали то в одну сторону, то в другую. Я понятия не имела, понимают ли они мой вопрос, и если так, действительно ли они указывают мне правильное направление.

Улицы сливались и растекались под моими ногами, как ручьи. Временами я останавливалась в низине, недалеко от центра. За одним из поворотов я не обнаружила прилавков, базар закончился. Я оказалась в переулке с домами без окон, которые описывала мадам Одет. Голые стены и ворота, а за запертыми воротами текла жизнь Марракеша. Из темных переулков появилось много маленьких детей, они толпились вокруг меня и, как и на Джемаа-эль-Фна, тянули меня за юбку и гомонили по-арабски. Так же как дети на площади, единственные французские слова, которые они произносили, были: «bonjour, Madame, bonjour» и «bonbon», на что я только качала головой. «Шария Зитун», — повторяла я им, но они лишь хихикали, бегая вокруг меня.

Здесь было огромное количество голодных котов; они сидели на стенах и сновали взад-вперед по тенистым местам, их ребра выпирали, уши были изорванными, а шерсть — засаленной или с проплешинами. Периодически, когда я проходила мимо, они шипели и фыркали, если дрались за какие-то объедки; в конце концов победитель тащил свою добычу в темный угол.

Когда я углубилась в этот квартал, шум базара стих. А потом улицы стали совсем безлюдными. Ни детей, ни котов. Ничего. Прохладная тишина этого переулка была облегчением после бесконечного шума, ярких красок, товаров и толпящихся людей. Я остановилась, прислонилась к стене и вытерла рукавом пот на лбу и над верхней губой. Переулок бы мощеный, тусклый и мрачный, только ворота и нескончаемые стены. Если бы не разные ворота, невозможно было определить, где заканчивался один двор и начинался другой. Переулок был таким узким, что, если бы я встретила осла, тянущего за собой повозку, мне бы пришлось вжаться в стену.

Я говорила себе, что мне нужно вернуться тем же путем, каким я пришла, — если смогу найти дорогу назад, — попасть на оживленный базар или даже окунуться в бурную, дикую атмосферу площади и узнать дорогу в Шария Зитун.

Мне следует находиться там, где есть люди; хотя я не чувствовала себя в полной безопасности среди толпы, но оказавшись здесь совершенно одна, я запаниковала. Я была в безнадежном тупике, потерявшись в лабиринтах медины. Я вспомнила предостережение мадам Одет, что здесь легко заблудиться и бывает очень сложно найти дорогу назад. Медина была не только лабиринтом змеевидных переулков, но также сетью артерий, ведущих в cul de sacs[57] .

Открылась дверь в воротах, и оттуда появился мужчина. Он остановился, увидев меня, а затем пошел мне навстречу, пристально глядя на меня так, как будто я была чем-то непонятным и даже опасным.

Я инстинктивно опустила взгляд, и он прошел мимо.

Я прошла в конец переулка, глядя налево и направо. Мне навстречу шли три женщины; ни одного мужчины рядом с ними не было.

— Мадам! — Окликнув женщин, я заметила, что их руки, прижимавшие к лицам края белых хиков,были черными. «Должно быть, это рабыни, — подумала я, — вот почему они идут без сопровождения мужчин». — Мадам! — повторила я, но они прошли мимо, как будто я была невидимкой.

Я потеряла счет времени. Подчас мне встречались еще какие-то фигуры, и я произносила два слова: Шария Зитун. Некоторые отворачивали от меня лица, не желая говорить с иностранкой с непокрытой головой, другие пристально смотрели, но не отвечали. Я шла все дальше и дальше по узким раскаленным улочкам; казалось, что я уже много часов брожу здесь. Ноги у меня болели, и время от времени я, прислоняясь к стене, отдыхала. Иногда я даже не видела полоски неба над головой из-за узости проходов. Изо всех сил я старалась подавить панику, но мне это не удавалось. Я слышала легкий плеск фонтанов во дворах за высокими стенами или мерный стук копыт по камням, доносящийся из другого переулка. Я перешагивала через помет, оставленный лошадьми, ослами, козами, а также через сточные канавы. Поверх груды гниющих овощных обрезков лежала дохлая кошка; похоже, ее просто бесцеремонно выбросили сюда. Здесь было даже прохладнее из-за высоких каменных стен, лучи солнца не могли проникнуть в такие узкие проходы, и я поняла, почему эти кварталы были спланированы таким образом.