— Прошу вас, — сказал он, и по тому, как он протянул руку, приглашая меня войти, я поняла, что он не ждет, что я сниму обувь. Внутри он жестом показал на кушетку, и я присела на ее край. Он удалился, а я зажмурилась и закрыла лицо руками.

Через несколько минут я услышала шелест ткани и, подняв глаза, увидела пожилую женщину, несущую поднос с чайником и двумя стаканами. Она поставила поднос, наполнила один стакан и протянула его мне.

Я взяла его, сказала «шукран»,затем поставила стакан на стол. Женщина наполнила другой стакан, поставила его на стол рядом с моим и вышла.

Не знаю, как долго я смотрела на эти два стакана чая. Наконец появился Ажулай; он все еще был в рабочей одежде, только без чалмы, но лицо и руки были чистыми. Капля воды, задержавшаяся на мочке его левого уха, сверкала как бриллиант; его волосы были влажными и вились над воротником.

— Что вы хотите узнать об Этьене? — спросил он, поднимая свой стакан с чаем.

— Когда вы пришли в отель и я думала... Когда Манон солгала мне... вы сказали, что мы поговорим о нем снова. Сейчас мне нужно получить ответы на некоторые вопросы.

Ажулай посмотрел мне в лицо.

— Я его... мы должны были пожениться. — Неожиданно для себя я с трудом говорила все это под пристальным взглядом Ажулая. Он не сводил с меня своих глубоких синих глаз. — Он уехал из Америки так неожиданно. — Я не сказала «он бросил меня», и тем не менее мне казалось, что Ажулай слышал эти несказанные слова, и я силилась не опустить глаза. — Его внезапный отъезд... у нас не было возможности поговорить... о важных вещах. Я приехала сюда, чтобы найти его, попытаться понять... — Мой голос прерывался. Почему я оправдывалась перед этим человеком? Он ничего не делал, он просто наблюдал за мной, давал мне возможность рассказать ту часть истории, которую я могла рассказать. Я глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. — Я недавно снова говорила с Манон, — продолжила я. Я хотела увидеть, как изменится лицо Ажулая, когда я назову имя его любовницы. Но он никак не отреагировал на это. — И теперь я знаю больше. Я знаю о его болезни и, мне кажется, знаю, почему он уехал. Но я должна найти его и сказать ему... Мне просто необходимо снова увидеть его. Это важно для его будущего. Для нашего будущего. Мне нужно знать, где он.

Ажулай все еще изучающе смотрел на меня. Я не могла понять, что выражало его лицо, но он выглядел отстраненным, будто в нем происходила внутренняя борьба.

— Я знаю, что вы можете сказать мне больше, чем Манон. Несомненно, она от меня многое скрывает.

Ажулай не пил чай, но все еще держал стакан, казавшийся маленьким в его большой руке.

— Секреты Манон — ее секреты, — наконец заговорил он. — Я могу вам рассказать немного больше о том, как вел себя Этьен, когда был здесь. О том, чему я был свидетелем.

Я кивнула и подалась вперед.

— Да-да, хорошо. Расскажите же мне о нем!

Ажулай устремил взгляд поверх моей головы, словно не хотел смотреть на меня, говоря об этом.

— Он говорил, что не мог спать, что он не спал по нескольку ночей подряд. Он постоянно испытывал беспокойство; я видел, как он принимал таблетки из какого-то пузырька.

— Он всегда принимал их, — сказала я.

— В последний вечер, когда я видел его, — продолжил Ажулай, — он выпил бутылку абсента, всю, стакан за стаканом. Он курил кифбольше, чем следовало. Он принял больше таблеток, чем обычно. И все равно не мог успокоиться. Он то ходил, то садился, то ходил, то садился. Руки у него дрожали.

— Это понятно. Мысли о болезни... незнание, как долго это может продолжаться, прежде чем... — Я замолчала. Я не хотела говорить Ажулаю, что Этьен страдал из-за того, что бросил меня. — Значит, Этьен просто уехал? Он не говорил, куда едет? Или когда вернется?

Мы сидели молча. Наконец Ажулай сказал:

— Он упоминал и Касабланку, и Рабат.

Я подумала об этих многолюдных городах, о своей поездке с Мустафой и Азизом через Сейл. Мне вспомнились трудности, с которыми я столкнулась в поисках Манон здесь, в городе поменьше с французским кварталом, где я была в обществе европейцев, могла говорить на родном языке и чувствовать себя в безопасности. Я пыталась представить, как я приеду в Касабланку или Рабат в поисках человека, которого никто не знает, которого, может быть, там и нет.

Я прикрыла глаза рукой, понимая, что это невозможно, а Ажулай сказал, будто прочитав мои мысли:

— Это не совсем хорошие города для одинокой женщины, мадемуазель О'Шиа. — Ни иностранки, ни местные женщины не ездят здесь одни. — Он смолк, а я опустила руку. — Он вернется в Марракеш.

— Да? — загорелась я. — Так что, ждать? Но когда? — Я выпрямилась. — Когда, Ажулай? Когда он вернется?

— Возможно, он вернется в следующем месяце. Из-за Баду. Чтобы повидаться с Баду.

— В следующем месяце, — повторила я.

— Он просил, чтобы я заботился о нем — о Баду — как смогу, пока его не будет здесь. Хотя... я всегда заботился о Баду.

— Потому что Манон не может заботиться о нем должным образом.

Сказав это, я ожидала, что он будет защищать ее. Как ее любовник, он должен защищать ее, так ведь?

Послышался призыв к вечерней молитве, но Ажулай не преклонил колени и не прижался лбом к полу. Он поднялся и сказал:

— А теперь я должен возвращаться в сад. Я отсутствовал слишком долго.

— Конечно. Извините. Спасибо вам, Ажулай, что... что поговорили со мной об Этьене. Теперь я знаю, что он вернется в Марракеш, и я буду ждать.

На это он лишь слегка покачал головой.

— Я провожу вас до выхода из медины, — сказал он и надел бабучи.

Когда мы вышли на улицу, я поняла, каким эгоизмом с моей стороны было прийти к Ажулаю на работу и забрать его оттуда. А он, не раздумывая, привел меня в свой дом.

Когда мы пришли во французский квартал, Ажулай слегка коснулся моего плеча.

— Я думаю, будет лучше, если вы поедете домой, мадемуазель, — сказал он.

— Да. Я возьму такси до...

— Нет. Я имею в виду домой, в Америку.

Я нахмурилась.

— Я же сказала вам, что буду ждать здесь возвращения Этьена. Сейчас это еще важнее. Я... я хочу ему помочь.

Ажулай ненадолго закрыл глаза.

— Мадемуазель О'Шиа, я вижу, вы женщина решительная. Но...

— Но что?

Он посмотрел на меня, как будто хотел сказать что-то еще, но потом поднял руку, и перед нами остановилось такси.

Ажулай развернулся и скрылся в толпе.

По дороге в отель я вспоминала выражение его лица, когда он сказал, что мне следует возвращаться в Америку.

Я не могла определить, что оно выражало.

Глава 26

Я достала с верхней полки шкафа самый маленький чемодан и из-под белья вытащила паспорт и обратный билет на теплоход, а также конверт с оставшимися деньгами. Я сосчитала убывающие банкноты и поняла, что их надолго не хватит при том образе жизни, какой я вела.

Я села за стол и положила перед собой деньги, паспорт и обратный билет и вспомнила взгляд Ажулая, такой пристальный, когда он смотрел на меня, как будто его синие глаза пытались убедить меня в чем-то.

С приближением ночи в открытое окно стал проникать сладкий аромат розовых кустов и апельсиновых деревьев. Был апрель, лето в Марракеше. В Олбани только распускались почки на деревьях, земля была слишком холодной для высадки растений. Наверняка там шли дожди, небо было серым, но все же дул теплый весенний ветерок.

Я вспомнила о совете Ажулая уехать домой.

И представила, как открываю входную дверь своего дома, как меня встречает затхлый запах слишком долго закрытого помещения. Представила, как пойду к соседям Барлоу и заберу Синнабар. Я помнила запах ее чистой шерсти и мягкие лапки.

Я увидела себя вернувшейся домой, ставящей чайник, пока Синнабар трется у моих ног и мурлычет. Я представила, как пойду в свою студию посмотреть картины, все еще прикрепленные к стене. Я вспомнила картины Манон — какую дикую свободу они излучали!