Наконец мы вернулись в раздевалку, обсохли, оделись и, взяв в руки ведра с мокрой одеждой и простынями, вернулись в Шария Сура с Наибом, как всегда, следующим за нами тенью.

Когда мы молча шли по улицам, я странным образом ощущала свое тело под кафтаном, чистое и легкое, каким оно никогда раньше не было. Как будто каждый нерв ожил. И хотя мое дыхание было спокойным, я чувствовала, что мое сердце бьется чуть быстрее, чем обычно.

У меня возникло забытое ощущение здоровья.

Я не могла перестать думать о моих неожиданных фантазиях об Ажулае, заверяя себя, что это была всего лишь реакция на определенную ситуацию и чувственную природу хамама.Вот и все.

И ничего более, пыталась убедить я себя.

Я хотела проведать Баду и Фалиду в тот день. Взяв с собой Наиба — а возможно, это был его брат-близнец, так как я их не различала, — я пошла в Шария Зитун. Постучав в дверь и окликнув детей, я улыбнулась, ожидая увидеть Фалиду или Баду.

Но дверь открыла Манон.

У меня перехватило дыхание; хотя я знала, что она может вернуться в любой момент, все-таки не ожидала увидеть ее сейчас.

— Чего надо? — спросила она.

Я подняла корзинку, которую держала в руке.

— Я принесла еды. Для Баду, — пояснила я, зная, что имя Фалиды лучше не упоминать.

— Тебе незачем кормить моего ребенка. Я в состоянии делать это сама, — заявила она.

— Я знаю. Это только потому, что тебя не было, а Ажулай ... — Я умолкла.

Я понимала, что не нужно говорить с Манон об Ажулае. И вообще о чем бы то ни было. Нельзя доверять ее словам и поступкам.

— Значит, вы с Ажулаем подружились. Это так? — спросила она, уставившись на меня.

Я все еще стояла перед дверью.

— Ну что ж, раз ты уже дома, мне не стоит переживать за Баду, — сказала я.

— У тебя нет причин — и нет права — переживать за моего ребенка, — отрезала она. — Входи, не люблю, когда соседи за мной наблюдают.

Я быстро окинула взглядом пустую улицу и вошла. Она закрыла за мной дверь и задвинула засов.

— Где Баду? — спросила я. Во дворе и в доме было тихо.

— Я отправила его и Фалиду на базар, — ответила она. — Что ты принесла?

Она взяла корзинку из моих рук, подняла ткань и сняла крышку с кастрюли с кускусоми тушеными овощами.

— Ты уже готовишь марокканскую еду? — удивилась она.

— Ладно, я пойду, раз ты говоришь, что тебе не нужна еда. — Я взялась за ручку корзинки, но Манон не отпустила ее.

— Баду говорил мне, что ты собираешься поехать с ним и Ажулаем за город, — сказала Манон ровным тоном. Она все еще держала корзинку, ее пальцы были в нескольких дюймах от моих. — Зачем тебе ехать? Там нечего смотреть, кроме берберов и их верблюдов. Пыль и грязь. Меня туда ничем не заманишь.

Я ничего не ответила.

— Ты знаешь, что у него есть жена? — спросила она, лукаво улыбнувшись, затем положила свой большой палец на мою руку и прижала ее к ручке корзинки.

Я поняла, что этим она хотела меня уколоть. Я была уверена, что она врет. Я считала, что у Ажулая нет жены, когда мечтала о нем в хамамевсего лишь час назад.

Манон лгала, как солгала и о смерти Этьена.

— Правда? — отозвалась я. — Я была у него дома и не видела жену.

Конечно же, я и не думала рассказывать о том, что была в доме у Ажулая, но Манон разозлила меня, заявив, что у него есть жена, желая увидеть мою реакцию. Словно мне было не все равно, женат Ажулай или нет, словно она знала — или догадывалась, — какие картинки возникали в моей голове совсем недавно.

Ее улыбка исчезла так же внезапно, как и появилась, и она еще сильнее надавила пальцем на мою руку.

— Ты ходила к нему домой, — начала она.

Я посмотрела на нее, но не попыталась убрать руку.

— Я не видела там жены, — повторила я.

— Что ты там делала?

— Это тебя не касается.

Я неожиданно выпрямилась. И, заметив, как она прореагировала, поняла: я могу справиться с этой женщиной. Она не способна навредить мне своими словами.

— Конечно, ты не видела ее там. Она не живет в городе.

Что именно сказал Ажулай?

Я попыталась вспомнить наш разговор, когда он приглашал меня и Баду поехать вместе с ним. «Каждые несколько месяцев я навещаю свою семью».Я высвободила свою руку из-под ее пальца.

— Ну и что? Что из того, что у него есть жена?

— Она простая сельская девушка. Гораздо ниже его, — сказала она с презрением. — Простая кочевница. Она остается там, где ей и надлежит быть, — в окружении своих коз.

— Вот как? — бросила я равнодушно.

— Ты все еще хочешь поехать в блиди увидеть Ажулая рядом с его женой?

— Почему это должно меня волновать? — спросила я, обеспокоенная игрой, которую мы вели. Она пыталась заставить меня ревновать.

Мне вдруг захотелось прекратить этот разговор. Возможно, теперь я не поеду за город с Ажулаем.

Но это значило бы, что Манон выиграла.

И я спросила спокойно:

— Почему ты ее так не любишь?

Конечно же, я знала, из-за чего она так о ней говорила. Это она ревновала Ажулая к его жене. И ко мне. Потому что Ажулай оказывал мне знаки внимания.

Но у нее был Оливер. И у нее был Ажулай, несмотря на то что он был женат. Разве этого недостаточно? Насколько Манон нуждалась в Ажулае?

Я слегка дернула за ручку корзины, и Манон отпустила ее.

— Я ухожу, — сказала я и повернулась к воротам.

— О, пожалуйста, Сидония, пожалуйста, подожди! — Манон говорила вежливо, как никогда раньше. — Я хочу тебе кое-что дать. Я сейчас вернусь.

Это было слишком подозрительно: Манон впервые обошлась со мной так учтиво. Но мне стало любопытно. Она быстро поднялась наверх и сразу же вернулась, держа что-то в руке.

— Это ручка и чернильница, — сказала она. — Антикварные предметы, которыми пользовались писцы в прошлом. — Она протянула их мне.

Это был овальный серебряный сосуд с выгравированными по бокам узорами.

— Смотри. Вот ручка. — Она надавила на один край сосуда, и оттуда выскользнул длинный металлический предмет.

Что-то темное — чернила? — блеснуло на его кончике. Она попыталась вложить его в мою правую руку, но каким-то образом его острие вонзилось в мою кожу, поранив ладонь. Я машинально отпрянула: на моей ладони появилась капелька крови.

— Ой, мне так жаль! — воскликнула Манон, облизнув свой палец и приложив его к ранке. Не убирая палец, она очень тихо прошептала какие-то слова.

Я ощутила озноб.

— Что ты сказала? — спросила я, отняв руку и вытирая ладонь о хик.

Она пристально на меня посмотрела.

— Просто сказала, что я неуклюжая, — ответила она, но я знала, что она лжет. В ее взгляде было что-то такое, что я назвала бы злорадством.

Я посмотрела на ручку с чернильницей, которую она все еще держала в руке.

— Она мне не нужна. — Я повернулась, отодвинула засов, открыла дверь и ушла, не закрыв ее и не оглядываясь.

Во время обеда мне стало плохо. Для хозяина и сыновей накрыли стол, а мы с Меной сидели на подушках за столиком в большой комнате. Навар была еще в кухне, и мы ожидали ее. Но когда я посмотрела на еду, то увидела вместо нее какое-то пятно. Моя правая рука болела, и я посмотрела на нее. Ладонь распухла, маленькая ранка была теперь по краям темно-красного цвета.

Мне захотелось прилечь. Я попыталась встать на ноги, опершись левой рукой о стол. Мена посмотрела на меня с недоумением, затем о чем-то спросила, но ее голос слышался словно откуда-то издалека.

— Больно, — сказала я по-арабски.

Мена поднялась и подошла ко мне.

Мое лицо было мокрым от пота, и я вытерла лоб тыльной стороной правой кисти.

Мена положила руку на мое запястье, посмотрела на ладонь и долго рассматривала ранку. Я поняла ее вопрос на арабском: «Что это?»

Теперь я дрожала. Что происходит? Мне нужно было лечь, и я попыталась отнять руку, но Мена, крепко ее удерживая, снова задавала тот же вопрос.

Как я могла объяснить, так плохо зная арабский?