Повсюду росли финиковые пальмы, разливался пьянящий аромат ментола и олеандра. Я узнала абрикосы, гранаты, инжир; это была плодородная долина. Края долины возвышались над обширными полями внизу, по которым от легкого ветерка прокатывались зеленые волны. На склонах холмов, перед предгорьями Высокого Атласа, я увидела деревушки, дома в которых были сделаны из красной глины, смешанной с соломой — Ажулай называл их nuce.То там то здесь по извилистой писте,вьющейся между этими маленькими селениями, устало шли женщины с мешками или связками хвороста на спинах, часто с младенцами, привязанными к бедру или к груди. Я продолжала с интересом смотреть на это, и вдруг у меня немного заболела голова. Я приложила руку ко лбу, и Ажулай озабоченно посмотрел на меня.

— Это из-за высоты, — пояснил он. — Выпей воды. — Я взяла небольшой бурдюк с водой, лежавший на заднем сиденье, выпила немного, дала попить Баду и предложила Ажулаю, но он отрицательно покачал головой.

Долина становилась уже, но поднималась все выше. А затем пистазакончилась. Как только мы вышли из грузовика, я услышала шум падающей воды. Ажулай доставал мешки из грузовика и укладывал их себе на одно плечо, а на другое примостил корзину с кудахтающими курами.

— Здесь тебе не нужны ни хик,ни покрывало, — сказал он, поэтому я снова оставила их в грузовике, надев только кафтан, и пошла за ним на шум воды, держа Баду за руку.

В этом месте семь узких водопадов падали с высокой скалы, сливаясь у деревни. Мы осторожно двинулись вниз по тропинке, вытоптанной ногами людей и копытами животных.

Через несколько секунд я поняла, что не смогу удержать равновесие, и подняла длинную палку, лежавшую у края тропинки. Маленькие красные бабучиБаду из-за гладкой подошвы скользили по покрытому галькой склону, и он остановился, ухватившись за мой кафтан. Ажулай оглянулся на нас; он снял свои бабучи,бросил их вниз и спускался босым.

— Подождите меня! — крикнул он и быстро спустился к подножию склона. Он сложил мешки и корзину на землю. Затем наклонился, взял небольшую щепотку земли и положил себе на язык.

Я с любопытством наблюдала за ним. Было непонятно, зачем он пробует землю на вкус, и все же что-то шевельнулось во мне; это свидетельствовало о его крепкой связи с этой красной землей. Он вернулся к нам и поднял Баду под мышки. Баду обхватил Ажулая за шею. Ажулай протянул мне руку, и я ухватилась за нее, хотя другой рукой все еще сжимала палку. Мы медленно двинулись вниз по крутой тропинке. Рука Ажулая, за которую я крепко держалась, была теплой и сухой. Я знала, что моя была влажной от волнения, и не только из-за опасения не удержать равновесие, но и от предстоящей встречи с родней Ажулая.

У подножия склона я отпустила его руку, он поставил Баду на землю и снова поднял мешки и корзину.

Домики с плоскими крышами, хаотично разбросанные по склонам холма, и были одним из обычных поселений, nuce.Из-за того что и холм, и дома были одинакового красновато-коричневого цвета, казалось, что дома вырыты в холме; все это чем-то напоминало маскировку хамелеона.

У подножия холма стояли по кругу шатры, сделанные из шкур животных. Я не видела их, пока мы не подошли ближе; как и дома в деревне, они сливались с землей. Верблюды стояли на коленях в пыли, глядя прямо перед собой, как обычно, полностью отстраненные от происходящего вокруг. Кричал осел, кукарекали петухи.

Тропинка привела прямо в деревню. Несколько детей, шедших нам навстречу, криками приветствовали Ажулая. Я наблюдала за Баду, когда дети подошли к нам, и снова, как и возле ручья, он отвернулся, стоя рядом со мной. Мы поднимались по холму, и люди выходили из своих домов, окликая Ажулая. Он поминутно опускал свой груз, приветствовал мужчин, обнимался с ними и троекратно целовался. Все они пристально рассматривали меня, и мне было неловко. Женщины здесь были одеты в длинные скромные платья, но напоминали стаи пестрых птиц, потому что платья были вышиты по низу, на рукавах и вокруг шеи, иногда на груди поблескивали маленькие серебряные украшения. Некоторые платья на плечах скреплялись медными или серебряными застежками, которые, как я уже узнала на базарах, назывались фибулами.Лица женщин были открыты, головы повязаны платками, в основном черными с вышитыми яркими узорами и цветами. На их шеях и запястьях я увидела искусно выполненные серебряные и янтарные украшения. Все они были босыми, а их ступни и руки окрашены хной.

Я старалась не разглядывать их, но на них было так интересно смотреть! У некоторых на лица были нанесены шафрановые полоски, а еще я увидела голубого цвета татуировки на подбородках или посредине лба. Я вспомнила о татуировках Мены и поняла, что она была родом из горной местности. Многие татуировки на лбу представляли собой две наклонные линии, пересекающиеся вверху. На других лицах я видела линию, идущую от нижней губы к подбородку, а от нее отходили другие линии, что напоминало ветки дерева. Многие тату изображали геометрические узоры. Я предположила, что они служили не только украшением, но и признаками принадлежности к тому или иному роду.

Мы продолжали подниматься по извилистым тропинкам. Наконец Ажулай остановился перед одним из домов, снял корзину и мешки с плеч и что-то прокричал. Пожилая женщина и две помоложе вышли из дома. На обеих молодых женщинах были такие же платья, украшенные узорами, платки и украшения, что и на других женщинах деревни, но на их лицах не было татуировок. Пожилая женщина была одета в простой темно-синий халат, волосы прикрывал платок. Ажулай обнял пожилую женщину.

Он, глядя на меня, что-то ей сказал, но говорил он не на арабском языке и я ничего не поняла. Затем он снова посмотрел на меня и пояснил:

— Моя мать.

Я кивнула, не зная, нужно ли мне улыбнуться. Его мать посмотрела на меня с любопытством и что-то сказала Ажулаю вопросительным тоном.

Он ответил кратко, жестами показав на Баду, и то, что он сказал, удовлетворило его мать, так как она просто пробормотала что-то несколько раз — скорее всего, это значило: «Да, понятно».

Я достала из сумки маленький чайник. К этому времени я уже знала о марокканском обычае что-нибудь дарить, когда приходишь в гости. Я преподнесла матери Ажулая чайник. Она взяла его, повертела в руках и серьезно кивнула.

— Мои сестры, — сказал он, указывая на молодых женщин, каждой из которых было около двадцати пяти лет. — Рабиа и Зохра.

А я подумала было, что одна из них — его жена!

Так как его сестры вопросительно смотрели на меня, я сказала:

— ИсмиСидония, — и почтительно добавила: — Ассаламу алейкум,мир вам. — Я не знала, поймут ли они приветствие на арабском языке, но они обе ответили тихо и робко: и вам мир, ва алейкум ассалам.

Я вручила каждой по небольшому расписному блюду.

Баду стоял рядом со мной; женщины не обращали на него никакого внимания.

Они все были похожи: узкие загорелые лица с высокими скулами, темные искрящиеся глаза, слегка подкрашенные краской для век, и крепкие белые зубы. У Зохры, младшей сестры, была ямочка на левой щеке, придававшая особое очарование ее улыбке. Из складок платья Рабии выглядывал ребенок с накрашенными глазами. Он уставился на Баду; глаза у него были такими же синими, как у Ажулая.

— Это малыш, Баду, — сказала я, как будто он сам не видел. Я чувствовала себя скованной, не знала, как себя вести, и решила переключить внимание на детей. — Как ты думаешь, это мальчик или девочка?

Он пожал плечами. Я понимала, что он чувствует себя так же, как и я, хотя и бывал здесь раньше. Мать Ажулая похлопала его по плечу, что-то сказала ему, и он улыбнулся.

— Мой племянник Изри, — пояснил Ажулай, отвечая на мой вопросительный взгляд. — Восемь месяцев. Четвертый ребенок Рабии. У Зохры две дочери.

Он развязал один из мешков, достал оттуда куски материи и два ожерелья из серебра и янтаря и вручил своим сестрам. Из другого мешка он достал большую латунную кастрюлю и отдал матери. Они все покивали, что-то пробормотав, и, разглядывая подарки друг друга, с улыбками стали благодарить Ажулая.