Тем не менее само положение о роли формул в создании и воспроизведении эпического текста, выдвинутое задолго до появления труда М. Парри и А. Лорда, но глубоко разработанное этими исследователями, вне сомнения является правильным и научно плодотворным. Говоря о формулах, А. Лорд исходит прежде всего из понятия определенных моделей построения формул, которыми народный певец овладевает подобно тому, как любой говорящий овладевает определенным количеством грамматических моделей языка. Модели, по которым строятся формулы, составляют как бы «специализированную поэтическую грамматику»[26]. Освоив известное количество «основных моделей» (basic patterns), певец не нуждается в заучивании большой массы отдельных формул. Пользуясь типовыми образами, он строит стереотипные формулы путем замены одних слов другими. В постоянстве процесса реализации ранее освоенных моделей проявляется сущность устно-поэтического языка как языка в значительной мере стандартизованного. Устойчивость и повторяемость стилистически отработанных типов словосочетаний определяют его нормативность.

Сказанное относится, разумеется, не только к эпической традиции, но в различной степени и к другим жанрам фольклора. Так, например, выработанностью типовых формул обычно отличается язык похоронных причетов. В народных похоронных плачах, писал Ю.М. Соколов, «огромную роль играет поэтическая традиция, выработавшая в течение веков ряд устойчивых формул, образов, композиционных приемов, что облегчало запоминание отрывков плача и импровизацию в пределах установленного стиля, импровизацию, часто заключавшуюся лишь в более или менее свободном комбинировании традиционных формул»[27]. Высшая степень приближения к законченным стереотипным формулам характерна для пословиц и поговорок, которые, по мнению некоторых исследователей, находятся на грани фольклора и фразеологии, так как они не «исполняются», но «существуют в языке и функционируют в нем так же, как и другие фразеологические обороты»[28].

Фактор устойчивости стереотипных моделей языка фольклора в самом широком понимании этого термина, т. е. включая сюда не только произведения устно-поэтического творчества, но и текстовый материал разговорного рода календарных, семейных и общественных ритуалов, принятых в деревенском быту, а также устные формулировки норм обычного права, играет определяющую роль в создании сублимированной формы устной народной речи, которая и по своей функции, и по своим формально-стилистическим признакам, а также и по характеру лексики отличается от речи повседневно-бытового общения.

В главе «Исторической поэтики», специально посвященной «языку поэзии и языку прозы», А.Н. Веселовский обратил внимание на наличие определенной зависимости между фольклорными жанрами и языком, на котором исполняются произведения устной народной словесности. Сказки обычно исполняются на диалекте, поэзия, особенно «высокая», – на языке, имеющем «литературный» характер. По наблюдениям ряда западноевропейских фольклористов, «народ поет не на своих диалектах, а на литературном языке либо на языке повышенном, близком к литературному[29]. Веселовский приводит мнение К. Бругманна, отметившего, что язык литовских сказок сильно отличается от песенного: последний держится, так сказать, высокого стиля, словарь и грамматика во многих случаях разнятся от обычной разговорной речи, суффиксы не дают возможности заключить о характере местных говоров.

И в самом песенном фольклоре замечается интенсивная зависимость между характером языка и определенными категориями песен: «В Нормандии, Шампани, в области Меца и французской части Бретани песни не обрядового, балладного и т. п. характера поются на общефранцузском языке, тогда как другие, раздающиеся во время праздников, процессий, – на диалектах; при этом интересно отметить, что древние и наиболее поэтичные песни последней категории, например майские, также отличаются общефранцузским типом языка, тогда как новые и более грубые предпочитают местный говор. В Швабии, Баварии, Фогтланде импровизированные четверостишия, песни на случай, сатирические, принадлежат диалекту; большинство других поется на языке, близком к литературному»[30].

Иначе говоря, для высоких жанров песенного фольклора используется наддиалектная форма речи, которая по своему обобщенному характеру оказывается близка к литературной форме общенародного языка. В связи с этим Веселовский ставит вопрос об истории образования народно-поэтического койне. «На больших исторических дорогах и вообще в благоприятных условиях соседства и взаимных влияний диалекты общались, сближались формы и словарь, получалось нечто среднее, действительно шедшее навстречу литературному языку, когда он сложился в том или другом центре и стал районировать»[31]. Помимо указанного пути образования народно-поэтических койне в результате взаимодействия, сближения и обобщения говоров, что являлось результатом распространения песенного материала в смежных областях, Веселовский в отношении западноевропейского фольклора допускает возможность занесения элементов литературного языка извне, благодаря влиянию городов. В отношении «повышенного языка литовских песен» он оставляет открытым вопрос о том, чем объяснить его отличие от языка сказок, «повышением ли песенного языка и стиля над окружающими говорами, или архаизмом. Сказка более свободна, постоянные формулы являются враздробь, не связывая изложения; из песни, говорят, слова не выкинешь, что несправедливо, но формула крепче держит в ней слово под охраной ритма»[32].

Замечание о том, что в составе формул, употребление которых в стихе связано с определенными ритмическими условиями, более устойчиво сохраняются архаические формы языка, имеет особенно существенное значение для изучения особенностей устно-поэтической речи в свете данных исторической диалектологии [33–35].

В отличие от наблюдений, использованных Веселовским, в статье А.Ф. Гильфердинга не содержится особой характеристики языка былин (принадлежащих, несомненно, к высокому жанру народной поэзии) по сравнению с диалектом. Наоборот, в исполнении былин по отдельным районам б. Олонецкой губернии Гильфердинг обнаружил фонетические различия, отражающие отмеченную им на этой территории диалектную границу[33].

Специально проблема соотношения устно-поэтической речи с диалектом рассматривается в новейших работах о языке фольклора, среди которых выделяются исследования И.А. Оссовецкого и А.П. Евгеньевой.

Для И.А. Осоовецкого специфика языка фольклора определяется в первую очередь его традиционностью и архаизмом, наличием в нем многих элементов, вышедших из употребления в языке разговорном. Подчеркивая «высокий стиль» языка фольклора, богатство его лексики и сложность синтаксиса, проявляющиеся при сопоставлении с разговорно-бытовой диалектной речью, Оссовецкий ставит вопрос об исторических основах этого высокого стиля. Он справедливо замечает, что при решении такого вопроса надо исходить «не из современных условий бытования традиционного фольклора, а обратиться к эпохе возникновения и становления того или иного жанра и выяснить условия его бытования. Наиболее полный материал дает здесь язык былин»[34].

В связи с этим И.А. Оссовецкий обращается к сформулированному уже ранее рядом исследователей мнению о том, что в древнерусскую эпоху существовал «высокоразвитый устный язык», явившийся «основой высокого стиля многих жанров фольклора, в первую очередь – героического эпоса. Особенности языка былин, отличающие его от разговорной диалектной речи и имеющие характер архаизмов, не были таковыми в эпоху их создания. Но они не были также свойственны и разговорному языку. Это были факты общенародного устного языка художественного творчества, его выразительные средства»[35]. Этот высокоразвитый устный общенародный язык сохранился до нашего времени в устной эпической традиции, чем и определяются такие специфические черты языка фольклора, как традиционность и архаизм.