Можешь ли ты припомнить слова и действия собеседника, припомнить, вне всяких сомнений, до того отрезка времени, когда вы оба проснулись и он заговорил о бренди, которое вы выпивали на пару?

— Нет, не могу... хотя, стоп, кое-что я в самом деле помню!

— Отлично, Ватсон, отлично! — раздался у меня в ушах знакомый голос, только на этот раз он был моим собственным.

Едва войдя в приемную, он спросил меня, где Мэри. Я ответил ему, что она уехала в гости и мы в доме одни. Затем позже — после того как мы оба вздремнули в креслах, собравшись уходить, Холмс попросил меня поблагодарить жену за прекрасный вечер. Я снова напомнил, что ее нет в доме, — это удивило его. Он не помнил сказанных ранее слов.

— Ты совершенно уверен, что говорил об этом?

— О да, конечно, — ответил я, даже слегка рассердившись на самого себя при этом вопросе.

— Тогда почему не предположить, поскольку мы оба согласились с расслабляющим влиянием бренди, что это он забыл, просто забыл упоминание об этом факте?

— Да, но... да, нет, к черту! Никто из нас не был под таким влиянием бренди!

Я возбужденно поднялся и, подхватив с собой лампу, направился в гостиную, надеясь, что внутренний голос оставит меня в покое.

Отодвинув занавески на окнах, я увидел, что скоро должно было начать светать. После появления Холмса я уже отменно устал и сейчас был в крайнем изнеможении.

Да появлялся ли он вообще?

Предположение это носило совершенно дикий характер,

И я отругал себя. За окном стали проступать первые проблески рассвета.

Конечно, он тут был.

И тут же я получил убедительное тому доказательство.

Две коньячные рюмки стояли там, где мы с Холмсом их оставили.

Я проснулся на следующее утро или, точнее, тем же самым утром в своей постели, куда я рухнул полураздетый, совершенно измотанный бесплодными ночными размышлениями. Дом был полон звуков наступающего утра, и, проснувшись, я решил первым делом освежиться, окончательно прийти в себя и лишь потом разбираться что к чему.

Завершив процесс бритья и одевания, я спустился вниз и приступил к завтраку. Даже лежавшая на столе свежая почта не могла отвлечь меня от размышлений. Я припомнил, наконец, что щупал пульс Холмсу и заглядывал ночью ему в зрачки. Но один и тот же вопрос не давал мне покоя: было ли это на самом деле или же все эти события были частью сонных видений?

Невозможность разрешить этот вопрос могла свести с ума, и, торопливо покончив с завтраком, я отправился к Куллингуорту с просьбой подменить меня на утреннем^ приеме. Он с удовольствием согласился (я нередко оказывал ему подобные же услуги), и, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, я взял кеб и направился на Бейкер-стрит.

По-прежнему стояло раннее утро, когда, расплатившись с кебменом, я остановился перед знакомым домом на Бейкер-стрит, 221-6. С удовольствием втянув в себя свежий утренний воздух (хотя он был еще несколько сыроват), я позвонил у дверей. Наша старая домохозяйка, миссис Хадсон открыла их почти сразу же. Не в силах вымолвить ни слова, она с благодарностью посмотрела на меня.

— О, доктор Ватсон, слава Богу, что вы пришли! — без всяких предисловий воскликнула она и, к моему удивлению, схватив за рукав, втащила в прихожую.

— Но в чем?.. — начал было я, но она прервала меня. Приложив палец к губам, она бросила взволнованный Взгляд в сторону лестницы. У Холмса в самом деле был отменный слух, и она дала мне понять, что не хочет быть услышанной им.

— Миссис Хадсон, если этот джентльмен представится как профессор Мориарти, — донесся сверху высокий шлос, который трудно было узнать, — проводите его наверх, и я займусь с ним! Миссис Хадсон?

— Вы сами все видите, мистер Ватсон, — с огорчением зашептала она мне в ухо. — Он там наверху забаррикадировался, ничего не ест, весь день сидит за закрытыми окнами, а после того, как я запираю двери на засов и служанка уходит спать, он выскальзывает по ночам...

— Миссис Хадсон!..

— Я поднимусь наверх и повидаюсь с ним, — вызвался я, потрепав ее по руке с уверенным видом, хотя на самом деле я чувствовал себя далеко не лучшим образом. Итак, значит,^ профессор Мориарти в самом деле существовал, по крайней мере в воображении Холмса. С тяжелым сердцем я одолел семнадцать истертых ступенек, ведущих к старому моему обиталищу. Что произошло с этим благородным умом?

— Кто там? — спросил из-за двери Холмс, когда я постучал. — Мориарти, это вы?

— Это я, Ватсон! — Мне пришлось повторить эти слова несколько раз, после чего он чуть приоткрыл двери и странным взглядом уставился на меня в щель проема.

— Вы же видите, что это всего лишь я, Холмс. Разрешите мне войти.

— Не так быстро. — Носком ноги он придерживал двери. — Может быть, вы пытаетесь ввести меня в заблуждение. Докажите, что вы в самом деле Ватсон.

— Как? — взмолился я, потому что не имел представления, как мне удастся убедить его.

Он задумался на несколько секунд.

— Где я храню свой табак? — бросил он.

— В носке персидской туфли. — Мой незамедлительный ответ заставил его отнестись ко мне с меньшей подозрительностью, и голос несколько смягчился.

— А свою почту?

— Вы кладете ее на вешалку, придавливая складным ножом.

Он что-то одобрительно буркнул.

— С какими первыми словами я обратился к вам?

— «Предполагаю, что вы служили в Афганистане». Ради Бога, Холмс! — воззвал я к нему.

— Хорошо, вы можете войти, — наконец смягчился он. Убрав ногу от дверей, он приоткрыл их и с силой втянул меня внутрь. Едва я переступил порог, как он сразу же закрыл ее, задвинув несколько запоров и задвижек, ни одну из которой я не видел прежде. Пораженный, я наблюдал за его действиями. Он приложил ухо к дверной панели, прислушиваясь уж Бог знает к чему. Наконец, выпрямившись, он повернулся ко мне, протягивая руку.

— Простите, что позволил себе усомниться в вас, Ватсон, — сказал он со столь знакомой улыбкой, — но я должен был быть полностью уверен. Они не остановятся ни перед чем.

— Банда профессора?

— Совершенно верно.

Введя меня в комнату, он предложил чаю, который только что вскипятил для себя, используя для этой цели бунзеновскую горелку, стоящую на столе среди колб и мензурок. Взяв чашку, я сел, продолжая наблюдать за Холмсом и его окружением. Помещение было точно таким же, как и в прежние времена, — и столь же неприбранное. Но окна были плотно закрыты, а ставни на них решительно отличались от тех, что остались у меня в памяти. Они были новыми, специальной конструкции и, насколько я мог судить, сварены из толстых листов железа. Они и еще обилие запоров на дверях были единственными приметами происшедших изменений.

— Располагайтесь, старина.

Рука Холмса, держащая чашку с чаем, лежала на подлокотнике кресла у камина. На нем был знакомый халат (мышиного цвета), и рукав его сполз до локтя, когда он приподнял руку.

Она вся была в следах от уколов.

Я не хочу входить в подробности нашего тяжелого разговора, он остался у меня в памяти и может бросить тень на личность великого человека, когда я думаю, какое воздействие это ужасное снадобье оказало на его способности.

Через час я покинул Бейкер-стрит — меня выпустили во внешний мир с теми же предосторожностями, с которыми я был допущен к Холмсу, — взял другой кеб и вернулся к себе.

Здесь, все еще не в силах прийти в себя от общения с Холмсом в таком состоянии, я столкнулся с неприятным сюрпризом. Встретившая горничная сообщила, что меня дожидается какой-то джентльмен.

— Разве вы не сообщили ему, что сегодня утром меня заменяет доктор Куллингуорт?

— Конечно, сообщила, сэр,— смущаясь, сказала она, — но этот джентльмен настаивает на личной встрече с вами. Я не хотела выставлять его за дверь, так что он ждет вас в приемной.

«Нет, это уже чересчур»,—с растущим раздражением подумал я, но тут горничная робко подала мне серебряный поднос.