— Я знаю, ты ей наделен, Гай, — вдруг сказала Анна, нарушив долгое молчание, — способностью быть невероятно счастливым.

Гай торопливо кивнул, хотя Анна на него не смотрела. Ему почему–то сделалось стыдно. У Анны такая способность была. Она счастлива сейчас, была счастливой до того, как с ним познакомилась, и если что–то на минуту и омрачает ее счастье, так это он с его проблемами. Он тоже станет счастливым, когда они заживут вместе. Он ей об этом сказал, но сейчас не мог заставить себя повторить.

— Что это? — спросил он.

Их взорам открылось круглое стеклянное здание под деревьями парка Чапультепек.

— Ботанический сад, — ответила Анна.

Внутри не было ни души, даже служителя. Пахло теплой свежей землей. Они походили по саду, читая неудобопроизносимые названия растений, родиной которых вполне могла быть другая планета. У Анны среди них было любимое. По ее словам, она следила, как оно растет, на протяжении трех лет, что приезжала с отцом летом в Мехико.

— Только я даже не могу запомнить эти названия, — призналась она.

— А чем тебе их кормить?

Они пообедали в «Сэнборне» с матерью Анны и побродили по магазину, пока миссис Фолкнер не подошло время удалиться для послеобеденного сна. Миссис Фолкнер была худой нервно–энергичной женщиной ростом с Анну и для своих лет столь же привлекательной. Гай относился к ней с нежностью, потому что и она с нежностью относилась к нему. Поначалу Гай рисовал себе всякие чудовищные препятствия, которые ему будут чинить состоятельные родители Анны, но ни одно из его опасений не подтвердилось, и мало–помалу он их отбросил. Вечером все четверо отправились на концерт в «Bellas Arties»,^[5] а затем поужинали в ресторане «Леди Балтимор» через дорогу от «Ритца».

Фолкнеры были разочарованы, что он не сможет провести с ними лето в Акапулько. Отец Анны, крупный импортер, собирался строить на тамошнем пирсе пакгауз.

— Трудно ожидать, что его заинтересует пакгауз, если он займется строительством целого загородного клуба, — заметила миссис Фолкнер.

Гай ничего не сказал. Он не мог поднять на Анну глаза. Он просил Анну не сообщать родителям про Палм–Бич до его отъезда. Куда он отправится на следующей неделе? Можно поехать в Чикаго позаниматься пару месяцев. В Нью–Йорке он сдал свои пожитки на хранение и должен был сообщить хозяйке, как быть с квартирой — сохранить за ним или нет. Если он отправится в Чикаго, то, возможно, удастся встретиться с великим Свариненом^[6] в Ивестоне и с Тимом О’Флаэрти, еще не добившимся широкого признания молодым архитектором, в которого Гай, однако же, верил. В Чикаго могут подвернуться один–два заказа. Мысль о Нью–Йорке без Анны невероятно его угнетала.

Миссис Фолкнер положила ладонь ему на руку и рассмеялась:

— Да предложи ему перестроить весь Нью–Йорк, он и то не улыбнется, правда, Гай?

Он ее не слышал. Ему хотелось погулять с Анной после концерта, но она настояла, чтобы он поднялся в их номер в «Ритце» поглядеть на шелковый халат, который она купила для двоюродного брата Тедди и собиралась отправить на другой день. Для прогулки, разумеется, не осталось времени.

Он остановился в гостинице «Монтекарло» в десяти кварталах от отеля «Ритц». Гостиница, большое облупленное здание, смахивала на бывшую генеральскую резиденцию. Попасть в нее можно было по широкой подъездной дороге, вымощенной черно–белой кафельной плиткой наподобие пола в ванной. Дорога вливалась в огромный темный холл, тоже с полом из кафеля. Бар там смахивал на пещеру, а в ресторане никогда не было ни души. Мраморная в пятнах лестница вилась по стенам внутреннего дворика; поднимаясь по ней накануне следом за коридорным, Гай видел через распахнутые двери и окна японскую супружескую пару за игрой в карты, коленопреклоненную женщину за молитвой, постояльцев, пишущих письма за столиками или просто стоящих у себя в номерах с потерянным выражением попавших в плен. Какое–то мужественное уныние и неуловимое обещание сверхъестественного были разлиты в воздухе, давили на психику, и Гаю гостиница сразу понравилась, хотя Фолкнеры, в том числе и Анна, поддевали его по поводу этого выбора.

Дешевая угловая комнатушка с окном во двор, которую он снял, была забита крашенной в розовый и коричневый цвета мебелью, располагала постелью, похожей на опрокинутый торт, и ванной в конце коридора. Внизу во дворике где–то беспрерывно капало, а спущенная вода время от времени шумно низвергалась в унитазы тропическим ливнем.

Вернувшись из «Ритца», Гай выложил наручные часы, подарок Анны, на розовую тумбочку у постели, а ключи и бумажник — на поцарапанный комод, как сделал бы у себя дома. Устроившись в постели с мексиканской газетой и книгой по английской архитектуре, которую он днем раскопал в книжной лавке «Аламеда», он почувствовал полное удовлетворение. После второй атаки на испанский язык он откинулся на подушку и лежал, разглядывая безобразную комнату и прислушиваясь к напоминающим крысиную возню шумам, что производили постояльцы на разных этажах. Интересно, что именно привлекло его в этой гостинице? Погружение в отвратительную, лишенную удобств, недостойную человека жизнь, чтобы извлечь из этого новый стимул сражаться с нею оружием своей профессии? Или ощущение укрытости от Мириам? Здесь его будет трудней отыскать, чем в «Ритце».

Утром на другой день ему позвонила Анна — сообщить, что на его имя пришла телеграмма.

— Я случайно услышала, как ищут твою фамилию в регистрационной книге, — сказала она. — Телеграмму чуть было не завернули обратно.

— Прочти, пожалуйста, Анна.

Анна прочитала «Вчера Мириам случился выкидыш тчк Переживает хочет видеть тебя тчк Приезжай если сможешь Мама».

Мерзкая, однако, история.

— Это она сама постаралась, — пробормотал он.

— Ты не можешь этого знать, Гай.

— Могу.

— Тебе не кажется, что лучше будет с ней встретиться?

Он сжал трубку в кулаке.

— «Пальмиру» я, во всяком случае, верну, — заявил он. — Когда отправлена телеграмма?

— Во вторник девятого, в четыре часа дня.

Он отправил новую телеграмму мистеру Брилхарту с просьбой заново рассмотреть его кандидатуру. Они–то, конечно, пересмотрят, подумал он, но каким ослом он себя выставил! И все из–за Мириам. Мириам он написал:

«Это, разумеется, меняет наши обоюдные планы. Не знаю, как ты, а я намерен добиться развода сейчас. Через несколько дней я буду в Техасе. Надеюсь, ты к этому времени оправишься, но если нет, я и один управлюсь со всеми необходимыми формальностями.

Еще раз желаю тебе побыстрее встать на ноги.

Гай.

Я буду по этому адресу до воскресенья».

Письмо он отправил авиапочтой со срочной доставкой.

Покончив с этим, он позвонил Анне. Ему захотелось сводить ее вечером в лучший ресторан Мехико. А для начала ему хотелось перепробовать самые экзотические коктейли в баре «Ритца», все до одного.

— Ты и вправду рад? — спросила Анна, рассмеявшись, словно не могла до конца поверить.

— Рад и чувствую себя непривычно. Muy extranjero.^[7]

— Почему?

— Потому, что я не считал, что она предназначена мне судьбой. Не считал ее частью моей планиды. Я имею в виду «Пальмиру».

— А я считала.

— Вот как!

— Иначе зачем бы я вчера так на тебя злилась?

Вообще–то он не ждал ответа от Мириам, но, когда утром в пятницу они с Анной были в Хочимилько, что–то подтолкнуло его позвонить в гостиницу справиться. Его ждала телеграмма. Сказав, что заберет ее через полчаса, он, однако, чувствовал себя как на ножах и, не успели они вернуться в Мехико, снова позвонил в «Монтекарло» из аптеки в Сокало. Портье прочитал телеграмму по телефону: «Сперва должна тобой поговорить тчк Пожалуйста приезжай скорее тчк Целую Мириам».

— Она таки устроит мне сцену, — заметил Гай, пересказав Анне текст телеграммы. — Уверен, что тот, другой, не хочет на ней жениться. У него своя жена есть.

— Да?

На ходу он на нее поглядел, собираясь поблагодарить за терпение — к нему, к Мириам, ко всей этой истории.