— Не купить ли мне что–нибудь вкусненького, мы бы с тобой перекусили у меня вечером в воскресенье? — спросила Анна. — А с Крисом договорюсь встретиться попозже.

— Анна, я подумывал уйти в воскресенье на целый день делать наброски.

— Очень жаль. Мне нужно тебе кое–что рассказать.

— Что?

— То, что, по–моему, ты рад будешь услышать. Ладно, как–нибудь в другой раз.

Гай поплелся к себе наверх, опасаясь попасться на глаза миссис Мак–Косленд. Анна к нему охладела, повторял он про себя, Анна к нему охладела. Когда они встретятся, она будет знать и возненавидит его. С Анной все кончено, кончено. Он монотонно повторял эту фразу, пока не уснул.

Он проспал до полудня и остаток дня провалялся в постели в каком–то ступоре, из–за которого встать и дойти до холодильника за свежей порцией льда и то было пыткой. Ему казалось, что, сколько бы он ни спал, все будет мало, чтобы восстановить силы. Возвращение к исходному, подумал он. Его тело и дух возвращаются вспять пройденным долгим путем. Вспять — к чему? Он лежал, скованный страхом, ужас бросал его в пот и в дрожь. Потом ему все–таки пришлось встать и сходить в уборную. Легкий понос. От страха, решил он. Как на войне.

Он задремал, и ему привидилось, что он идет по газону к дому. Дом мягкий, белый и проницаемый, словно облако. И вот он стоит в нем и отказывается стрелять, решив воспротивиться и доказать, что способен все это преодолеть. Его разбудил звук выстрела. Он открыл глаза и увидел ранний рассвет в своей комнате. Он увидел, что стоит у своего рабочего стола, в точности как стоял во сне, наставив револьвер на кровать в углу, с которой мучительно пытается привстать Сэмюел Бруно. Револьвер прогремел еще раз. Гай завизжал.

Он выпрыгнул из постели, с трудом удержавшись на ногах. Фигура исчезла. За окном стоял тот самый неустойчивый полумрак, что он видел тогда на рассвете, та же смесь жизни и смерти. Этот полумрак будет возвращаться с рассветом каждого дня его жизни, вырисовываться в нем будет все та же комната, и с каждым возвращением вырисовываться все более четко, а его ужас будет расти и расти. И если ему всю жизнь суждено просыпаться на рассвете…

Из кухоньки раздалось бренчание дверного звонка.

Полиция, подумал он. Когда им и прийти за ним, как не на рассвете! Но ему уже все равно, решительно все равно. Он во всем признается. Все разом выложит.

Он нажал на кнопку, открывающую замок в парадном, подошел к двери и прислушался. Кто–то легко и быстро взбежал по лестнице. Шаги Анны. Пускай бы лучше полиция! Он повернулся, сдуру задернул штору. Обеими руками пригладил волосы назад, нащупав шишку на голове.

— Это я, — шепнула Анна, проскользнув в комнату. — Пришла от Хелен пешком. Чудесное утро! — Тут она заметила бинт, и радость у нее на лице погасла. — Что у тебя с рукой?

Он отступил в тень у комода.

— Попал в драку.

— Когда? Вчера вечером? Господи, а лицо–то!

— Да.

Она должна быть его, быть с ним, подумал он. Без нее ему конец. Он потянулся ее обнять, но она его отстранила, всматриваясь в полумраке.

— Где, Гай? С кем?

— Я этого малого даже не знаю, — ответил он бесцветным голосом, едва ли понимая, что лжет, потому что важнее важного для него было ее удержать. — В баре. Не включай света, — поспешил он ее остановить. — Пожалуйста, Анна.

— В баре?

— Сам не пойму, как это случилось Ни с того ни с сего.

— А до этого ты с ним не встречался?

— Нет.

— Я тебе не верю.

Она произнесла это медленно, и Гай ужаснулся, внезапно постигнув, что она существует независимо от него, у нее другая душа, другие реакции.

— Как мне тебе верить? — продолжала она. — И с какой стати мне верить тому, что ты говорил о письме, будто не знаешь, кто его написал?

— Потому что это правда.

— Или про человека с которым ты схватился тогда на лужайке. Это одно и то же лицо?

— Нет.

— Ты от меня что–то скрываешь, Гай. — Она заговорила мягче, но ее простые слова казалось, били его наотмашь. — В чем дело, милый? Ты же знаешь, я хочу тебе помочь. Ты должен мне все рассказать.

— Я рассказал, — ответил он и стиснул зубы. За спиной у него свет начал меняться. Если удастся удержать Анну сейчас, решил он, то он сможет пережить все рассветы. Он поглядел на светлую волну ее ниспадающих волос и потянулся к ним рукой, но она отстранилась.

— Если так будет продолжаться, Гай, я не вижу для нас выхода. Не вижу.

— Так продолжаться не будет. Кончено. Клянусь тебе, Анна. Прошу тебя, верь мне.

Эта минута виделась ему переломной — либо теперь либо никогда. Нужно бы ее обнять, подумал он, и держать изо всех сил, пока она не перестанет сопротивляться. Но он не мог заставить себя пошевелиться.

— Почему ты так уверен?

Он нерешительно помолчал, затем произнес:

— Потому что виной этому — мое состояние.

— Письмо — это тоже твое состояние?

— Письмо его усугубило. Я чувствовал, что вконец запутался. Все из–за работы, Анна.

Он опустил голову. Докатился — списывает собственные грехи на работу!

— Ты как–то сказал, что счастлив со мной, — медленно произнесла она, — или можешь быть счастлив вопреки всему. Теперь я этого не чувствую.

Она–то уж с ним никак не счастлива, вот что она имела в виду. Но если она все еще способна его любить, он постарается сделать ее счастливой! Как он станет ее обожать, как обхаживать!

— Чувствуешь, Анна. Кроме тебя у меня никого нет.

И тут он совсем уронил голову, неожиданно разразившись рыданиями, откровенными безнадежными рыданиями, которые прекратились лишь после того, как Анна тронула его за плечо. Он был ей за это благодарен, но ему все равно хотелось увернуться от ее руки, потому что он понимал — она прикоснулась к нему только из жалости, из чистого человеколюбия.

— Приготовить тебе что–нибудь на завтрак?

В ее голосе он уловил нотки раздраженного терпения, и они уже намекали на прощение, полное и окончательное прощение, он это знал. За драку в баре. Никогда–никогда, решил он, не проникнуть ей в то, что случилось в пятницу поздно вечером, потому что случившееся уже погребено на такой глубине, на которую не спуститься ни ей, ни кому другому.

25

— А мне наплевать, что вы думаете! — заявил Бруно, который сидел в кресле, подогнув под себя ногу. Он нахмурился, его тонкие белесые брови почти сошлись на переносице, а их кончики поднялись вверх как кошачьи усы. Бруно глядел на Джерарда, как мог бы глядеть доведенный до бешенства золотистый редковолосый тигр.

— Разве я говорил, что что–то такое думаю? — возразил Джерард, пожав сутулыми плечами.

— Вы намекали.

— Ничего я не намекал, — рассмеялся Джерард, пару раз передернув круглыми плечами. — Вы меня не так поняли, Чарлз. Я не хотел сказать, что вы кого–то умышленно предупредили о своем отъезде. Просто вы ненароком об этом сболтнули.

Бруно смерил его взглядом. Джерард только что намекнул, что если тут поработали свои, в чем не было никаких сомнений, то Бруно с матерью должны иметь к этому какое–то отношение. Джерард знал, что уехать в пятницу они надумали лишь в четверг после полудня. И чтобы сообщить об этом, понадобилось вызвать его на Уолл–стрит! У Джерарда нет ни одного факта, и нечего притворяться, что есть, — ему все равно не провести Бруно. Еще одно идеальное убийство.

— Так я пошел? — спросил Бруно. Джерард демонстративно перебирал лежащие на столе бумаги, словно были и другие причины его здесь задерживать.

— Еще минутку. Выпейте, — Джерард кивком указал на бутылку кукурузного виски, стоящую на полке у противоположной стены.

— Спасибо, нет.

Бруно смертельно хотелось выпить, но только не у Джерарда.

— Как матушка?

— Вы уже спрашивали.

Мама чувствовала себя плохо, у нее пропал сон, поэтому главным образом он и рвался домой. В нем снова поднялась волна жаркой обиды на Джерарда — что это он разыгрывает из себя эдакого друга семьи? В лучшем случае он был другом отца.