Сам адвокат, будучи большим донжуаном, после своего возвышения обзавелся толпой настолько пылких поклонниц, что для жены у него ничего не оставалось. Он был искренне рад тому, что Безруков взял на себя часть его домашних забот.

Восемь месяцев подряд Кузнецов работал не покладая рук. В погоне за славой он не забывал о существенном, предпочитая брать за услуги и поручения золотом, отрезами сукна и шелка, сервизами и продуктами.

Он стал чуть ли не самым знаменитым человеком в городе. С ним пожелал познакомиться, а впоследствии подружился местный аристократ Евгений Игнатьевич Ховань, последний отпрыск древнейшего в России рода.

Семья Хованей занимала шоколадного цвета особняк на Дворянской улице. В течение нескольких лет в доме жил лишь старый-престарый дворецкий, который целыми днями сидел на ступеньках парадного крыльца и скучал. Он был рад-радешенек, когда в самом конце шестнадцатого года из Питера прибыл барин.

Евгений Игнатьевич Ховань был большой фигурой при последнем Романове, но во время войны поссорился с двором из-за Распутина, косвенно участвовал даже в его убийстве, — и ему предложили покинуть столицу. Евгений Игнатьевич выбрал Верхнереченск.

Жители города видели Евгения Игнатьевича редко, этот человек был нелюдим, молчалив и угрюм.

Даже со своим единственным сыном Виктором Евгений Игнатьевич говорил сурово, с едва скрываемым раздражением. Охотно он беседовал лишь с дворецким, да и то потому, что тот был совершенно глух. Странно было смотреть на этих людей, которые сидели в креслах друг против друга и бормотали каждый свое.

Жена Евгения Игнатьевича умерла, когда Виктору минуло три года, оставив письмо, в котором признавались, что никогда не любила мужа. Может быть, эти неудачи и ожесточили Евгения Игнатьевича, сделали его бешеным в гневе и беспощадно злопамятным.

Он жил в Верхнереченске, никого не принимая, не заводя знакомств.

По ночам, когда город спал, в кабинете Хованя горел свет. Досужие люди болтали, что опальный аристократ занимается магией. На самом же деле Евгений Игнатьевич просто страдал бессонницей. Всю ночь он ходил из угла в угол, тяжело опираясь на палку, много курил и что-то шептал под нос.

В марте семнадцатого года Ховань без колебаний перешел на службу к Временному правительству — «династии мошенников», — как он выражался. Перед ним снова открылся путь к чинам и почестям. Он стал водиться с губернскими эсеровскими и земскими вожаками, принимал кадетов и меньшевиков, состоя в вежливых отношениях и с теми и с другими. Он подружился с адвокатом Кузнецовым, хоть и знал, что адвокат — жулик и подлец.

За всеми этими заботами он совершенно забывал о сыне.

Воспитывали Виктора… собственно, его никак не воспитывали. Гувернантка Софья Карловна была без ума от Евгения Игнатьевича, тенью ходила за ним, часто теряла способность понимать что-либо, думать о чем-либо, до конца опустошенная злобной страстью.

После смерти матери Виктора Софья Карловна решила женить на себе Евгения Игнатьевича. Тот, зная об этом, издевался над любовницей, а порой и бил ее.

Девять лет Софья Карловна думала только о том, чтобы сломить упрямство Евгения Игнатьевича. Естественно, что ей было не до воспитания Виктора. Да и Виктор не особенно нуждался в ней.

Семи лет от роду Виктор умел хорошо читать по-французски и по-русски. Предоставленный самому себе, он рано стал приглядываться к людям, к их поступкам, долго и много обо всем думал. Однажды в кабинете отца, куда его пускали беспрепятственно, он разыскал научно-популярную брошюру: «Рождение человека».

Она поразила его. Над сухим описанием страданий, которые переживает женщина во время беременности и родов, он рыдал: сердце его разрывалось от жалости.

Матери своей Виктор не помнил и знал о ней лишь по рассказам дворецкого. Но в своих мечтах мальчик рисовал образ женщины, преисполненной доброты и ласки!

Этот образ делал для него каждую женщину существом особенным.

В гимназии он приходил в бешенство, когда мальчишки начинали говорить что-нибудь грязное, гадкое. По природе довольно слабый, он тем не менее яростно лез в драку, приходя в исступление. Товарищи заметили в Викторе эту странность, узнали, какая сила поднимается в нем во время гневных вспышек, и стали сдерживаться, остерегаясь говорить при нем сальности.

Однажды, среди года, во второй класс гимназии, где учился Виктор, привели новичка — широкоскулого, угрюмого, крепкого паренька. Рыжие вьющиеся волосы падали на его высокий лоб, и парень отбрасывал их назад коротким энергичным движением головы. Новичок смотрел на мир исподлобья, словно никому и ничему не верил. Посадили его рядом с Сашкой Макеевым, по прозвищу Джонни, известным в гимназии драчуном и задирой. Виктор не раз бил Джонни, и тот с нетерпением ждал удобного случая, чтобы отомстить обидчику.

На первой же перемене Джонни, поговорив о чем-то с рыжим новичком, показал на Виктора и сказал:

— Этот дурачок про девчонок ничего не может слушать. В драку лезет!

— Ну? — удивился новичок.

— Тебя как звать-то? — спросил Джонни.

— Меня-то? Меня звать Андрей Компанеец.

— Экий ты дылда. А он и тебя изобьет!

— Но-но!

— Святая икона! Как тигр!

— Я сожму его вот так, и каюк ему! — Андрей показал, как он сожмет Виктора.

— А ты попробуй! Он тебе так наддаст — домой не уйдешь! Вот и струсил! Эх ты, рыжий-красный — цвет опасный! Велика Федора, да дура!

Андрей сгреб Джонни за волосы, стукнул головой о парту и направился к Виктору. Ткнув его пальцем в грудь, он спросил:

— Ты, говорят, никогда бабу голую не видел?

Виктор покраснел и засопел.

Андрей продолжал:

— Хочешь, расскажу, как Адам с Евой сына делали?

Все захохотали.

— Уйди, — сказал Виктор, — не привязывайся!

— Ах ты, сопля, сопля!

Виктор затрясся, подпрыгнул, схватил Андрея за волосы и пригнул к полу. Рыжий, не ожидавший такой сноровки, упал. Виктор повалился на него.

Еле-еле оттащили Виктора от окровавленного Андрея, свели обоих в уборную, отмыли кровь, привели в порядок костюмы.

— Ну, что, — шипел Джонни за уроком, — как ты его, а? — и захихикал.

— Ты у меня пискни! Стукну — лопнешь!

Джонни замолк. После уроков Виктор подошел к Андрею.

— Ты меня прости, я терпеть не могу гадостей. Пожалуйста, не говори мне их, а? Ладно? Ты где живешь?

— На Матросской, — буркнул Андрей.

— Ну, я тебя провожу. Пойдем. Только ты меня не изобьешь?

— Нет, не изобью, — важно ответил Андрей и показал кулак Джонни.

Виктор как-то сразу стал своим человеком в компании; она собиралась во дворе дома, где жил рыжий Андрей. Здесь Виктор познакомился с сестрой Андрея Леной, задумчивой девочкой, с ее подругой, розовощекой стриженой Женей Камневой. Вскоре в эту же компанию был принят и Джонни. Этот забияка и драчун оказался добрейшим парнем.

Отец его, дворник Макеев, служил у купца Кузнецова и у его наследника — адвоката. Он был свидетелем всех любовных шашней господина Кузнецова-младшего, покрывал их на том основании, что «кровища у всех дурит», за что и был уважаем своим молодым хозяином. Когда сын Ильи подрос, адвокат вознамерился отблагодарить молчаливого дворника и устроил Джонни в гимназию.

Он не преминул похвастаться перед знакомыми своим великодушием, прибавив при этом, что «надо давать учиться и этим»… При этом он махнул рукой во двор, где маленький Сашка, тогда еще не получивший своего прозвища, помогал отцу.

Кузнецов снисходил в своем благородном порыве даже до разговоров с сыном дворника. Иной раз он ласково трепал его по щеке, тщательно вытирая затем руки, и осведомлялся об его успехах одной и той же фразой:

— Ну-с, милейший, как вы вкушаете от наук?

За Сашку обычно отвечал отец. Сняв шапку, дворник бормотал:

— Так что помаленьку. Да ежели он, сукин сын, у меня чего-нибудь такое позволит, я ему задам!