Глаза Суфии вдруг стали холодными, как сталь клинка:

– А разве раньше у тебя был друг? Был защитник? Раньше была опора в жизни?

Зульфия попыталась вспомнить свою счастливую, как ей казалось, семейную жизнь, и вдруг поняла, что это именно она была опорой для своего глупого и тщеславного мужа. Она опекала его, внушала ему уверенность в успехе любой сделки. Она упрашивала отца о снисхождении, если муж вместо прибыли получал лишь убытки. И, о Аллах, какой стыд, она всегда находила мужу оправдание…

– О как ты права, сестра… – потерянно кивнула Зульфия. – Муж мой давно уже не опора мне, не защитник, не друг…

– Так почему же ты, глупая женщина, избавившись от такой тяжкой ноши, рыдаешь, как в день похорон? Разве не должна ты петь от счастья, став свободной? Разве не можешь ты порадоваться тому, что теперь это сомнительное счастье принадлежит другой? И что ей придется наслаждаться им, быть может, до конца своих дней?

Каждое слово больно ранило Зульфию. Ранило, но и исцеляло. Ибо Суфия оказалась стократно права.

И в тот миг, когда девушка осознала эту правоту, она ощутила себя словно заново родившейся, почти счастливой и почти свободной…

– Знай же, сестра моя, впереди у тебя еще много слез, еще долго ты будешь забывать тиранию этого презренного. Но раньше или позже светлое спокойствие придет к тебе вместе с холодным желанием мести. И вот тогда ты будешь к нему готова.

О нет, не прекрасная женщина сейчас стояла перед Зульфией. Суровая дева-воительница, как в древних сказаниях, выпрямилась во весь свой небольшой рост. Глаза Суфии холодно сияли, а пальцы рук сжимали узкий кинжал струящейся, змеевидной формы, который висел на поясе. Сейчас девушка была почти страшна в своей решимости.

«О Аллах, что же будет, когда она утолит свою жажду мести? Что будет с этим несчастным?»

Но миг суровой красоты миновал. Лицо Суфии смягчилось, глаза вновь окатили Зульфию теплым светом.

– Пойдем, сестра. Нас ждут шербет и сласти. Вскоре придут наши подруги и мы сможем поговорить о тебе и том несчастном глупце, который осмелился тебя обидеть.

– Наши подруги, сестра моя? – переспросила Зульфия после того, как пригубила шербет. Почему-то именно эти слова озадачили девушку.

– Ну конечно, красавица. Увы, не одни мы с тобой оказались легковерными дурочками, которые только и могут, что сдувать пылинки со своих обожаемых супругов, ничего не требуя взамен… Таких дурочек много. И, о Аллах, при одной мысли о том, что сегодня нас стало еще больше, у меня болит душа. Это значит, что на землю нашего несчастного города прольется еще не одно озеро слез…

– Но сколько же их, наших с тобой сестер по несчастью?

– Ты, красавица стала тридцать восьмой…

– О Аллах милосердный!

– Увы, это так… Это значит, что тридцать девять подлых мужчин предпочли преданности – страсть, глубокому и сильному чувству – низменное удовлетворение одной лишь похоти.

– Тридцать девять… Но ведь есть еще и такие несчастные, которые не знают о твоем приюте одиноких душ…

– О нашем приюте, сестра… – поправила Зульфию хозяйка пещеры. – Ибо каждая из нас может утешиться лишь в присутствии других.

– Я позволю заметить, сестра, что не только утешиться, но и найти в себе силы сдержаться и не устроить новую истерику.

– Да, ты права. Но давай мы вернемся к твоей истории. Ибо я знаю, что первый шаг к излечению сердечной боли начинается в тот миг, когда ты находишь в себе силы не страдать молча, а рассказать вслух все как было.

– Ну что ж, добрая Суфия. Да будет так. Я расскажу тебе все не скрывая, хотя не думаю, что ты услышишь что-то совсем-совсем новое…

Суфия улыбнулась.

– Не думай сейчас об этом, дорогая. Итак, вы поженились три года назад…

Зульфия кивнула, мысленно обратившись к тем дням, когда впервые увидела у своего забора высокую фигуру юноши.

– О нет, это началось куда раньше. Тогда мой муж, о нет, даже еще не жених, служил приказчиком у давнего друга моего отца, достойного и уважаемого купца по имени Маслама…

– А мужа твоего, прости, что перебиваю, сестра, как звали?

– Этого презренного звали Джафаром, хотя ему впору было бы другое имя – Самир[5]. Ибо лучше всего этот шакал умел болтать.

– А сейчас? Уже не умеет болтать?

– Знаешь, сестричка, мне казалось, что он в последнее время разучился делать почти все, что должен был бы делать мужчина…

– Ну-у, прекрати. Настоящей женщине недостойно унижать убогого дурачка. Но ты начала рассказ…

– Да, я отвлеклась…

Суфия лишь улыбнулась, прекрасно понимая чувства своей заплаканной собеседницы. Ее тоже не покидало чувство, что она смотрит в зеркало, настолько эта незнакомая девушка была на нее похожа. Но умница Суфия решила, что над этой странностью она подумает чуть позже.

– Джафар стал приходить к нам в дом с мелкими поручениями от своего хозяина, уважаемого Масламы. Этот достойный человек много доброго сделал для моего отца, и потому его посланники были в нашем доме желанными гостями. Джафар-болтун стал задерживаться все дольше, рассказывая отцу о том, как устроено дело Масламы, как управляется… И почему-то каждый раз получалось, что без него, молодого приказчика, не может двинуться ни один караван, не может отплыть от пристани ни один корабль…

Суфия кивнула в знак того, что она внимательно слушает свою новую сестру.

– Отец мой, кади, не очень сведущ в торговом деле, а потому слова Джафара убеждали его в том, что собеседник – юноша учтивый, оборотистый, разумный… Думаю, что Джафар уже тогда решил, что надо пробиваться из бедности к достатку, найдя себе богатую невесту, добиваясь благоволения будущего тестя. Через год почти ежевечерних бесед этот говорливый юноша превратился в члена семьи, во всяком случае, отец его уже тогда называл «сынок». Он вкушал вместе с нами, он вел долгие беседы с отцом, он не раз добивался разрешения сопровождать матушку и меня в торговые ряды.

– Хитрый лис… Расчетливый…

– О да, он хитер. И, если бы обдумывал последствия своих поступков, мог бы стать и в самом деле отличным купцом. Ибо, о Аллах, это чистая правда, достойный Маслама, его тогдашний хозяин и наставник, был слишком осторожен, порой не решаясь на самый незначительный риск.

– Так, значит, он тебя завоевал? Завоевал твое сердце?

Зульфия усмехнулась в ответ. Сейчас, рассказывая свою нехитрую историю, она и в самом деле не могла понять, как же Джафару – недалекому, не очень умному и безмерно болтливому – удалось взять в плен ее душу.

– Думаю, он скорее заговорил меня до беспамятства. Это было в ясный осенний денек. Матушка с самого утра начала восхвалять его, рассказывая мне, как мудро вчера посоветовал ей Джафар не покупать дорогого шелка, а купить дешевого, но куда более яркого хлопка на занавеси для беседки в саду. И таким соловьем разливалась матушка, так закатывала глаза, так призывала в свидетели самого Аллаха всемилостивого, что я невольно подумала о том, что Джафар и в самом деле мудр и экономен. После дневной молитвы отец заметил, что благодаря советам Джафара теперь может куда увереннее чувствовать себя среди людей торговых, может понимать их даже тогда, когда они принимаются лопотать на своем полупонятном непосвященным языке.

– Ого, да это уже была осада…

– Должно быть, да… А потом и старший брат заметил, сколь нужны в его деле советы мудреца Джафара. Хотя какой прок будущему толкователю Сунны от советов приказчика? Я невольно начала думать об этом самом Джафаре… А когда село солнце, он появился на пороге моего дома в новом, с иголочки, кафтане, синей, как вечер, чалме и с почтением стал просить моей руки.

– Прости, подружка, мой вопрос. Но он хоть был красив?

– О да, высок, строен, силен. Усы черные-пречерные, а подбородок бритый – знаешь, по новой моде, которую нам привезли франки.