И с этими словами она совершила самый отважный поступок в своей жизни: она посмотрела ему прямо в глаза.

Он захлопнул дверь перед её носом.

Без единого слова.

Без единого слова.

Лютик бежала. Она развернулась и бросилась прочь, горько рыдая; слёзы застилали ей глаза, она споткнулась, врезалась в дерево, упала, поднялась, продолжила бежать; её плечо пульсировало от удара, и боль была сильна, но недостаточно сильна для того, чтобы облегчить её вдребезги разбитое сердце. Она бежала в свою комнату, к своей подушке. Укрывшись в безопасности за запертой дверью, она затопила мир слезами.

Ни единого слова. У него не хватило любезности даже на это. «Прости», мог бы сказать он. Ему не стало бы хуже от короткого «прости». «Слишком поздно», мог бы сказать он.

Почему он не сказал хоть что-нибудь?

Некоторое время Лютик сосредоточенно размышляла над этим вопросом. И внезапно ответ пришёл к ней: он ничего не сказал, потому что в ту же минуту, когда он открыл бы рот, всё было бы кончено. Конечно, он был красив, но туп? Стоило ему заговорить, и его песенка была бы спета.

– Дуггххххх.

Вот что бы он сказал. В минуты остроумия Уэстли хватало именно на что-нибудь такое.

– Дуггххххххх, спасибки, Лютик.

Лютик вытерла слёзы и улыбнулась. Она глубоко и тяжело вздохнула. Это лишь часть взросления. Тебя внезапно обуревают эти маленькие быстрые страсти, но стоит тебе моргнуть глазом, и они уже в прошлом. Ты прощаешь все недостатки, находишь совершенство, влюбляешься без остатка; на следующий день восходит солнце, и всё уже кончено. Считай это опытом, милая, и начинай новый день. Лютик встала, заправила постель, переоделась, причесалась, улыбнулась и снова разразилась слезами. Потому что был предел тому, насколько можно обманывать саму себя.

Уэстли не был глуп.

О, она могла сделать вид, что был. Она могла смеяться над тем, что речь давалась ему с трудом. Она могла упрекать себя за то, что глупо увлеклась дураком. Но правда была такова: у него была голова на плечах. И его мозг был так же хорош, как и его зубы. У его молчания была причина, и эта причина не имела ничего общего с работой серых клеточек. Он промолчал из-за того, что, на самом деле, ему было нечего сказать.

Он не отвечал ей взаимностью, и с этим ничего нельзя было поделать.

Слёзы, которые составляли Лютик компанию до конца дня, были совершенно не похожи на те, что ослепили её, когда она врезалась в дерево. Те слёзы были громкими и горячими; они пульсировали. Эти слёзы были тихими и спокойными, и они просто напоминали ей о том, что она была недостаточно хороша. Ей было семнадцать, и все мужчины, которых она когда-либо знала, падали к её ногам, но это ничего не значило. Лишь один был важен, и в этот единственный раз она была недостаточно хороша. Всё, что она умела – это ездить верхом, но разве это могло заинтересовать мужчину, на которого посмотрела сама графиня?

Были сумерки, когда она услышала шаги за своей дверью. Затем стук. Лютик вытерла слёзы. Еще стук.

– Кто там? – зевая, спросила Лютик в конце концов.

– Уэстли.

Лютик развалилась поперёк кровати.

– Уэстли? – сказала она. – Разве я знаю какого-то Уэст... – о, мальчик с фермы, это ты, как забавно.

Она подошла к двери, отперла её и произнесла своим самым капризным тоном:

– Я так рада, что ты решил зайти, я чувствовала себя просто отвратительно из-за той маленькой шутки, которую сыграла с тобой утром. Конечно же, ты знаешь, что я ни мгновение не была серьёзна, по крайней мере, я полагаю, что ты знаешь, но когда ты начал закрывать дверь, я на один ужасный миг подумала, что, возможно, я была слишком убедительна в своей шалости, и ты, бедняжка, мог вообразить, что я и в самом деле имела в виду то, что сказала, хотя, конечно, мы оба знаем, что совершенно невозможно, чтобы такое произошло.

– Я пришёл попрощаться.

Сердце Лютик стало на дыбы, но она сохранила капризный вид.

– Ты хочешь сказать, что идёшь спать и зашёл сказать спокойной ночи? Как эти мило с твоей стороны, мальчик с фермы, показать, что ты простил меня за мою маленькую утреннюю шалость; я ценю твою заботу и…

Он перебил её:

– Я уезжаю.

– Уезжаешь? – Пол вдруг заколыхался под нею. Она схватилась за дверную раму. – Сейчас?

– Да.

– Из-за того, что я сказала утром?

– Да.

– Я напугала тебя, не так ли? Я готова отрезать себе язык. – Она качала и качала головой. – Ну что ж, теперь ничего не поделаешь, ты принял решение. Но помни: я не приму тебя обратно, когда она наиграется с тобой, даже если ты будешь умолять меня.

Он только смотрел на неё.

Лютик заговорила ещё быстрее:

– Ты стал тщеславен из-за того, что красив и совершенен. Ты думаешь, что никогда никому не надоешь, но ты неправ, ты можешь наскучить и наскучишь ей, не говоря уже о том, что ты слишком беден.

– Я еду в Америку. Чтобы попытать там счастья. (Это было сразу после Америки, но уже много после того момента, когда люди начали искать счастья.) Корабль скоро отправляется из Лондона. В Америке мне откроются большие возможности. Я собираюсь воспользоваться ими. Я готовился к этому. В своей хижине. Я научил своё тело не нуждаться во сне. Мне нужно всего несколько часов. Я устроюсь на десятичасовую работу, а потом – на другую десятичасовую работу, и я буду откладывать каждый заработанный пенни кроме того, что мне необходимо будет, чтобы питаться и оставаться сильным, а когда накоплю достаточно, я куплю ферму и построю дом, и в нём будет кровать, достаточно широкая для двоих.

– Ты рехнулся, если думаешь, что она будет счастлива в каком-то жалком фермерском домике в Америке. Ну уж нет, учитывая, сколько она тратит на одежду.

– Перестань говорить о графине! Сделай мне одолжение. Пока ты не довела меня до сумасшеееествия.

Лютик посмотрела на него.

– Ты не понимаешь, что происходит?

Лютик покачала головой.

Уэстли тоже покачал головой.

– Думаю, ты никогда не была особенно умной.

– Ты любишь меня, Уэстли? Ты это хочешь сказать?

Он не мог поверить:

– Люблю ли я тебя? Боже мой, если бы твоя любовь была песчинкой, мой была бы целой вселенной из пляжей. Если бы твоя любовь была…

– Я ещё не поняла первую часть, – перебила его Лютик. Она начинала волноваться. – Позволь мне прояснить. Ты говоришь, что моя любовь – песчинка, а твоя – то, второе? Я путаюсь в сравнениях, так что – это твоё вселенское что-то больше моего песка? Помоги мне, Уэстли. Мне кажется, что мы на грани чего-то невероятно важного.