Москаленко бросил быстрый взгляд на свою эмку. Я проследил его взгляд и поспешил успокоить:

- Не о вас лично речь, Валентин Иванович. Я не орган партийного контроля. То, что вы взяли для личного пользования - капля в море. Разве из-за такой мелочи стал бы я злоупотреблять вашим временем? Я этого бы просто не заметил. Нет, все много серьезнее.

- Объясните, пожалуйста, - попросил Москаленко, несколько успокоившись, что я закрываю глаза на цель его приезда.

- Эти склады разворовываются по-черному. Вы не можете объяснить себе, как я попал сюда и для чего? Исключительно для проверки, но не для того, что бы навредить вам. Мы оба офицеры, как-никак и я это помню!

Москаленко выслушал мой короткий рассказ, причем его лицо все больше мрачнело по мере того, как он узнавал все новые и новые факты о том, как стратегические продукты исчезают в неизвестном направлении целыми машинами.

- Я приму это к сведению, товарищ подполковник, - сказал Москаленко и поправил фуражку. Все, что он услышал, его не обрадовало. - Только хочу вас спросить, все действительно так плохо? Консервы, насколько мне известно, имеют сроки годности, и они подлежат списанию.

- Разумеется! - согласился я. - Но большинство консервов на складе имеют срок годности, который истекает в 1953 году. Я смотрел и проверил. Раньше времени списать их просто невозможно. Но если в актах указать другой срок истечения их годности, более ранний, то в результате перестановки на бумаге всего двух цифр становится возможным покрыть любую, самую жуткую недостачу, а точнее злостные хищения.

- Согласен с вами, - признался Москаленко. И добавил: - Я это и сам понимаю. Наша беда, Михаил Аркадьевич в том, что это государственные специальные склады и передавать с них продукты, у которых истек срок годности для нужд населения, мы не имеем права. Таков приказ. И отменить его ни я, не вы и никто другой не в состоянии. Это - стратегический запас. Благодаря отсутствию передаточного движения продтоваров и происходит подобное воровство через списание.

Увы, к сожалению, действительно такой жесткий приказ был. Продукты держали на складах до последнего. Сколько миллионов тон хлеба сгнило на государственных складах, одному богу известно[3]. Сколько продуктов пришло в полную негодность, когда в стране было много полуголодных. Что можно противопоставить этому?

- Во многом, вы конечно правы, Валентин Иванович! Тут мне нечего возразить. Но я прошу обратить внимание на то, что эти склады при таком хищническом использовании через полгода-год вообще как объект перестанут существовать. Этого мы не имеем права допустить! Необходимо срочно принять решительные меры.

- Я проведу расследование! - твердо пообещал Москаленко. - Завтра же составим комиссию. Выше участие в этом деле будет мной отмечено в специальном докладе в Москву. А вас, Михаил Аркадьевич, от себя лично благодарю за содействие и откровенность!

Он протянул мне руку, и я пожал ее. Я слегка нагнул голову, словно отвечая так на комплимент. На самом деле мне просто трудно было сдержать улыбку.

08 июня 1949 года. 21 час 48 минут по местному времени.

Юго-западная окраина города Читы.

***

Сразу после отъезда Москаленко Жобин набросился на меня и начал допытываться, о чем я разговаривал так долго с полковником. Он пристал ко мне, как банный лист к заднице. Но я хранил молчание, объясняя его запретом пересказывать содержимое разговора. Жобин, ничего не добившись, наконец, отстал.

Я специально задержался на работе и дождался рейсов двух полуторок, которые должны были отвести часть списанного и уворованного товара по неизвестным мне адресам. Я подошел к одной из машин, когда она собиралась уже выехать за ворота. Жобина на складе уже не было и это облегчало мою задачу.

- Мне Жобин наказал с тобой прокатиться, что бы сдачу груза проследить, - нагло заявил я, усаживаясь в полуторку. Шофер уже знал, что я - новый бухгалтер и второе лицо на складе, а значит - начальство. Поэтому, мне он ничего не сказал. Мы проехали по вечерней Чите, пересекли реку Чита и машина пошла по трассе.

- Далеко ехать? - небрежно осведомился я.

- Километров десять еще.

- Что мы везем? - продолжал выспрашивать я.

- Ящики с тушенкой, немного консервированных фруктов, шоколад и галеты, - прозвучал ответ.

- Сколько всего?

- Что сколько?

- Банок!

- А ты что, не знаешь разве? - ухмыльнулся шофер. - А еще бухгалтер!

- Останови машину, я выйду, - потребовал я.

- Как останови? - машина по-прежнему ехала, не снижая скорости. - А кто товар сдавать будет, если не ты?

- Тормози! - я щелкнул выкидухой и быстрым движением приставил лезвие ножа к горлу шофера.

- Ты что, совсем сбрендил? - в голосе шофера послышались предательские нотки страха. Он скосил глаза на меня, но машина стала замедлять ход. Мы встали на обочине.

- Убери нож! - попросил шофер.

- Выходи из машины! - приказал я.

- Ты, точно, полный псих! - ответил он, но подчинившись, открыл дверь и неохотно покинул водительское место. - И что дальше?

Он стоял и тупо смотрел на меня.

- Домой ступай, - объяснил я. - Остальное я сам все сделаю. Машину утречком отгоню в гараж. Понял?

- Вот начальничек у меня! - рассердился шофер и грязно выругался. - Набрал на работу блатных! Что хотят, то и творят!

Это он о Жобине так отозвался. Но хотя со мной в драку лезть не решился, но словесно постарался пропесочить и воззвать к совести:

- Это же не лагерь, босота! Загремишь туда снова! Если, что случится с машиной или грузом, я молчать не буду! Ты сам-то понимаешь, на чем себе приговор подписываешь?

- Все будет ничтяк! - отозвался я, сидя уже на водительском сидении. - За машину и товар отвечу! Твое дело телячье! Усек?

Я оставил шофера на трассе. За него я не переживал. Хотя был вечер, но грузовые машины шли в Читу. Даже если никто не подберет, пехом за часа полтора дойдет.

Я развернул машину и поехал обратно. Полуторка - это вам не Тойота Ленд Крузер с автоматической коробкой и кондиционером, мягким ходом и удобными креслами. И даже не Газель. В полуторке было неуютно, руль был жестким и плохо поворачивался, но я упорно вел эту непослушную машину к намеченной мне цели.

Уже совсем стемнело, когда я остановил грузовичок у ворот детского приюта. Выйдя из машины забарабанил во входную дверь.

- Кто там колобродит, является на ночь, глядя? - раздался недовольный мужской голос из-за двери.

- Открывай, дядя! - ответил я. - Продукты вам привез.

Мне ответила тишина, но затем заскрипели засовы и тяжелая дверь отворилась. Я увидел уже поседевшего мужчину, должно быть сторожа. Я заметил, что у него не было левой руки.

- Какие продукты? - он подозрительно посмотрел на меня, а затем на машину. - Откуда?

- Харчи по специальной разнарядке из райкома комсомола! Куда сгружать?

- А почему так поздно? - спросил сторож.

- На фронте руку потерял? - вопросом на вопрос ответил я.

- На фронте, - он скорбно покачал головой. - Руки нет давно, а болит она временами и чешется, как будто на месте[4]. Спать не могу, мучаюсь!

- Ну, так куда сгружать?

- Давай прямо сюда, в дверь заноси. У меня от главного входа и ключей нет. А я пока Аксинью, воспитателя нашего позову. Она у нас вечная дежурная.

- Это почему так? - заинтересовался я.

- Эвакуированная она, - объяснил сторож. - У нее вся семья в Ленинграде, в блокаду от голода погибла. Не захотела возвращаться туда, тягостно, говорит. Вот и живет вместе с сиротами, потому как сама сиротинушка…

Я перегнал машину поближе к выходу и принялся сгружать ящики, которых оказалось не так уж много. Поэтому я быстро управился с разгрузкой. Я снова перегнал машину, и поставил так, что бы она не сильно бросалась в глаза.

Воспитателем оказалась женщина лет пятидесяти. Она, посмотрев на ящики и упаковки, попросила накладную на подпись.