— Бери все, — сказал Сергей.

— Даже машину? — сбоку взглянула на него Лиля.

— И машину, — сказал Сергей.

— Как с тобой все легко, — заметила Лиля. — Езди сам. .. У папы есть «Москвич».

— Ты что, выходишь замуж за папу?

— Вот все говорят, ты умный, умный... А что ты сде­лал в своей жизни умного? Чего ты добился? Не смог даже в Москву перебраться...

— Да, тут я маху дал, — улыбнулся Сергей.

— Пишешь, пишешь, а кому это надо? Повесть ва­ляется в письменном столе, а роман...

— Романа нет, — сказал Сергей. — Роман тю-тю... Но Лиля пропустила это мимо ушей. Ее не волновали дела мужа. Уже давно не волновали. Ей нужно было вы­сказать ему все то, что пришло в голову по дороге сюда. Лиля старалась не смотреть на него, чтобы не рассла­биться, не утратить уверенности в своей правоте. И хотя у нее на языке вертелся вопрос: «Зачем сюда приходила эта девчонка из отдела писем?» — она его не задала. Действительно, какое все это имеет значение. .. Мало ли кто теперь к нему ходит? Главное то, что она пришла сюда последний раз…

Лиле хотелось быть жесткой, непреклонной, но где-то в глубине души поселилось сомнение: правильно ли она поступает, вот так разом сжигая все мосты за собой? Любит ли она еще этого человека? Тысячу раз, пока он лежал в палате, она говорила себе: «Нет!» Тогда почему же боится посмотреть ему в глаза? ..

— А вот у мужа Рики Семеновны в этом году в Мо­скве выходит книга. . .

— Я рад за него.

— Неудачник ты, Сереженька,— сказала Лиля.— Прав был мой отец.. .

— Не надо о нем, — попросил Сергей. — Что ты еще хочешь сказать мне?

— За месяц, что ты лежал в больнице, не прошел ни один твой очерк, — продолжала Лиля. — И надо тебе было ссориться с Лобановым? Умный человек так бы не поступил.

— Значит, я дурак, — сказал Сергей.

Лиля все же подняла глаза и посмотрела на него. Подбритые брови ее полезли вверх.

— Ты сильно изменился.

— Это верно, — сказал он.

Что-то в лице ее дрогнуло. Глаза вроде бы стали по­мягче, а до этого были злые, беспощадные.

— Ты любишь ее? — тихо спросила она, чертя проб­ковым каблуком красноватый песок.

— Люблю!

— А я и не догадывалась!

— Ты никогда бы и не догадалась, — сказал Сер­гей. — Очень уж высокого мнения о себе. И ревности в тебе нет —лишь уязвленное самолюбие. Ты слишком любишь себя, чтобы ревновать к другим. .. извини, что я раньше не рассказал тебе об этом. Честное слово, хотел, а потом вот это несчастье. . . Я должен был тебе рас­сказать. ..

— Я догадывалась, — одними губами улыбнулась Лиля. Она поняла, что в сердце ее нет жалости к этому человеку. Да таких, как он, и не жалеют. Такие сами жалеют.

— А чего эта дурочка к тебе шляется? — спросила она.

— Наташка-то? — ответил он. — Она совсем не ду­рочка.

— Амазонка, Наташка... Сколько у тебя их?

— При чем тут Наташка? — в нем поднималось раз­дражение. — Кстати, что ты ей сказала?

— Я сказала, что с удовольствием тебя уступаю ей...

— Зря ты это, — устало проговорил он. — Девчонку-то уж могла бы и не трогать. . .

—- Да, ты же влюблен по уши в другую.. . В ама­зонку.

— А как ты? — спросил Сергей. Ему не нравилось, что она Лену называет амазонкой.

— Он любит меня. И уже давно.

— С тех самых пор, как побывал у нас в гостях с Галиными?

— Он действительно любит меня, — повторила она. — И я — его.

— А вот это ты, девочка, врешь! — рассмеялся Сер­гей.— Ты не любишь. Ты никого не любишь, кроме себя. Такой уж ты уродилась.

— Думай, что хочешь... Теперь мне понятно, из-за кого ты валяешься здесь второй месяц. Все из-за нее, ама­зонки. .. — Лиля отвела глаза в сторону. — Я была в ми­лиции и с ней там встретилась... Она пришла за своими лакированными туфельками. ..

— Не стыдно? — перебил Сергей. — Зачем ты мне не­сешь всю эту чепуху?

— Подумаешь, нашелся благородный рыцарь. .. Ки­нулся какую-то сучку спасать! А она и спасибо не ска­зала. . . Ну разве ты умный человек? Ради чего ты жиз­нью рисковал? Ну ладно бы твоя знакомая, а ты ведь утверждаешь, что и в глаза-то ее не видел. Зачем же тогда полез в эту свалку?

— Тебе этого не понять, — ответил он. — Извини, я устал...

— Да что с тобой говорить.... Все равно теперь все кончено!

— Вот именно, — сказал Сергей.

Лиля резко поднялась, раскрыла сумочку и достала бумаги.

— Подпиши справку для жилконторы. Пока ты про­писан, я не имею права обменять жилплощадь.

Сергей, не читая, подписал.

— Это заявление о разводе, — протянула она два скрепленных листка.

Сергей прочитал и, улыбнувшись, возвратил.

 — Это лучшее, что ты за все время написала, — ска­зал он.

— Ты напишешь заявление, когда выйдешь отсюда?

— Зачем тянуть? У тебя есть ручка и бумага?

Лиля достала из сумки несколько чистых листов и ручку.

— Я знал, что ты обо всем подумала, — сказал он, пристраиваясь на скамейке.

Писать было неудобно, и Лиля предложила свою плоскую сумку. Через несколько минут все было готово. Она внимательно перечитала заявление, хотела что-то сказать, но промолчала и убрала бумаги в сумку.

— Чему ты улыбаешься? — спросила она. — Рад?

— Честно говоря, еще не знаю, рад я или нет, — ска­зал он. — Я думаю о другом: до чего удивительна жизнь! Как мы с тобой вступили в брак на скамейке,

так и разо­шлись на ней...

Лиля поднялась, поправила платье, достав из сумочки зеркало, посмотрела в него, провела помадой по губам. Лицо у нее при этом было невозмутимое.

— А если и он ему не понравится? — спросил Сер­гей.

— Кто? — непонимающе взглянула на него Лиля, уби­рая зеркальце и помаду.

— Я говорю, что будет, если твой новый возлюблен­ный не понравится дорогому папочке?

— Понравится, — сказала Лиля.

— Я совсем забыл, у него ведь слабость к воен­ным. ..

— Прощай, Сережа, — сказала она.

— Подожди. Я все ждал, когда ты заговоришь о сы­не. ..

— А что о нем говорить? Он живет у родителей. И бу­дет пока жить у них. При разводе тебе определят али­менты. Вот и все.

— Надеюсь, я смогу с сыном видеться? А когда все образуется, может быть, ты мне его отдашь?

— Я и не подозревала, что ты такой любвеобильный отец. .. — ядовито заметила она.

— Какой уж есть, но сын мне очень дорог.

— Раньше надо было думать... — сварливо начала было Лиля, но он перебил:

— Ты не ответила на мой вопрос.

— О чем ты говоришь? — взглянула на него Лиля. — Какая мать отдаст своего ребенка? У нас и закона такого нет, чтобы ребенок оставался у отца.. .

— Честное слово, ему будет лучше со мной!

— Я не уверена, — отрезала Лиля. — И прекратим этот бесполезный разговор. Сын будет со мной. Ты ведь сам не станешь его воспитывать? Наверняка свалишь на шею своей матери, а у нее и так двое. . . И потом, я не хочу, чтобы мой сын жил в нищете.

— А я не хочу, чтобы он вырос таким же паразитом, как твой. ..

— Не смей так говорить о моем отце! — крикнула Лиля. Щеки ее стали красными, глаза расширились.

— К этому мы еще вернемся, — отступил Сергей.

Не хватало еще скандалить, с женой здесь, под окна­ми больничного корпуса! Уже и так на них поглядывают из открытых окон.

— Я не запрещаю тебе встречаться с сыном, — не­сколько остыв, сказала Лиля. Она получила все бумаги, неприятный разговор позади, и ей хотелось поскорее уйти. Она уже отошла на несколько шагов, когда Сер­гей— он остался сидеть на скамейке — окликнул ее:

— Зайди, пожалуйста, к нашим, скажи Генке, пусть заберет мой чемодан и рукописи... Мне не хотелось бы возвращаться в твою квартиру...

Все так же тихо шумели деревья в парке, пописки­вали трясогузки на красной тропинке, величаво плыли над головой тяжелые облака. Мимо, шаркая растоптан­ными шлепанцами, проходили больные в серых халатах. Две санитарки стороной провезли на узкой тележке с блестящими колесами человеческую фигуру, закрытую белой с ржавыми пятнами простыней. Чугунная неподвижность этой вытянувшейся на узком ложе фигуры со­всем не вязалась с оживленными лицами санитарок, сол­нечным днем, шумящими деревьями, птичьим гомоном. Да и белый приветливый домик на отшибе, окруженный тополями, колючим шиповником, с разбитой перед вхо­дом клумбой, куда направлялась тележка, совсем не вя­зался с мрачным названием «морг». Тележка выкатилась на ярко освещенную потрескавшуюся цементную дорож­ку, и от никелированных спиц во все стороны брызнули ослепительные солнечные зайчики.