— Профсоюз командировал? — встретив ее в вести­бюле, не очень-то тактично спросил он.

 — Комсомол, — без улыбки ответила Наташа. Не надо было задавать ей этот дурацкий вопрос, то­гда не ходили бы молча по аллеям.

— Какие новости в редакции? — наконец нарушил за­тянувшееся молчание Сергей. Спросил просто так, пото­му что прекрасно был осведомлен о редакционных делах от других сотрудников.

Девушка вскинула голову и сбоку взглянула на него. Темная бровь изогнулась, ясный глаз показался Сергею совсем светлым. По губам проскользнула улыбка.

— Ты мне сегодня какие-то странные вопросы зада­ешь, — сказала она.

Сергей молча проглотил заслуженную пилюлю и даже немного повеселел. Наташа всегда была прямой, откро­венной девчонкой.

— Ну, а что у тебя нового? — спросил он. — Написа­ла что-нибудь?

— Написала большой очерк об официантке. ..

— А редактор зарезал? Пиши, говорит, лучше об аг­рономе?

— Я его в печке сожгла, —сказала Наташа.

— Что? В печке? — удивился Сергей. — Когда?

— Вчера.

— И я вчера... — вырвалось у него. И, видя повер­нутое к нему участливое лицо девушки и внимательные прозрачные с зеленым ободком глаза, докончил: — Сжег свою рукопись.

— У меня был плохой очерк! — излишке горячо вос­кликнула она. — Никудышный!

— А у меня — роман. ..

— Ой, ну и дурак же ты, Сергей! — расстроилась де­вушка. — У тебя не может быть роман плохим. Ты очень хорошо пишешь.

— Не уверен, — сказал он, уже жалея, что завел этот разговор.

— Дал бы мне почитать.

— Что теперь об этом говорить. . .

— Никому не скажу, а тебе скажу, — доверительно сообщила Наташа. — Я не буду больше подавать доку­менты на факультет журналистики. Подам в наш педаго­гический. На филфак. Журналистика — это не для меня. Это я вчера поняла. Пять раз переписывала очерк, а он лучше не стал. Я взяла и сожгла его. Или хорошо писать, или — никак!

— Это верно, — думая о своем, сказал Сергей.

— Буду учительницей.

— Значит, из газеты уйдешь? — рассеянно спросил он.

— Я — на вечерний. Мне ведь без работы никак. У мамы совсем маленькая пенсия, а на стипендию разве проживешь? И потом, я уже привыкла к редакции. Я ведь не литсотрудник, а учетчик писем. С меня очерки и газетные статьи не требуют.

— Ты права, Наташка, надо делать очень хорошо или к черту. .. сжечь!

— Теперь жалеешь? — спросила она, на лету схватив его мысль.

— Год работы. . . — Он вдруг взглянул на нее и рас­смеялся: — В один и тот же день ты сожгла очерк, а я — рукопись и... . Странное совпадение, не правда ли?

— А что «и»? — не дала она сбить себя с толку.

— Ну вот, ты решила выбрать другую профессию..,

— А что ты?

— Я? — уклонился Сергей. — Я профессию не собираюсь менять... У меня другое.

— Что другое? — светлые глаза пытливо смотрят на него. Он и не заметил, что они остановились на аллее и стоят друг против друга.

— Не лезь ты мне в душу, Наташка! — взмолился он, но.видя, как сразу заволокло синью ее до этого прозрач­ные глаза, прибавил: — Короче говоря, в моей жизни тоже назревают большие перемены... А какие, я пока и сам толком не знаю. . .

Только что они, скучая, ходили по парку, совсем да­лекие друг от друга, и вот всего за каких-то несколько минут стали с полуслова понимать один другого, а этого как раз так недоставало Сергею в последнее время. . . Он уже хотел присесть с ней на свободную скамейку и, как говорится, излить душу, и, может быть, разобраться в самом себе, — ведь так бывает: начинаешь рассказы­вать о наболевшем человеку, который тебя затронул чем-то, и сам вдруг отчетливо видишь все то, что было неясным и туманным, — но этому не суждено было слу­читься. ..

— Наверное, сейчас ты многое узнаешь... — с несвой­ственной ее возрасту проницательностью произнесла На­таша. И голос у нее неуловимо изменился: в нем появи­лись жесткие нотки.

Сергей удивленно поднял голову и, проследив за взглядом девушки, увидел приближающуюся к ним по тропинке Лилю.

— Я, пожалуй, пойду, — все тем же голосом с метал­лическими нотками сказала Наташа. — Выздоравливай, Сергей!

Повернулась и пошла навстречу Лиле. И было видно, что вся она натянулась, как струна: тронь — зазвенит.

Сергей думал, они разминутся, даже не взглянув друг на друга. С того случая в библиотеке, когда Наташа под­дела Лилю, та с ней не разговаривала. Лиля умела долго помнить зло. И поэтому он был удивлен, что жена оста­новилась и с улыбкой перекинулась несколькими словами с девушкой. Слов не было слышно. Наташа пошла к вы­ходу, а Лиля — навстречу ему. Последнее время она ред­ко навещала его. Темно-каштановые волосы красиво уло­жены на голове и подвязаны черной лентой. На ногах белые босоножки, в руках белая сумочка.

Сергей улыбнулся и помахал рукой. Сначала он по­думал, что жена его не заметила, потому что на ее лице ничто не изменилось, все то же холодное, несколько вы­сокомерное выражение. Смотрит на него и будто не ви­дит. Когда она заговорила, Сергею стало стыдно за свою жизнерадостную улыбку. Подойдя к нему вплотную все с тем же каменным выражением на лице, Лиля, даже не поздоровавшись, сухо сказала:

— Нам необходимо с тобой поговорить... И очень серьезно.

Он сразу все понял. Она могла бы и не продолжать.

— Ты был очень слаб, и я все время откладывала этот неприятный разговор...

— Я уже здоров, так что можешь не стесняться, — усмехнулся Сергей.

Они уселись на скамью под толстой корявой березой. Откуда-то вынырнула трясогузка и опустилась на тро­пинку неподалеку от них. Поминутно кланяясь, сирене­вая с белым и черным птичка направо и налево, вверх и вниз без устали крутила длинным хвостом. При этом она ухитрялась еще переливчато верещать. На ее зов прилетели еще две трясогузки, и птицы, будто исполняя какой-то ритуальный танец, заходили по кругу друг за другом. Сергей засмотрелся на них и не расслышал, что произнесла жена. Впрочем, переспрашивать не стал.

А Лиля говорила:

— .. .Так больше жить нельзя. Я для тебя пустое ме­сто. Сына ты почти не видишь. . .

«Как будто я в этом виноват! — с горечью подумал Сергей. — Ты и твои родители все сделали, чтобы ото­брать у меня сына. . .»

— И потом, у тебя есть женщина. .. Экстравагантная амазонка!

— Амазонка? — удивился Сергей.

— Ну, та самая, что к тебе в больницу на мотоцикле приезжает, — сказала Лиля. — Мы с ней даже один раз встретились. ..

— Это ты придумала: амазонка? — спросил Сергей.

— И давно ты с ней встречаешься?

— Это уже не имеет значения, — устало сказал Сер­гей. Ему вдруг стало смертельно скучно. — Давай ближе к делу. Что ты хочешь?

— Развода, мой дорогой, — сказала Лиля. — Только развода.

Он сбоку взглянул на нее и поразился, как она сей­час похожа на своего отца: такой же хищный профиль, впадина на виске, грубая линия носа, расширившийся глаз. Николай Борисович зачесывал волосы так, чтобы не видна была солидная розовая плешь. Кроме того, он раз в неделю красил волосы, ликвидируя седину. Упаси бог, если кто-нибудь из домочадцев скажет, что он сего­дня плохо выглядит! Сразу помрачнеет и замолчит.

Поэтому все в доме на дню несколько раз говорили ему, какой у него здоровый цвет лица, как ему идет новая крепдешиновая рубашка — Земельский шил себе на за­каз только крепдешиновые рубашки.

Впервые такое разительное сходство дочери с отцом позабавило Сергея, и он снова стал прислушиваться к ее словам.

— . . .Папа уже договорился насчет обмена жилпло­щади. Не будем ведь мы с тобой делить эту несчастную квартиру? Все-таки нас двое: я и сын.

— Ради бога, — успокоил ее Сергей.

— Первое время поживешь у матери, а потом тебе да­дут комнату, — деловито продолжала Лиля. — А может быть, у твоей амазонки есть жилплощадь? Переедешь к ней...

— Я тронут такой заботой.

— Когда ты выходишь из больницы?

— На той неделе.

— Я твои вещи сложила в чемодан. Ну, в тот корич­невый, с испорченным замком. Мебель, я думаю, ты тоже не будешь делить?