— То война...

— Когда тебе родить-то? Летом? До осени покор­мишь, а потом оставишь нам. Уж как-нибудь справлюсь я со своим первым внуком... Или внучкой.

— Что-то страшно мне...

— Ох, гляжу я, избалованные вы все нынче! Моя матушка-покойница родила одиннадцать детей. Жала мать рожь, а тут начались схватки. Она без всякой по­мощи одна в поле и приняла меня. А вечером сама в ниж­ней юбке и домой принесла. Отец~то мой был путевой обходчик, и жили мы на разъезде. До ближайшей стан­ции шестнадцать километров. О «скорой помощи» тогда и слыхом не слыхали.

— Сережа хочет сына, — сказала Лиля.

— Он такой, чего захочет, всегда добьется. Значит, будет сын. Сережка-то мой первенец и родился в рубаш­ке. Я говорю ему, а он смеется, не верит. Думает, что это просто так говорят. А родился, действительно, в рубаш­ке. Я сама видела.

— Мам, а я в рубашке родился? — спросил Валер­ка. — В той самой, которая вся в дырках?

Женщины рассмеялись. Татьяна Андреевна помогла сыну одеться, крепко завязала под воротником красный шерстяной шарф и выпроводила на улицу.

— Я никогда таких глаз у мальчиков не видела, — сказала Лиля. — Большущие, синие и с длинными рес­ницами.

— Сережин любимец, — улыбнулась Татьяна Андре­евна.— И на мотоцикле катает, и подарками всякими балует. Сколько он этих фотографий Валеркиных наде­лал! А одну даже в газете поместил. Кораблик с сосед­ским мальчишкой в луже запускает.

— Это хорошо, что Сережа детей любит.

— Он всех любит: и детей, и животных. Кто только у нас не жил в доме! И птицы, и ежи, и белые мыши. А теперь вон собаку откуда-то притащил. И так повер­нуться негде. Правда, на пса пожаловаться грех. Чисто­плотный и не болтается под ногами, знает свое место. И ребятишки его любят. Сколько уж живет, а никого не укусил. Вот только ночью меня пугает, когда Сергей поздно приходит. Гавкнет, я так и подскочу, а потом никак не заснуть.

— Поздно приходит?

Татьяна Андреевна пытливо взглянула на нее, улыб­нулась.

— Никак ревнуешь?

— Что вы!—отмахнулась Лиля.— До ревности ли мне сейчас... Экзамены, теперь эта беременность...

— Я и то гляжу, будто ты с лица похудела... Дума­ла, неприятности какие.

— Зачем только Сергей эти кресла купил, — прерва­ла Лиля, — теперь никто таких не покупает...

— Я уж ему и то говорила, да разве послушается? Ждет не дождется, когда ты закончишь учебу и начнете жить по-человечески.

— В этом городе?

— А чем же для тебя плох наш город? — удивилась Татьяна Андреевна.

— Сережа способный журналист, смог бы устроить­ся и в Москве или в Ленинграде...

— Вроде бы ему тут квартиру обещали, — сказала Татьяна Андреевна. — К твоему приезду.

— Я думаю, мы тут долго не задержимся... Напеча­тает несколько интересных материалов в центральных газетах, тогда можно будет попытаться и получше устро­иться. ..

.— Вам виднее, — помолчав, сказала Татьяна Андре­евна и отвернулась к плите.

— Пойду в библиотеку заниматься, — сказала Ли­ля. — Купить что-нибудь в магазине?

— Не давай ему много пить, — сказала Татьяна Ан­дреевна.— На радостях-то надерется, а потом два дня будет маяться.

— На радостях?

— Как ты приехала, так и ожил. Ходит и светится, будто месяц ясный.

— Я и не заметила, — сказала Лиля, надевая шубу.

Городская библиотека находилась на улице Карла Либкнехта. День был солнечный, морозный, и Лиля по­шла пешком. Торопецкая улица, где жили Волковы, была застроена после войны одинаковыми оштукатуренными стандартными домами. Из труб тянулся в небо белесый дым. Сворачивая у театра на Октябрьскую улицу, Лиля увидела на дороге грязно-желтую на фоне ослепитель­ного света большую собаку, которая внимательно посмотрела на нее черными точечками глаз, зарывшихся в куд­рявую шерсть. Вид у собаки был угрюмый. Лиля оста­новилась. Собака не спеша подошла к ней, с интересом обнюхала длинную колонковую шубу, фыркнула и от­правилась дальше, таща на весу пушистый со сваляв­шейся шерстью хвост.

Лиля разделась внизу и поднялась на второй этаж в читальный зал. Из высоких заиндевелых окон на чер­ные столы падали широкие полосы света. В зале было тихо. Слышно лишь, как шелестели переворачиваемые страницы, иногда кто-нибудь осторожно покашливал. Лиля села за свободный стол, достала тетради и учеб­ники из сумки. Не успела сосредоточиться, как почув­ствовала чей-то внимательный взгляд. Подняла голову и увидела пожилую женщину. Блистая золотыми зуба­ми, она приветливо улыбалась и кивала. Лиля тоже улыбнулась. Это была Рика Семеновна, литсотрудница отдела культуры и быта. Помнится, она была очень удив­лена, что Лиля так скоропалительно вышла замуж. Как можно, почти не зная человека, на всю жизнь связывать с ним свою судьбу? Лиле тогда показалось, что она не очень-то хорошо относится к Сергею.

Рика Семеновна сидела за соседним столом. Перед ней подшивка газет, блокнот и стопка писчей бумаги. На горбоносом лице очки в черной оправе. Наверное, в дет­стве Рика Семеновна болела оспой, потому что на щеках остались мелкие рябинки.

Через полчаса они вместе вышли в коридор. Улы­бающаяся Рика Семеновна сказала, что Лиля замеча­тельно выглядит и она очень рада ее видеть. Лиля поин­тересовалась, что она здесь делает.

— Моя милая, разве можно в нашей редакции что-либо написать? — пожаловалась Рика Семеновна. — Да еще в отделе культуры и быта! У нас с утра до вечера толпится народ. Я удивляюсь Султанову: умный, интел­лигентный человек и терпит такое! Уши вянут, слушая их... Что же ты не спросишь про своего гения?

— По-моему, у него все хорошо.

— Твой муж гремит на всю губернию, — с ирониче­ским оттенком в голосе сказала Рика Семеновна.— Неожиданно для всех у него прорезался талант: пишет очерки, корреспонденции на любую тему, а сейчас по­ложил редактору на стол какой-то скандальный фелье­тон. .. Замахнулся на крупного хозяйственника.

Об этом фельетоне Сергей писал что-то и говорил, но Лиля не запомнила.

Рика Семеновна закурила папиросу и, пристально посмотрев Лиле в глаза, задушевно сказала:

— Скажи мне, Лилечка, правду: ведь это ты пишешь за место него? Я знаю, он часто бывает в Москве, звонит тебе чуть ли не каждый день. С него как-то всю зарплату удержали за телефонные разговоры из редакции.

Лиля знала, что Рику Семеновну считают в редакции умной женщиной, но, услышав такую чушь, не выдержала и рассмеялась ей прямо в лицо:

— Я скажу вам правду: почти все, что было в прошлом году напечатано в вашей газете за моей подписью, написал Сергей.

— Вот как, — помолчав, сказала Рика Семеновна,— а я думала, наоборот. В таком случае твой муж действи­тельно способный человек. У него бойкое перо. Пишет быстро и много. На мой взгляд, несколько поверхностно.

— Мне кажется, вы Сергея не принимаете всерьез.

— Я принимаю всерьез современную литературу, до­рогая Лилечка. И я знаю, какой это каторжный труд. Мой муж вот уже третий год пишет роман. Иногда он неделю бьется над одной страницей. А твой муж спо­собен за два-три часа написать очерк, фельетон. Такая .легкость меня очень настораживает...

Лиля вспомнила слова одного профессора. Он сказал, что Горький считал, что любой человек в своей жизни может написать одну книгу. Иногда даже хорошую, но это совсем не значит, что этот человек писатель. Истин­ный художник не может не работать, остановиться на достигнутом. Он работает всю свою жизнь.

Эти известные истины Лиля, конечно, не стала вы­сказывать Рике Семеновне. О том, что ее муж писатель, она слышала, когда была на практике. Слышала и о том, что он еще не написал ни одной книги, хотя ему уже давно за пятьдесят. Возможно, он и есть тот самый чело­век, который пишет свою единственную книгу...

— Тебе-то самой не кажется странным, что обыкно­венный фоторепортер, не умеющий как следует соста­вить подпись под снимком, вдруг разражается очерками, фельетонами? — пытливо глядя на нее, спросила Рика Семеновна.

— Мне не кажется, — ответила Лиля и рассказала, как наткнулась в доме Сергея на пухлую папку со стихами, рассказами, неоконченной повестью... Оказывает­ся, Сергей писал со школьной скамьи, но никому и ни­когда не показывал.