У застекленного павильона, где продавали молочно-мясные продукты, стоял коренастый красноносый бородач в серой мятой ушанке и, будто музыкант в литавры, звучно хлопал двумя плоскими вялеными лещами.

— Знатная закуска под пиво! — приговаривал бородач. — Сам пымал, сам завялил, сам и продаю! 

Соображая, сколько с собой денег, Сергей подошел к мужику. Вяленый лещ в конце зимы — это редкость.

— Почем? — спросил Сергей.

Бородач, держа белесых лещей за широкие хвосты, шлепнул их друг о дружку. На обледенелую землю про­сыпалась крупная чешуя.

— Выкладывай на бутылку и забирай оба лаптя,— сказал бородач. — Лещи что надо. Сам пымал, сам за­вялил. ..

— Сам и продаешь, — улыбнулся Сергей, шаря в кар­манах. На бутылку он набрал, осталось еще и себе на пиво.

Свистнув Дружка, Сергей с лещами под мышкой от­правился в ближайший пивной павильон. Прохожие с за­вистью оглядывались. Сергей нагнулся и погладил соба­ку. Если бы не Дружок, не видать бы ему этих лещей. И в голову не пришло бы заглянуть на базар.

В павильоне было тепло, остро пахло копченой селед­кой и табаком. Рослая молодая буфетчица в белом фар­туке, туго перепоясанном трехцветным шарфом, возвы­шалась за прилавком. Звали ее Маруся. Говорили, что у Маруси твердый характер и крепкая рука. В своем за­ведении она обходилась без милиции. Если кто из под­выпивших забузит, Маруся ненадолго оставляла свой пост у огромной пивной бочки с ручным насосом и вы­плывала в павильон. Без лишних слов брала могучей рукой скандалиста за воротник и выставляла за дверь. Подперев крутые бока крепкими кулаками, молча жда­ла: не захочет ли оконфузившийся возвратиться. Если он начинал ломиться в дверь, то Маруся повторяла всю процедуру сначала. Только на этот раз выходила из па­вильона вместе с ним. Зимой натирала смутьянам уши снегом, а летом окунала буйной головой в деревянную бочку с водой, которая специально для этой процедуры стояла у павильона. 

Впрочем, к этим мерам Маруся прибегала редко: в городе ее хорошо знали и даже отъявленные сканда­листы вели себя здесь смирно.

Мест за высокими мраморными столиками не было, и Сергей уже собирался повернуться и уйти: можно ведь и в магазине купить несколько бутылок пива и выпить под леща перед обедом, — но тут его окликнули. У сто­лика в углу стоял Дадонов и приветливо кивал, пригла­шая присоединиться. Лицо у Павла Петровича красное, распаренное, видно, только что из бани.

— С легким паром, — сказал Сергей.

— Ты где это отоварился такими лещами? — спросил Дадонов.

— Сейчас мы одному из них голову оторвем, — улыб­нулся Сергей. Он был рад встрече.

Пока Сергей разделывал леща, Павел Петрович схо­дил к стойке и принес четыре кружки свежего бочкового пива. Белая пена, лопаясь и оседая, высоко вздымалась над краями.

— Взял подогретого, — сказал Дадонов.

Бородач не обманул: лещ был на славу! Они и не за­метили, как выпили по две кружки. Дадонов взял еще пару. На выпуклом лбу его выступили крупные капли пота. Достав из портфеля махровое полотенце, Павел Петрович обтерся.

— Хорошая была баня, а вот пар нынче суховатый, с горьким привкусом. С такого пара весь потом изой­дешь, — Павел Петрович, хитро прищурившись, взглянул на Волкова. — Я слышал, ты уже фельетоны пишешь? Вот и написал бы про нашу баню. Все жалуются, что пар плохой.

— Позвоните в горкомхоз.

— Звонил. Громов все обещает заняться этим вопро­сом. Не парной, а именно вопросом! Через печать-то оно, сам знаешь, более действенно. Поддай ему как следует пару — вмиг поставит этот вопрос на попа.

Дадонов заметно окал, и оттого речь его была сочной, округлой. Полотенце он не стал убирать в портфель, а сунул в карман. И вообще, сегодня Павел Петрович был весь какой-то уютный, домашний. Может быть, поэтому, а может быть, от трех выпитых кружек пива, ударивших в голову, только Сергей взял и все рассказал ему про фельетон. Как материал собирал, как писал, как тщательно проверял все факты, и про визит Логвина к ре­дактору не забыл сообщить.

— Чувствую, на все педали нажимает управляющий трестом, — закончил Сергей. —Человек он известный, и вдруг фельетон про него... Странно вот что: каким обра­зом Логвин узнал, что написан фельетон?

Дадонов посерьезнел, снова обтерся полотенцем и убрал его в портфель.

— Голобобов мужик принципиальный и, если факты в фельетоне изложены правильно, — напечатает, — ска­зал Дадонов. — Ну, спасибо тебе за леща...

— А мне сдается, что не напечатают мой фельетон. Сергей видел, что Павлу Петровичу не хочется здесь продолжать этот разговор. И действительно, место тут не совсем подходящее для серьезных разговоров. Сергей уже несколько раз ловил на себе настороженный взгляд высоченного парня в ватнике и высоких серых вален­ках. Парень пил пиво и, кажется, внимательно прислу­шивался к их разговору. Стоял он к ним боком, и Сергей видел лишь его профиль: крупный нос, мохнатую бровь, тяжелый подбородок и темно-русый чуб, придавленный ушанкой с кожаным верхом. Где-то он видел это лицо... Но сейчас Сергею было не до воспоминаний. Получи­лось, будто он пожаловался Дадонову на редактора, но ведь это совсем не так... Нужно было как-то все это объяснить, но Павел Петрович уже надевал шапку.

На улице Сергея ждал верный Дружок. Одна лапа у него замерзла, и он держал ее на весу. Увидев Сергея, пес радостно запрыгал и залаял.

— Твой? — спросил Дадонов.

— Я совсем забыл про него, — покачал головой Сер­гей.

Завернув оставшегося леща в газету, сунул собаке в зубы и несколько раз негромко произнес: «Домой!» — и Дружок, опустив хвост, важно затрусил с лещом по тротуару в другую сторону.

— С такой собакой можно в цирке выступать! — подивился Павел Петрович. — Наверное, и в магазин за водкой посылаешь?

— Не любит в очередях стоять, — улыбнулся Сер­гей. — И сдачу не приносит...

Он проводил Дадонова до самого дома. На прощанье тот сказал:

— Логвин действительно человек влиятельный... К самому в кабинет входит запросто. Прямо скажу тебе, Сергей, если хотя бы один факт не подтвердится —

не­сдобровать тебе. А ведь ты только начинаешь свою жур­налистскую деятельность. И если Голобобов не напеча­тает фельетон, то не потому, что боится Логвина — Алек­сандр Федорович не из пугливых, уж я-то его знаю не первый год, — за тебя беспокоится. Или есть еще одна причина...

— Что же это за причина?

— Над Голобобовым тоже есть начальство... Ты ведь знаешь, иногда даже с готовой полосы снимаются материалы. И потом, Логвина могут наказать по партий­ной линии, не прибегая к газетному фельетону. В по­следней передовой «Правды» много внимания было уде­лено укреплению авторитета руководителя...

— Логвин плохой руководитель! — горячо перебил Сергей. — Трест не выполняет план...

— Ну, это не нам с тобой решать.

— Значит, не напечатают?

— Я ведь не редактор, — улыбнулся Дадонов.

— А вы напечатали бы мой фельетон, если бы были редактором?

— Я ведь его не читал, — сказал Павел Петрович.

— Завтра же разорву гранки и... — Сергей запнул­ся.— И буду писать фельетоны про бани и парикмахер­ские. ..

Дадонов внимательно посмотрел на него и спросил:

— Если редактор тебе скажет, что все правильно, но фельетон печатать не следует, как ты поступишь?

— Я перестану его уважать.

— А если я тебя попрошу об этом? Допустим, в тво­их же собственных интересах?

— И вас тоже.

— Ты всегда и всем говоришь то, что думаешь? Сергей выдержал долгий пристальный взгляд Дадонова и, уже чувствуя, что сейчас задергается левое ве­ко — от большого напряжения оно иногда начинало пуль­сировать, выжимая непрошеную слезу, — ответил:

— Почти всегда.

— Почему почти?

— Бывает, нельзя даже близкому человеку сказать всю правду — это причинит ему боль. То есть ему станет хуже, чем было, от этой правды. Я думаю, что в таком случае не следует правду говорить.

— Промолчать?

— Но я бы хотел, чтобы мне всегда правду говори­ли, — сказал Сергей. — Даже самую жестокую.