— Ну так послушай, я скажу правду: тебе очень трудно придется в жизни. Так трудно, парень, что захо­чется волком завыть! Будь готов к этому. Выдержишь, не сломаешься — настоящим человеком станешь. Как го­ворят, человеком с большой буквы... — Дадонов неожи­данно рассмеялся. — И чего это я заговорил, как цыган­ка-гадалка! Пива, наверное, перебрал?.. А насчет фель­етона не паникуй, может быть, и напечатают...

Фельетон в областной газете не напечатали. В поне­дельник утром в отдел информации пришел ответствен­ный секретарь дядя Костя. Мрачно глядя на Сергея сквозь толстые стекла очков, пробурчал:

— В семейный альбом... — и положил на стол гранки.

Сергей отлично знал, что такое «семейный альбом». Точно такие же слова произносил дядя Костя, возвра­щая ему назад забракованные секретариатом фото­снимки.

— Вы же говорили, фельетон получился,— напомнил Сергей.

— Пиши очерки, — сказал дядя Костя и уже на по­роге прибавил: — Поснимал бы чего-нибудь в городе! Нечего в номер ставить.

— Я ведь не фотокорреспондент.

Дядя Костя посмотрел на него, пожевал тонкими гу­бами, усмехнулся':

— Плохо тебе было фотокорреспондентом?

— Хорошо.

— Может, рассердишься, плюнешь на фельетоны-очерки и снова за фотоаппарат?

— Да нет, — ответил Сергей. — Переживу.

— Ты бы покритиковал кого-нибудь помельче ран­гом, например управляющего банно-прачечным комби­натом. .. А то вон на кого замахнулся!

— Мне об этом уже говорили, — сказал Сергей.

— Будь моя воля, я напечатал бы твой фельетон,— сказал дядя Костя. — Он уже в номере на третьей поло­се стоял...

— Редактор? — взглянул на него Сергей.

— Так не забудь насчет снимков, — сказал дядя Ко­стя и вышел.

Сергей швырнул ручку на стол — он правил автор­ский материал — и уставился в окно. Двое пожарников в светлых робах драили и без того сверкающую боль­шую красную машину. Напротив редакции находился га­раж пожарной команды. Из черного шланга лениво брызгала дымящаяся струя. Пожарник направлял ее на выпуклый бок машины. Второй водил по блестящей по­верхности шваброй на длинной ручке.

Сыпался мелкий сухой снег. Не снег, а колючая кру­па. Когда ветер швырял снег в окно, слышался сухой шо­рох. Сергей вспомнил разговор с Лилей перед ее отъез­дом в Москву. Он рассказал ей про волокиту с фельето­ном, про бесконечные проверки сто раз проверенных уже фактов, про кислую физиономию редактора, которая по­являлась у него всякий раз, когда Сергей заходил поин­тересоваться, скоро ли фельетон поставят в номер...

— И стоит тебе нервы трепать из-за какого-то дурац­кого фельетона? — сказала Лиля. — Раз начальству не нравится — не лезь на рожон. Напиши другой, который понравится. Ты ведь их щелкаешь, как орехи...

— По-твоему, я должен все время держать нос по ветру и писать лишь то, что нравится начальству? — воз­разил он.

— Зачем ты осложняешь себе жизнь? — сказала Ли­ля.— Неделю я только и слышу про этот фельетон...

— Если его не напечатают, я снова уйду в фотокор­респонденты,— ответил ей Сергей, а сейчас, вспомнив предложение дяди Кости, подумал о том, насколько спо­койнее ему жилось, когда он работал с фотоаппаратом.

Мелькнула мысль пойти к редактору, но Сергей тут же ее отогнал: по-видимому, Дадонов прав. Редактору запретили печатать фельетон. До приезда Логвина в ре­дакцию у Голобобова не было никаких сомнений насчет публикации фельетона... Уже в который раз размышлял Сергей над тем, как узнал Логвин о том, что написан фельетон. Человек, который написал письмо в редакцию, естественно, не заинтересован был сообщать Логвину про компрометирующий материал, да этот человек и не знал, что в редакции готовится фельетон. Факты Сер­гей собирал, стараясь никого не спугнуть, не насторо­жить. .. И тем не менее Логвин приехал в редакцию точ­но в тот день, когда из типографии принесли гранки...

Сергей снова внимательно прочитал фельетон, ском­кал гранки и в сердцах швырнул в корзину... Попытал­ся работать, но не смог. Пожарники закончили мыть ма­шину и теперь задом подавали ее в гараж. Пожары в эту пору в городе редко случаются, так что машина в гара­же снова запылится...

Кабинет заместителя редактора находился в конце коридора. Козодоев разговаривал по телефону, когда вошел Сергей. Очевидно, разговор был малоприятный, потому что Александр Арсентьевич, глазами показав на кресло, отвернулся и что-то сердито забубнил в трубку.

Впрочем, Сергей и не прислушивался. Ветер швырял в стекла сухой снег, завывал. Вдалеке маячило красное кирпичное здание. Крыша белая, а вокруг печных труб снег припорошен сажей. К круглому чердачному окошку протянулась узкая дорожка кошачьих следов.

— Ну, что нос повесил, брат Сергей? — положив трубку, спросил Козодоев. — Фельетон завернули? Такое нередко случается в газете.

— Я бы хотел узнать, по какой причине, — сказал Сергей. — Если фельетон слабый, то понятно, а если...

— Фельетон хороший, — перебил Александр Арсенть­евич. — И редактору нравится...

— Кому же он не нравится? — посмотрел ему в гла­за Сергей.

Козодоев взял из пачки сигарету, закурил и, спохва­тившись, предложил Сергею. Тот отрицательно покачал головой.

— Да, ведь ты не куришь... — сказал Козодоев.— Спрашиваешь, кому фельетон не понравился? Есть мне­ние вышестоящей организации, что твой фельетон в дан­ный момент больше вреда принесет, чем пользы. В тре­сте леспромхозов сейчас неважнецкие дела, но в этом Логвин не виноват. Там сейчас происходит организаци­онная перестройка. И фельетон внесет еще большую су­мятицу. .. Понимаешь теперь, почему редактор снял твой фельетон?

— Не понимаю, — сказал Сергей. — Занимаясь дела­ми треста, я пришел к выводу, что такой человек, как Логвин, не может быть руководителем ни сейчас, ни после, как вы говорите, перестройки.

— На этот счет у начальства другое мнение, — сухо­вато заметил Козодоев.

Сергей отвернулся и посмотрел в окно: по белой крыше будто кто-то черные мячики разбросал. Это галки прилетели сюда. Наверное, с кладбища.

— Я могу с этим фельетоном поступить, как мне хо­чется? — спросил Сергей.

— Не советую, брат Сергей,— устало сказал Алек­сандр Арсентьевич. — Один против всех?

— И вы... против?

— И ты, Брут!— усмехнулся Козодоев. — Остро ты ставишь вопрос!

— Как вы меня учили.

— Хорошо, я не против, но что это изменит? Газету подписывает редактор, а не я.

— Я это и хотел узнать, — улыбнулся Сергей и под­нялся.

— Есть хорошая русская пословица: семь раз отмерь, один раз отрежь...

— Я знаю и другую: на пословицу, на дурака да на правду — и суда нет, — сказал Сергей.

— Не жалеешь, что расстался с фотоаппаратом? — испытующе взглянул на него Козодоев.

— Да что вы все про этот фотоаппарат... — вырва­лось у Сергея.

— И не жалей, брат Сергей. Если бы все в жизни было ровно да гладко, то, пожалуй, и жить-то было бы неинтересно, а?

— У меня еще никогда не было все ровно и глад­ко, — сказал Сергей. — Да и вряд ли будет.

— Вспомнил я еще одну поговорку, да стоит ли тебе говорить: все равно сделаешь по-своему...

— Я знаю ее... — рассмеялся Сергей. — Выше себя не прыгнешь? ..

— Ты научился мысли читать, — покачал головой Ко­зодоев.

— А я все-таки попробую,— сказал Сергей и вышел из кабинета.

Вернувшись к себе, достал из корзины гранки, раз­гладил. Быстро набросал на одной странице письмо. Больше не раздумывая, вложил гранки и листок в фир­менный редакционный конверт, заклеил и, схватив паль­то и шапку, вышел из кабинета.

На лестничной площадке повстречался с Лобановым. Заведующий отделом пропаганды поднимался из бухгал­терии с гонорарной разметкой в руке. Сергей хотел прой­ти мимо, но Лобанов остановил его.

— Я слышал, тебе фельтон завернули, — сказал он. — Обидно, конечно...

— Ничего, переживу.

— Вот всегда так у нас: напишет кто-нибудь злобо­дневный, острый фельетон, и пожалуйста — нет ему ме­ста в газете... А почему?