— Разрешите, я вам помогу? — Сергей взял у приезжей чемодан и поднялся вслед за ней в автобус.
Сергей вьюном вертелся у высокого зеркала в углу сумрачной комнаты. Проклятый, будто жестяной, воротничок белой нейлоновой рубашки не застегивался. Пуговица становилась наискосок, поперек, только не так, как ей полагалось. Застегнув наконец воротничок, нацепил галстук, облачился в свой единственный парадный костюм несколько устаревшего фасона. Засунул в верхний карман пиджака сложенный треугольником чистый платок, но, взглянув на себя в зеркало, поморщился (типичное пижонство!) и снова запихал платок в карман брюк.
— Как на свадьбу собираешься, — съехидничала мать.
Она заглянула из кухни в комнату. В руках тарелка и полотенце.
Сергей налил из флакона на ладонь зеленого пахучего одеколона и похлопал себя по свежевыбритым щекам.
— Я сегодня, кажется, встретил свою Прекрасную Незнакомку, — сказал он, моргая: одеколон попал в глаз.— Какие глаза. ..А улыбка! — Сергей растопырил пальцы и уставился на ладонь: — Мозоль натер, пока тащил ее чемодан до гостиницы...
— И не лень? — сказала мать. — Лучше бы дров с Генкой напилили и накололи.,. Все-таки для дома польза.
— Я ее на танцы пригласил,— продолжал Сергей.— Как ты думаешь, придет?
— Мне-то что за дело до твоих вертихвосток!
— Вертихвостки... — невозмутимо повторил Сергей.— Это птицы такие есть, да? Они хвостиком вертят вправо-влево, вверх-вниз... Трясогузки, по-моему?
Мать с трудом сдержала улыбку. Вытирая и без того сухую чистую тарелку, ворчливо спросила:
— Ночевать-то придешь?
— Можно подумать, что я дома не ночую! — возмутился Сергей.
— Думаешь, я не слышу, как ты каждый день под утро потихоньку дверь открываешь?
— Ладно, теперь с песнями буду возвращаться,— рассмеялся он. — Какая твоя любимая? Кажется, «Полюшко-поле». ..
— Ты вспыхиваешь, как порох, — сказала мать.— В любую драку можешь ввязаться, а я лежи всю ночь, не смыкая глаз, и думай, думай...
— А ты не думай, мать, — посоветовал Сергей. — Спи. С улицы влетел в комнату Генка. Раскрасневшийся, с разноцветным чубом. Такого удивительного чуба, как у братишки, Сергей ни у кого не встречал. На правой стороне головы волосы росли у Генки гуще и гораздо быстрее. По краям темные, а к центру все светлее, превращаясь в белую кисточку.
Увидев брата, Генка обрадовался, но чувства свои бурно выражать не стал, хотя темно-синие глаза его так и засияли.
— Как же я тебя прозевал?! — воскликнул он.— С утра на дороге караулил... Мотоцикл почистил...
— Заводил? — напустив на себя суровость, спросил Сергей.
— По тропинке вдоль огородов разок прокатился... На улицу не выезжал. Честное слово! Спроси у Валерки.
Валерки не было дома, поэтому спрашивать было не у кого. И потом, младший все равно Генку не выдаст. Наверное, и его прокатил... Надо замыкать на замок. Выскочит когда-нибудь, чертенок, на улицу и врежется в машину. На свою голову научил его ездить на «ИЖе».
— Завтра, будет время, на озеро прокатимся, — сказал Сергей.
— Ура! — гаркнул Генка, Ему хотелось обхватить брата за шею, прижаться к его щеке. В семье Волковых телячьих нежностей не признавали. Целовались только, когда кто-нибудь приезжал домой после длительной разлуки. Хорошо это или плохо, но все Волковы в проявлении своих чувств были весьма сдержанны. Так было принято у родителей, так поступали и дети. Даже всеобщий любимец, кудрявый семилетний Валерка, никогда ни к кому не лез целоваться.
Сергей достал книгу, полистал и вытащил пятидесятирублевую бумажку. Подумал и взял еще одну. Захлопнул внушительный, в синей обложке, том и аккуратно поставил на этажерку. Мать, наблюдавшая за ним, ничего не сказала, лишь губы поджала: только подумать! Сто рублей на один вечер! Сергей зарабатывал в редакции прилично и матери отдавал почти все зарплату, в этом смысле грех на него жаловаться, но, загуляв с друзьями-приятелями, мог изрядную сумму выкинуть на ветер.
— Я пошел, — сказал Сергей, впрочем ни к кому не обращаясь. Его раздражало столь пристальное внимание матери к его особе. Как будто не в театр идет отдохнуть, а собрался на какое-то темное дело.
— К Кольке надо зайти, — прибавил он и даже поморщился: оправдывается, будто уже виноват в чем-то.
Трудно все-таки взрослому парню жить под крылышком родителей. Так всегда и будешь для них ребеночком. А ребеночку скоро двадцать четыре года, и он уже в армии отслужил и имеет звание старшего сержанта. Знала бы она, как ее сынок Сереженька на своем
вездеходе зимой, во время учений, в болото ухнул и только чудом остался жив. За спасение машины и экипажа командир части лично вручил Сергею Волкову грамоту и серебряные часы. Часы оказались почему-то карманными, а парню в наш век носить карманные часы просто смешно. Теперь даже в брюках кармашков для таких часов не делают. Когда отец приехал в часть навестить сына, Сергей отдал ему часы. Отец и сейчас их носит.
В тесном коридоре Сергей мазнул сапожной щеткой по новым туфлям и, насвистывая, вышел на улицу.
Николай Бутрехин, давнишний друг Сергея, жил на берегу речки Дятлинки. Здесь, в самом центре города, чудом сохранилась еще с довоенных лет улица из двух десятков старых деревянных домов. Огромные клены, вязы, липы и тополя надежно укрыли от глаз архитекторов и градостроителей эту маленькую улицу на берегу. Называлась она Старорусская. В генеральном плане города предусматривалось в этом районе разбить большой городской парк, поэтому, наверное, и не трогали до поры до времени старые деревянные дома. Парк пока существовал лишь на кальке, а допотопная улица
благоденствовала. Позади домов сочно зеленели огороды и фруктовые сады. На другом же берегу Дятлинки возвышались многоэтажные современные здания Сельхозинститута, городского совета, новой гостиницы «Дятлинка». Так вот и сосуществовали на разных берегах современное, каменное, закованное в серый асфальт и гранит, и древнее, деревянное, отживающее свой век.
Сергей любил эту тихую зеленую улицу и даже сделал несколько фотоэтюдов, которые опубликовал в областной газете. На одном из снимков, по мнению Сергея самом удачном, был заснят глухой уголок улицы: часть бревенчатого дома, разросшийся огород, спускающийся к речке, и старая, крутой дугой изогнувшаяся ива. Вершина ее спряталась под воду. На корявом, отполированном до блеска стволе сидели двое серьезных босоногих мальчишек с удочками в руках. Сергей увеличил снимок и преподнес Бутрехину.
Была суббота; и по набережной гуляли люди. Большой каменный мост внушительной аркой перекинулся через Дятлинку. Из-под моста тихо выплыла лодка. В ней сидели парень и девушка. Луч солнца, оставив широкий розовый след в воде, ударил в гитару, лежавшую на корме, и она вспыхнула, стала золотой. Вспыхнула и бронзовая каска на голове солдата, стоящего на высоком гранитном пьедестале. Этот монументальный памятник павшим в боях за освобождение города от фашистских захватчиков был установлен на холме сразу за парком и виден издалека.
Николай Бутрехин был дома. Можно было не подниматься на высокое крыльцо, а сразу идти к старой иве. Именно оттуда доносились резкие звуки аккордеона. Упрямо, раз за разом один и тот же аккорд. Сергей улыбнулся: второй месяц мучает вальс «Амурские волны»! Сначала Николай учился играть на крыльце своего дома, но однажды пришел с работы и не увидел на месте аккордеона: отец спрятал его на чердаке. С тех пор Коля
уходит подальше от дома и разучивает вальс на пустынном берегу.
Бутрехин не заметил, как за его спиной остановился Сергей. Положив крепкий подбородок на аккордеон, как настоящий музыкант, Николай энергично растягивал мехи. Растопыренными несгибающимися пальцами осторожно дотрагивался до белых и черных клавиш. И хотя пальцы его чуть касались клавиатуры, из нутра аккордеона вырывались резкие, пронзительные звуки. Так на рынке визжат поросята, когда их запихивают в мешок.