— Как Гоголь вторую часть «Мертвых душ»...

Сергей молча уставился на нее. После продолжитель­ной паузы спросил:

— Вы смеетесь надо мной?

— Дайте мне почитать вашу повесть, — очень серь­езно сказала она. — Я не бог весть какой критик, но ска­жу вам правду. Только, пожалуйста, не обижайтесь на меня, ладно?

Сергей смотрел ей в глаза и молчал. Никому еще не давал он читать свою повесть. Случалось, Лиля подходи­ла к нему сзади, когда он сидел за письменным столом, через плечо равнодушно заглядывала в исписанные лист­ки и говорила: «Кончай, пора ужинать...» Или: «И не надоело тебе торчать за столом? Лучше бы в кино схо­дили. ..» И никогда еще не сказала: «Дай почитать, что ты там написал...»

Отогнав от себя непрошеные воспоминания, Сергей сказал:

— Хватит о литературе. Поговорим о щуках... Нет, лучше о вас! Вы знаете, что у вас удивительно красивые глаза? Я таких никогда не видел.

Сказал и опять почувствовал себя неловко: вот и у него вырвались банальные слова. Наверняка то же самое ей говорили многие мужчины...

— Ну что ж, поговорим о моих глазах, — улыбнулась она. — Если... нам больше говорить не о чем...

Костер гулко выстрелил, выбросил вверх длинный язык огня, почти достав до нижних ветвей ольхи, и сразу как-то сник, съежился. Две колеблющиеся тени стояли рядом, одна огромная, выше ольхи, вторая поменьше. Еще раз метнулось вверх пламя — это вспыхнула лежав­шая в стороне сосновая ветка, — и тени сблизились, сли­лись воедино и снова разошлись...

— Что же вы замолчали? — спросила она.

— Неохота глупости говорить...

— Тогда лучше помолчим... — рассмеялась она и на­гнулась за котелком. Длинные волосы соскользнули со спины и смешались с высокой травой. Когда она выпрямилась, тоненькая, стройная, их глаза встрети­лись. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга.

— Уха была чудесной, — сказала Лена. — Я бы ни­когда такую не приготовила.

— Каждому свое, — мрачновато пошутил Сергей.

 Девушка улыбнулась и, звякнув посудой, быстро пошла по узкой тропинке к дому. Из темноты донесся ее звонкий голос:

— Я утром рано уеду... До свидания, Сергей!

А он чурбаном стоял у погасшего костра и таращился на сгустившийся за ее спиной сумрак. На бугре протяж­но и насмешливо ухнула сова, а он все еще стоял и при­слушивался к затихающим шагам девушки.

И, уже лежа на шаткой железной кровати в темной душной избе, переполненной всевозможными запахами, вспомнил, что так и не спросил девушку про летчика, который ехал с ней на мотоцикле по Невельскому шоссе. Глядя в потолок, он слушал заливистый храп тети Ма­трены, доносившийся из другой комнаты, и непонятно чему улыбался. 

9

Сергею приснилось, будто загорелся дом. Примчались пожарные машины, пожарники в серых бре­зентовых робах и блестящих касках быстро подсоединили шланги к водопроводной колонке, и вот сильные тугие струи ударили в горящий дом...

Проснувшись и понимая, что все это было во сне, Сер­гей между тем явственно слышал, как била струя из брандспойта. Он открыл глаза и увидел, что уже рассве­ло. На кухне побрякивала посудой мать. У стены, под копией саврасовской картины «Грачи прилетели», на уз­кой кушетке сладко спали Валерка и Генка. Лежали они валетом, накрывшись серым солдатским одеялом. Ма­ленький Валерка во сне стащил с брата одеяло, и Генка натянул на себя край простыни.

Шум брандспойтной струи не прекращался. Сергей не поленился, встал и подошел к окну: так и есть, хлещет дождь! Огромная липа под окном не шевелилась. Мокрые листья тускло мерцали. На оконных стеклах ни капли. Над городом стояла ровная отвесная стена дождя. Даже не слышно было характерного звука капель, ударяющих­ся о листья, крышу, землю. Будто с неба спустились длин­ные серебряные нити, по которым бесшумно струилась влага. Дождя не было слышно, зато глухо урчала водо­сточная труба, брызгая широкой сверкающей струей.

В коридор, где Сергей умывался, ворвался мокрый, взъерошенный Дружок и засуетился вокруг. Когда пес толкнул его мордой под локоть и розовый кусок мыла с грохотом полетел в жестяную раковину, Сергей набрал из умывальника горсть воды и плеснул на Дружка.

На завтрак мать испекла блины. Большие, румяные, во всю тарелку, они распространяли аппетитный запах. В блюдце пузырилось горячее сливочное масло. Свернув блин в трубку, Сергей обмакнул его и сразу откусил пол-блина. Валерка — он внимательно наблюдал за старшим братом — сделал то же самое. Но, видно, кусок он отхва­тил не по своим возможностям: розовая щека у него взду­лась, на глазах выступили слезы.

— Где же твоя семья, Сереженька? — спросила мать. — Уже неделя, как Лиле пора на работу, а ее все нет и нет.

.— Безобразие, — прожевывая, ответил Сергей. 

— Может, она больше и не приедет сюда?

— Может, и не приедет, — подивившись материнской проницательности, ответил Сергей.

— А Юра приедет? — взглянул на брата Валерка.— Я ему рогатку сделал.

Генка не вступал в разговоры со взрослыми. Он вооб­ще был неразговорчив. Быстро съев свою порцию, надел пальто, схватил портфель и выскочил за дверь. Однако тут же вернулся и, нахлобучивая на лохматую голову белую пушистую кепку, спросил:

— Сереж, дашь сегодня покататься? — Дождь ведь.

— К обеду кончится, — уверенно сказал Генка.— Я его смажу и бензином протру. Дашь?

— В школу опоздаешь, — сказала мать.

— Ух и надоела мне эта школа! — пробурчал Генка и вышел. Он уже вымахал ростом с мать. Сергей видел в окно, как Дружок проводил брата до калитки и, обхо­дя разлившиеся лужи, вернулся.

— У меня все сердце изболелось, думая про вас. Опять поругались? — продолжала мать. — А родители, конечно, заступились за любимую доченьку... С чего бы, спрашивается, тебе уезжать раньше времени? Шутка ска­зать, билет в оба конца стоит больше двухсот рублей!

— Жарко там, — сказал Сергей. — Пустыня Сахара.

— В этой пустыне песок сахарный, да? — поинтересо­вался Валерка. — И горы сахарные, да?

— Там вовсе не сахар, — улыбнулся Сергей. Валерка бы еще поговорил, но мать быстро выпроводила его из-за стола. Валерка тоже вытянулся, ему на будущий год в школу.

— Иди в комнату и рисуй в тетрадке, — сказала она и снова взглянула на старшего сына. — Юра-то как? Здо­ров?

— Здоров, — коротко ответил Сергей, прихлебывая горячий чай из белой фарфоровой кружки с отбитой кромкой. Из этой кружки, сколько он помнит себя, он всегда пил чай. Кружка была толстая, старинная, с одним-единственным стершимся цветком на боку. То ли ромашкой, то ли васильком.

— Неужто так ничего и не расскажешь матери?

— О чем рассказывать-то?

— Что там у вас случилось?

— Ничего не случилось.

— Нынче ночью стонал во сне и зубами скрипел... Ведь мучаешься, неужели я не вижу?

— Вроде бы дождь перестал, — заметил Сергей, гля­нув в окно. — Пойду мотоцикл заправлю.

— Мать я тебе или не мать?!

— Мать, мать,— оказал Сергей и, накинув жа плечи плащ, вышел из дома.

Что он мог сказать ей? Он и сам ничего не знал. Лиля должна была выйти на работу первого сентября вместе с ним. «Где твоя жена? Что с ней? Не заболела ли?» Эти вопросы каждый день сыпались на него в редакции. А что он мог ответить?.. Редактору сказал, что уехал раньше, а жена, наверное, задержалась из-за болезни. Андижан далеко, письмо еще не пришло. То же самое сказал и ма­тери. Но если редактор поверил или сделал вид, что по­верил,— что ему еще оставалось? — то мать не прове­дешь. Каждое утро Сергей заглядывал в почтовый ящик, ко письма не было. Ну, ладно, не пишет ему, могла бы дать телеграмму в редакцию. Зачем же ставить его в ду­рацкое положение?

Если раньше, мучаясь бессонницей, он только и думал о Лиле, то теперь мысли его раздваивались: думая о же­не, он нередко ставил рядом с ней Лену, сравнивал их, будто разглядывал в бинокль, который приставлял к глазам то одной стороной, то другой. На Лилю хотелось  смотрть так, чтобы она виделась в уменьшенном виде. Прошлое, по сравнению с настоящим, было куда приятнее. Пусть они почти два года не жили вместе, когда она училась, и все равно было что вспомнить: мучительные недели разлуки, телефонные разговоры, потом бурные долгожданные встречи...