— Я этот рассказ не выброшу из альманаха, — твер­до сказал Сергей.

Дадонов с любопытством взглянул на него, и во взгляде его на этот раз не было обычной доброжелатель­ности.

— Ты можешь его, конечно, оставить… «для семей­ного альбома», как говорит дядя Костя.

— Этот рассказ будет опубликован, — сказал Сергей, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

— Только не в альманахе, который я подписываю в печать.

Они посмотрели в глаза друг другу. До сих пор они ладили. Сергей уважал Дадонова за ум, прямоту, чест­ность. И Павел Петрович уважал Волкова за талант, не­зависимость, принципиальность, порядочность. И стоит ли их хорошее отношение друг к другу ставить под удар из-за одного рассказа? В этом споре они зашли так да­леко, что если один из них не уступит, то произойдет взрыв.

«Горячий мужик! — думал Дадонов. — Такой не пой­дет на попятный... Глаза как у разъяренного тигра! Сейчас заявит, что не будет вести альманах... А где я возьму еще такого опытного и добросовестного редак­тора-составителя?»

«Легче всего хлопнуть дверью и уйти, — размышлял Сергей Волков. — Но и убедить его я не в силах... Нельзя ссориться с Дадоновым. Областное издательство утвердило ответственным редактором альманаха Дадо­нова, а меня всего-навсего редактором-составителем. И, естественно, последнее слово всегда оставалось за Да­доновым. .. В конце концов он отвечает за альманах и вправе поступать, как находит нужным. И потом, Дадо­нов хороший человек и так много сделал для меня... Нет, нельзя с ним ссориться!»

Сергей на миг представил себе лицо Игоря Муравь­ева, когда он вернет ему рассказ. Игорь ничего не ска­жет, он толковый парень и все понимает. Возможно, даже и не упрекнет ни в чем Сергея... Но уйдет обманутым, в одну минуту утратив веру в человеческую справедливость и, самое страшное, веру в себя! Знали бы молодые авторы, на что идут иногда редакторы, чтобы отстоять их произведения...

— Вы можете рассказ не печатать, это ваше право, — стараясь говорить спокойно, произнес Сергей.—Но вы поступите несправедливо, и я больше не смогу вас ува­жать, как прежде.

Теперь у Дадонова порозовели скулы. Сидя на диване, он развязывал и снова завязывал тесемки коричне­вой папки с рукописями. Резко поднялся, высокий, под­жарый, и пошел к двери. На пороге обернулся.

— Каким ты был, таким и остался... — с улыбкой произнес он, но улыбка получилась натянутой.

— А это плохо? — спросил Сергей. Не глядя на него, он водил пером по чистому листу бумаги.

— Не знаю... — сказал Дадонов и вышел.

А через томительный час — работа валилась из рук Сергея — зазвонил телефон, и Павел Петрович Дадонов сообщил, что еще раз перечитал «Голубого оленя» и со­гласен, что рассказ хороший и его, пожалуй, можно пе­чатать. .. Нужно только концовку чуть-чуть изменить...

Сергей повесил трубку, выпрямился на стуле и облег­ченно вздохнул, будто сбросил с плеч огромную тяжесть. Этот час показался ему самым долгим за всю его жизнь.

Сергей вышел на балкон и, облокотившись о желез­ные перила, закурил. Лена посадила в деревянные ящи­ки цветы, и они густо разрослись. От перезимовавших цветов остались порыжевшие длинные метелки со съе­жившимися коричневыми листьями. Они негромко шур­шали на холодном ветру. Снег перестал идти, и кругом разлились лужи. Даже не верилось, что еще утром было белым-бело, завывала метель. Из-за мокрых блестящих крыш — возле чердачных окон еще сохранились комки нерастаявшего снега — посверкивало заходящее солнце.

Она должна появиться на той стороне улицы, у глав­почтамта. Издали заметив его, улыбнется и помашет ру­кой, а бывает, о чем-то задумавшись, и не взглянет на балкон. Вот и сегодня она не подняла голову, не улыб­нулась и не помахала рукой. Тоненькая, в светлом плаще и косынке молодая женщина задумчиво шла по тротуа­ру. Каблуки ее высоких сапожек неторопливо постуки­вали.

Раздался звонок. Хотя у нее и был ключ, она всегда звонила. И звонок был длинный и радостный. Сергей открыл дверь, обнял Лену и поцеловал. Щеки у нее были прохладные и пахли весенней свежестью, глаза сияли.

— Ты опять колючий... — улыбнулась она. — Гово­рят, американцы утром и вечером меняют сорочки и бре­ются на дню два раза... Сорочки не обязательно так ча­сто менять, а бриться, милый, не мешало бы...

— Отпущу бороду, — сказал Сергей. — Никаких хло­пот.

— Теперь это модно. Под Хемингуэя.

— А если я облысею, ты меня бросишь?

Лена рассмеялась и взъерошила ему волосы.

— Тебе это пока не грозит.

— Лысеют ведь люди?

— Говорят, такое чаще всего случается с теми, кто изменяет своим женам...

— Это что, намек? — нахмурился он. — Моя жена те­перь ты!

— Вернется Лиля, и ты как миленький прибежишь к ней.

— Я не пойму: ты ревнуешь или смеешься надо мной?

— Я знаю тебя, Сережа, — сказала она. — Лили нет, и ты сам не свой. Ведь думаешь о ней, хотя даже себе в этом не можешь признаться.

— Думаю, — сказал Сергей. — Ну и что же? Она мне не чужая! И потом, сын...

— В том-то и дело, мой дорогой! — невесело рассмея­лась она.

— Не будем об этом, — сказал Сергей. — А то мы по­ссоримся.

Лена стала готовить ужин. Сергей вертелся рядом, помогал, но вдвоем в маленькой кухне было тесно. Лена попросила его уйти. Сделав вид, что обиделся, Сергей достал из холодильника бутылку водки и ушел в ком­нату. Он не любил пить один, но слишком уж сегодня был нервный день. Налил стакан и залпом выпил. Смор­щившись, с бутылкой в руке влетел в кухню и, схватив с тарелки кусок сыра, закусил. На глазах выступили слезы.

Лена молча отобрала бутылку и снова спрятала в хо­лодильник.

— Это что-то новое, — заметила она. — Ты пьешь один?

— Я ведь знаю, ты водку не терпишь, — сказал Сер­гей.

— Садись ужинать, — предложила Лена.

Сергей с удовольствием смотрел, как она ловко на­кладывает на тарелки жареную картошку, приготовляет маленькие бутерброды с паштетом и маслом. На газовой плите свистел чайник. За окном быстро сгущались сумер­ки. Над телевизионной рогаткой — она была видна из окна — ярко загорелась большая звезда. Сергей обратил внимание, что на крыше соседнего дома отогнулся желез­ный лист и при порывах ветра гулко грохотал.

— Сегодня опять меня встретил у проходной Дима Луконин, — сказала Лена. — На голубом «Москвиче».

— Вот скотина!—усмехнулся Сергей. — У него про­сто мания за чужими девушками ухлестывать.

— Предложил прокатиться за город, — подзадорила Лена. — Говорит, поучу водить машину... Ты ведь не до­гадаешься. Я еще и не видела твою машину.

— Может, проучить его? — спросил Сергей. Он уже не перывй раз слышал от Лены, что Дима Луконин сно­ва вертится возле нее, после того как приобрел по дешев­ке разбитый «Москвич», который за зиму отремонтиро­вал и покрасил в голубой цвет. Решил, что теперь он самый завидный жених в городе.

— Как ты его проучишь? — поинтересовалась Лена.

— Подремонтирую свой автомобиль и... протараню Димкину колымагу.

— Это неблагоразумно и попахивает хулиганством... А потом, вы останетесь без машин... А как же я? Мне очень хочется научиться водить машину.

— Ну, тогда я его вызову на дуэль, — пообещал Сергей.

— Ты как ребенок, Сережа, — улыбнулась Лена.— Вроде бы шутишь, а у самого уже глаза сверкают... Он мне совсем не нравится. Даже с автомобилем.

— Научу я тебя водить, вот только с альманахом развяжусь... И махнем мы с тобой на Заснежное, а? Где я чуть не утонул, а ты меня спасла...

— Это когда ты был голый и постеснялся ко мне в лодку забраться, хотя зуб на зуб не попадал?

— Я думал, ты не заметила, — рассмеялся он. — А что было бы, если бы я действительно забрался?

— Веслом бы огрела!

— Там, на озере, я впервые подумал, что ты моя судьба, — сказал он. — А ты что подумала?

— Что я подумала... — Она без улыбки смотрела на него, в больших глазах непонятное выражение. — Я по­думала, что больше никогда на это озеро не приеду.

— Почему? — удивился он.