— Умный у тебя боров, Прокопыч, — громко сказал Иван Ильич. — А свинья ты сам. Прости, что на старости лет говорю тебе такое. Дожил до семидесяти лет, а, вы­ходит, ума не нажил. Что же ты рыбу-то губишь? Сколь­ко мальков бы выросло из той икры, которую ты, навер­ное, и есть-то не стал. Ну куда тебе полсотни лещей? Это, считай, три-четыре пуда. На базаре продал?

Прокопыч завертелся на койке, закряхтел — не ожи­дал он такого оборота — и наконец выдавил из себя:

— Я рыбой не торгую.

— Все сам съел?

— Соседям роздал, знакомым... И тому же борову.., Да разве я один ловлю? Почитай, второй на нашем заводе рыбак. А без сетки теперь какой улов? Курам на смех! У каждого сетенка, да и не одна...

— Отец твой и дед тоже так поступали? — спросил Иван Ильич.

— Тогда рыбы было много, не то что теперь!

— Люди тогда поумнее были да похозяйственнее. И не только о себе думали, а и о других, которые после них останутся. А вот такие дикари, как ты, и порешили всю рыбу. Неужели непонятно: если ловить рыбу в не­рест, то она икру не вымечет. Не вымечет икру — маль­ков не будет. А значит, и рыбы в реках-озерах не будет, да уже во многих и нет. А нет рыбы — водоросли разра­стаются и высасывают целые озера, превращая их в бо­лота. .. Да что я говорю! Не желторотый ведь ты юнец. Оказывается, мудрость и с годами не к каждому при­ходит.

— Да ежели бы я один, а то ведь все?.. — только и нашелся что сказать Прокопыч.

Иван Ильич несколько дней с ним не разговаривал. Смотрел как на пустое место. Старик сильно переживал. То и дело с его койки доносились тяжкие вздохи. Он поворачивал бородатое лицо к Вологжанину и, оттопы­рив ладонью ухо, не пропускал ни одного его слова. А потом как-то утром, когда Альбина сунула всем под мышку пахнущие дезинфицирующим раствором градус­ники, сказал:

— Правда твоя, Ильич... Не бережем мы свое добро. И как так вышло, что мы перестали и землю и воду своим добром считать? Вот то, что вокруг дома огоро­жено палисадником, — это мое добро. Тут я хозяйствую как надо. И навоз подвезу, и вскопаю, и лишние ветки у яблоньки подрежу, а что за забором — мне до того де­ла нет. Так и на озере: забросил сеть, что вытащил — и рад, а что там осталось, об этом не думаешь... Вот ты назвал меня нехорошо...

— Свиньей, — подал голос Игорь. Старик сделал вид, что не расслышал.

— А ить это не моя вина, что народ стал такой. Тут надо корень где-то поглубже искать. Я вот думаю, что, ежели бы с каждым в свое время поговорили, как ты со мной, может, человек и понял бы. И потом, раньше столь­ко рыбаков не было. Помню, жил я в деревне на берегу Горелого озера, так у нас все снасти были, а ловили ры­бу раз в две недели, когда к столу требовалось. И озеро-то небольшое, а рыба испокон веку там водилась. И та­ких упорных с удочками отродясь в нашей деревне не было. Несурьезным это дело считалось, прогуливаться днем по бережку с удочкой. А теперя что деется? Как пятница, так цельная армия кто на чем горазд чешет на реки да на озера. А в газетах пишут, что рыбалка — лучший отдых! Вали, народ, на озера, лови рыбу! Еще премии отваливают, кто больше натягает... А ежели их тыщи понаехало-понабежало? И, уж конечно, найдутся такие, что и сетки припасли... Что-то тут не так, Ильич. В чем-то промашка допущена. Ну, а уж коли все чер­пают ложками да поварешками из реки да из озера, то и кто законы уважает, а не браконьер какой-нибудь, не утерпит и побежит за своей долей... Ежели бы никто сетки в нерест не ставил, разве я решился бы? Ни в жизнь!

— В твоих словах, Прокопыч, есть резон, — задум­чиво проговорил Иван Ильич. — Я уже предлагал сво­ему ведомству запретить в нашей области рыбную ловлю всеми доступными средствами на два-три года. Запре­щают ведь охоту?

— Ну и как? — поинтересовался Сергей.

— Нужен хозяин над всем этим делом. Хозяин с креп­кой рукой. А у нас любят изучать вопрос со всех сторон, обсуждать, ставить на голосование...

— Ильич, — сказал Прокопыч. — А эту несчастную сетёнку я тебе принесу в контору, как только, бог даст, поправлюсь.

— Если бы все так, как ты, Прокопыч, поддавались моей агитации... — невесело улыбнулся Иван Ильич.

 — Меня вы тоже убедили, — сказал Игорь. — Я вот все думал, не купить ли мне спиннинг и удочки, а теперь раздумал. Лучше я буду конным спортом заниматься. Люблю лошадей.

 — А может быть, когда школу закончишь, поступишь к нам, в Главрыбвод, инспектором, а?

 — Подумаю, — пообещал Игорь и с хитрой усмеш­кой поглядел на Прокопыча. — Я ведь теперь знаю, где орудует один старый опытный браконьер...

— Тьфу! — сплюнул Прокопыч. — И слово-то какое-то не нашенское, не русское.

— Настоящему русскому человеку всегда была свой­ственна великая любовь к своей родине, — очень серь­езно сказал Иван Ильич. — А в это понятие любви к родине входит и любовь к ее природным богатствам: земле, лесу, рекам, озерам... И нет ничего обиднее, когда неко­торые люди, распинаясь в своей любви к родине, садятся на машины, едут в лес и уничтожают там все живое, а в озерах — рыбу. Это не любовь к родине, а...

— Предательство, — подсказал хитроумный Игорь.

— Возможно, это и слишком крепко сказано, но доля истины есть, — сказал Иван Ильич.

Сергею все больше нравился этот человек. Его всегда привлекали цельные люди с сильным характером. Таких людей не снедают мелкие заботы о себе, их волнуют большие проблемы. Уже две недели они находятся в од­ной палате, а лично о себе Иван Ильич еще ничего не рассказал. Два или три раза его навещала маленькая худощавая женщина, очевидно жена. С ней Иван Ильич разговаривал очень тихо. И грубоватый голос его ста­новился мягким, душевным. Женщина целовала его в щеку и уходила.

Гораздо чаще к нему приходили сотрудники и сидели до тех пор, пока сестра не прогоняла их. И это было со­всем не вынужденное вежливое посещение заболевшего сослуживца, когда людям не о чем говорить, а так, сидят у постели, обмениваются пустопорожними словами и тоскливо думают, как бы поскорее уйти. Здесь же велись серьезные разговоры о работе учреждения, о происше­ствиях на водоемах, тут же на месте решались какие-то важные дела, подписывались бумаги. И случалось, посе­тители забывали, что пришли к больному, и начинали громко спорить, размахивать руками, доказывая что-то. Иван Ильич тоже повышал голос, большая рука рубила воздух...

И потом, когда сотрудники уходили, он еще долго не мог успокоиться, потирал больное колено и, глядя в по­толок, говорил:

— Это самая отвратительная черта у человека — уйти от любой ответственности. Ничего самому не решать..« На рыбзаводе в отсеках несколько миллионов мальков пеляди. Привезли ее черт знает откуда. Подкормки под­ходящей нет, ухода тоже никакого. Нужно немедлен­но мальков запускать в водоем, а они тянут волынку! Сами не могут решить, в какое озеро запускать, хотя об этот разговор ведется еще с зимы. .. Ну, разве можно так? . .

— Безобразие, — охотно соглашался Игорь.

— Ты чего это? — удивленно косился на него Вологжанин.

— Нельзя, говорю, мальков мучить, —невинным го­лосом пояснял Игорь.

— Приходи ко мне после школы, — успокаиваясь, го­ворил Иван Ильич. — Я из тебя сделаю настоящего ин­спектора. .. Это сейчас самая романтическая профессия. Тут тебе и опасность на каждом шагу, и стрельба из ру­жей, и погоня за браконьерами на быстроходном ка­тере. . .

 — Мне это подходит, — улыбался Игорь.

— Может, и мне переквалифицироваться в рыбин­спектора?— с улыбкой сказал Сергей. —- С удоволь­ствием бы пожил в избе на берегу красивого озера.

— Ты что же, думаешь, это курорт?

— Возьмете или нет? — допытывался Сергей. — Бра­коньеров я тоже не люблю.

— Если ты бандитов не испугался, то, я думаю, и пе­ред браконьерами не спасуешь, — сказал Вологжанин.— У меня есть одно вакантное место. Райский уголок: кру­гом сосновые леса и два озера — Малый Иван и Большой Иван. И дом инспектора на самом берегу. Чуть выше, на бугре, хутор из пяти дворов. Участок порядочный, что-то около двадцати охраняемых водоемов.