Он почувствовал, как член дернулся. Ему нравилось слышать это слова из её полных губ.

— Потому что это я и собираюсь сделать.

Белла изучала его, будто могла видеть его сердце, что, конечно, невозможно. Он давно потерял этот орган.

— А насчет боли?

673 неловко переступил с ноги на ногу:

— Возможно, это небольшое преувеличение. — Он поднял её лицо за подбородок, чтобы встретиться с его твердым взглядом. — Теперь ты моя. Не его. Здесь, мать его, засранец Совета не может ничего поделать, он там лежит на земле, так что пусть привыкает к этому. Вам двоим лучше к этому привыкнуть.

— Я не хочу быть с ним. Я не была с ним и до крушения, — она даже не колебалась.

Что-то внутри него отпустило. Он даже сразу и не понял, что внутри всё сжалось.

— Хорошо.

— Знаю, у меня нет реальных оснований просить, учитывая условия нашей сделки, — её голос дрогнул, стегнув его подобно кнуту, — но я... я бы была признательна, если бы ты намерено не унижал меня.

Черт. Когда 673 увидел, как она обняла самодовольного ублюдка-ученого голубых кровей, ему захотелось его уничтожить. Чтобы было ясно, как день, что она больше не коснется ублюдка. И да, чтобы она чувствовала себя хреново: унижено, грязно и дерьмово, как он ощущал себя, что никогда не будет соответствовать уважаемому, высокооплачиваемому ученому Совета с кучей ученых степеней и без судимостей.

Что делало его тупым идиотом. И глупцом тоже

Правда в том, что он не хотел, чтобы его девушка-воин чувствовала себя плохо с ним. Не хотел, чтобы она его ненавидела. Или от отчаяния села в шаттл и улетела отсюда на световые годы.

Дело в том, что он полюбил её.

Заключенному нравилось, как она пахла. Подобно ванили, женщине, свету, надежде, добру и всего, чего у него никогда не было. 673 нравились изгибы её талии и полные груди. Он любил, как она издавала слабые звуки, когда он входил в нее. Ему нравилась её душа, мужество и забота о своих коллегах, брате и сестре. Он любил её твердость и настойчивость, стойкость и чувство справедливости. Её ярость, когда он вел себя как засранец.

Преисподняя, она чертовски близка к совершенству. Он никогда не думал искать такую женщину. Не только на Драгаш-25, но и в любой точке вселенной.

— Больше этого не повторится. — 673 поднял её подбородок, и она увидела искренность в его глазах.

Белла улыбнулась:

— Я не должна была набрасываться на тебя из-за правды о спасательном шаттле и о том, как обстоят дела. Я не поступлю так вновь.

— Мы квиты.

Это был странный разговор. Обнимать её вот так. Как нормальный человек.

Странно. Приятно. И ужасно. Потому как он не нормальный человек, и Драгаш-25 не обычная планета.

— Квиты, — повторила Белла его слова. — Мне это нравится. — Она выглядела довольной. Как он и предполагал. Затем на её лице отразилась грусть. — Мы в безопасности от этого 225-го и его своры?

— Никто не защищен на этой планете, но я знаю, где 225-й и его свора любят проводить время. Пока я не беспокою их, они не трогают меня. Они знают, что я могу причинить им много хлопот.

— Так они не придут за нами?

Он задавал себе тот же вопрос.

— Они знают, что после крушения остались выжившие. Я скрыл наши следы, но ваши солдаты не слишком осторожны. Надеюсь, ваши солдаты займут свору 225-го, и те никогда не поймут, что есть ещё выжившие.

Если свора прознает, что выжившие — это женщины, их ничто не удержит. Вот почему он уходил как можно быстрее подальше от места крушения.

— А если Пог и другие расскажут?— спросила Белла.

673 сомневался, что им выпадет шанс даже закричать о пощаде. 225-й и его свора намного более дикие, чем тигос. Но он также знал, несмотря на то что солдатские ублюдки бросили их, она не захочет услышать такого ответа. Так что он решил её отвлечь:

— Ты пытаешься отказаться от нашей сделки?

— Что? Нет. — Белла выглядела восхитительно смущенной и немного рассерженной. Лучше это, чем её испуганный взгляд ранее.

673 развернул Беллу, прежде чем та успела возразить, и притянул к себе, давая ей ощутить давление жесткого, толстого члена к её попке.

— Ты уверена в этом? — Заключенный скользнул губами вдоль её шеи. Боже, он любил, как она пахла. — Возможно, я преувеличил на счет боли, но не об остальном. Пришло время расплаты, и я хочу тебя на четвереньках. Сейчас.