Только одному человеку в Дятькове в этом году не весело было на масленицу — Даниле Петровичу Грачеву, лучшему стекловару на хрустальной фабрике его превосходительства. Не до веселья было ему, бедняге. Сенька его, точно жеребенок молодой, носился по улице как угорелый, катался с друзьями то с одной горы, то с другой, даже подраться кое с кем сумел. А вот отцу-то его час от часу становилось все грустней.

Анна Николаевна, жена Данилы Петровича, с тревогой смотрела на мужа, пыталась вызнать, отчего он такой грустный стал.

—  Что ты, Данила, такой невеселый, будто потерял что или похоронил кого? Ты скажи мне: что тебя мучает? — спрашивала она его.

—  Ах, отстань ты от меня! — отвечал ей Данила Петрович. — Ничего я не терял, никого я не хоронил, но и не нашел еще того, что найти мне край как нужно.

—  А ты мне скажи, что тебе найти-то нужно, может, я тебе пособлю? Ведь я тебе не чужая, — приставала к нему Анна Николаевна. — Может, ты все позор свой никак не можешь позабыть, что генерал тогда на конюшню спровадил тебя? Так ты же в том не повинен, и не одного тебя он туда спроваживал, таков уж он зверь.

Данила Петрович только рукой махал, словно от мухи надоедливой отбивался.

И Анна Николаевна умолкала, только тихонько вздыхала, глядя на мужа.

Зато Сенька никогда не спрашивал отца, почему он скучный такой. Сенька-то лучше всех знал, что мучает его тятьку.

—  Да брось ты, тять, кукситься, — говорил он не раз. — Ну что ты нос повесил? Я тебе честное слово даю, вот как хочешь забожусь, что я помогу тебе вызнать у этого чертова Жульца все секреты его. Вот увидишь.

—  Каким это образом, хотел бы я знать? — грустно спрашивал Данила Петрович.

—  Ну я еще не знаю и сам, как это у нас с ним выйдет на деле, а только я его обведу, как он ни прячься от нас. Ишь леший какой! Самому же кто-то показал, как и что, чтоб получился этот проклятый золотой рубин, а вот как с другими поделиться — так не хочу? Ну нет, брат, не на таких напал! Пусть только он опять приступит к варке, так и недели не пройдет, как я все вызнаю у него.

—  Ты уже один раз «вызнал». Получил гулю на лоб? Как бы он тебе другую туда же не присадил.

—  Не присадит!

Сенька и сам не понимал отчего, но почему-то был уверен, что они с тятькой тоже скоро научатся варить золотой рубин. Подумаешь, невидаль какая! Всякое стекло они варят, а это не смогут? Да быть этого не может!

Данила Петрович хоть и не принимал слова сына всерьез, а все же ему немножко легче становилось. Ведь, собственно-то говоря, им не так и много теперь разузнать осталось. Когда Шульц поливал жидкостью шихту, которую они принесли к нему в лабораторию, тут и гадать не нужно было, что это такое. Каждый стекловар мог бы сразу понять, что это царская водка, а в ней растворенное золото.

Не трудно было понять Даниле Петровичу и того, что получилось у Шульца с его рубином в прокальной печи. Когда Степан Иванович передал ему в подробностях разговор Шульца с генералом, Данила Петрович сразу понял суть дела.

—  Врет он все, этот Жульц, — сказал Данила Петрович, выслушав рассказ друга. — Никакого доваривания в прокальной печи быть не может, жар у ней не тот. Просто      он      пыль      пускал      в      глаза генералу, цену себе набивал, ну, а заодно и в заблуждение его и нас ввел.

—  Тогда почему же у него в одном горшке пять сортов получилось? — спросил Степан Иванович.

—  Вот этого я тебе не могу сейчас объяснить, а одно для меня тут уже ясно: краски набегают в прокальной печи.

—  Но если бы одна набегала, а то ведь пять оттенков?

—  Значит, он там что-то делал с посудой из этого рубина своего. Видимо, он часть держит поодаль от огня, а часть — поближе к огню. Так мне пока думается.

Данила Петрович как в воду глядел, в точности разгадал, что делал Шульц со своим рубином в прокальной печи.

—  Главное для меня сейчас, не в этом. Главное — узнать, сколько золота      надо класть      в      шихту, чтоб получилось то, что требуется, — продолжал Данила Петрович.

Да, главное именно в этом. А как узнаешь? Ведь и для Шульца главное, чтобы именно это не узнал никто. И Данила Петрович это хорошо понимал.

«А Сенька что ж... Сенька еще ребенок, он по-детски еще на все смотрит. «Вызнаю», — говорит. А поди-ка вызнай, голубок! Не так-то это легко. Он тебе, Жульц этот, даст «вызнаю»!»

А время-то идет, на месте не стоит. До пасхи — срока, к которому Данила Петрович должен не только секрет вызнать, а и самому выучиться варить золотой рубин, — остается каких-нибудь семь недель.

Вот что мучило сейчас Данилу Петровича, вот о чем были все думы его и вот почему одному ему не было весело в эту самую веселую неделю в году, в широкую масленицу.

На первой неделе великого поста, в так называемый «ницовый понедельник», — ницовым его называют потому, что в этот день, после трехдневной пьянки и гульбы, большинство православного люда лежит, как говорят, ниц лицом, мучаясь от головной боли, — Генрих Иоганн Шульц получил приказ из конторы фабрики варить снова золотой рубин, да не в одном горшке, а сразу в двух. И золото ему на этот раз выдали не в монете, а в песке, причем об этом никто, кроме Шульца да кассира, не знал.

Данила же Петрович и Сенька полагали, что Шульц опять будет в царскую водку пятерки с десятками бросать.

И горшки, в которых Шульц должен на сей раз варить рубин, стояли не рядом, а порознь. Это потому, что в конторе было решено вырабатывать изделия не из одного чистого золотого рубина, а из двух сортов, простого стекла и рубина, так называемый «хрусталь с надцветом». Рубин будет верхним слоем как надцвет. Изделия не потеряют красоты, зато будут дешевле. Из двухслойного стекла при нанесении граней получаются дивные вещи, лучше даже, чем из одноцветного, более дорогого: их можно разделывать алмазной гранью, украшать граверными узорами. Горшки для Шульца были подготовлены: один — по одну сторону печи, другой — по другую. Шульц начал было ворчать на смотрителя, но тот ему ответил, что таково распоряжение высшего начальства. Делать нечего, надо покоряться.

Как и в первый раз, Шульц заявился в гуту часа за два до начала варки. Данила Петрович и Сенька опять припоздали, да они ведь и не знали, когда Шульц снова приступит к работе. Шульц на этот раз обошелся без брани.

Шихту для своих горшков Шульц осмотрел еще до прихода Данилы Петровича и Сеньки; шихта показалась ему вполне качественной. А когда Данила Петрович и Сенька появились в цеху, Шульц направился с ними в составную. Только теперь он приказал им насыпать не одно ведро шихты, а два — для смешивания с раствором в лаборатории. Все шло чин чином, как и при первой варке, только работенки вдвое стало больше для Данилы Петровича и Сеньки.

И так же, как и тогда, при первой варке, Шульц, перед тем как начать растворять золото в царской водке, выставил своих помощников за дверь.

— Форт! Форт! — скомандовал он им.

И вот тут произошло неожиданное: в коридоре оказался почему-то один Данила Петрович. А Сенька пропал, ну вот словно сквозь землю провалился. Куда он исчез, этого не только Шульц, а даже Данила Петрович не углядел.

«Неужто он в лаборатории остался? — недоумевает Данила Петрович. — Неужто он затаился там, чтоб за Шульцем подглядывать? Так, кажись, там и негде запрятаться ему, нешто только под стол как юркнул... Ах, пострел этакий! Углядит его немец, влетит ему от него».

Данила Петрович угадал. Сенька действительно остался в лаборатории Шульца и сидел именно под столом, на котором Шульц волхвовал с раствором. Как он умудрился незаметно нырнуть туда, понять невозможно. И что удивительней всего, Шульц именно за Сенькою-то больше всего и наблюдал. И почему Шульц не углядел, что в коридор вышел только один Данила Петрович, а Сенька где-то застрял, тоже понять нельзя. Бывает же так, что и самый бдительный глаз, а проморгает. «Бывает проруха и на старуху» — говорит старая пословица.