Шульц делает свое дело на столе, а Сенька сидит под столом и прислушивается к тому, что на столе делается...

Сенька не только шевельнуться — дыхнуть как следует боится, он весь в слух превратился. Он слышит, как булькает жидкость из бутылей в посудину, как сопит Шульц.

«Так, — думает Сенька. — Это, значит, он водку эту самую царскую сейчас составляет, а потом станет монеты туда опускать. Надо только мне теперь хорошенько считать, со счету не сбиться, как тот раз, узнать, сколько он туда будет кидать их».

Но, к удивлению Сеньки, сегодня почему-то не слышно, как Шульц опускает золотые монеты в посудину с царской водкой, а что-то делает другое, а что — не понять.

«Что ж он делает-то там сегодня?» — недоумевает Сенька и начинает потихоньку высовывать голову из-под стола.

И Сенька видит, что Шульц устанавливает на столе какие-то маленькие весы, ну совсем крошечные, тарелочки меньше блюдечка чайного. На одну тарелочку Шульц ставит малюсенькие гиречки, а на другую сыплет из бумажного пакетика золотой песок. И так осторожно сыплет, боится просыпать хоть бы песчинку одну.

«Ах, вот оно что! — догадался Сенька. — Сегодня ему дали не монеты, а песок золотой. Так... Теперь мне, значит, надо углядеть, какие он гирьки положил на ту тарелку весов».

Но вот это-то ему подглядеть и не с руки. Тарелка весов, на которую Шульц гирьки положил, пришлась как раз не к тому краю стола, из-под которого осторожно выглядывал Сенька, а к середине стола. Сеньке было бы подождать, когда Шульц кончит взвешивание и начнет снимать с тарелки гирьки, но он об этом не догадался, а решил еще побольше высунуть нос из-под стола, авось тогда ему будет видно все.

А в коридоре Данила Петрович с замирающим сердцем прислушивался к тому, что происходило в лаборатории Шульца. Что Сенька тоже находился там, в этом у Данилы Петровича сейчас не было и сомнения. Где же ему и быть, как не там?

И тут в лаборатории раздался дикий рев. Словно туда забрался матерый медведь и его там вместо меда угостили царской водкой. Это, конечно, взревел Генрих Иоганн Шульц, углядевший Сеньку под столом.

—  Ах ты, паршивый свинья! — орет Шульц. — Твой подглядайт за мной, да? Маленький свинья ты! Мой твой сей минут будет убивайт!

«Господи ты боже мой, да он и в самом деле как бы не укокошил его там, — ужаснулся Данила Петрович. — Ишь какой разбойник, ему человека убить раз плюнуть!»

И Данила Петрович начал колотить в дверь что есть мочи. Дверь открылась, и Шульц вышвырнул за ухо из лаборатории Сеньку.

—  Получайт свой маленький свинья! — орет Шульц на Данилу Петровича. — И больше его нога не ступайт порог мой лабораторий, твой будет мешайт шихту один всегда!

А Сенька, отскочив от Шульца подальше, смотрел на него злобно, потирал горевшее, словно в огне, ухо и шептал себе под нос:

—  Все равно ты не упрячешься от меня! Все равно я все вызнаю.

Но этих его слов не только Шульц, а даже Данила Петрович не слыхал. Шульц впустил в лабораторию только одного Данилу Петровича, а Сенька остался в коридоре.

«Ну что ж, авось в другой раз мне и повезет. Москва не сразу строилась, говорят старики», — утешал Сенька сам себя.

А как ему может повезти в другой раз, на что ему надеяться, он и сам не знал.

Вышли из лаборатории Шульц и Данила Петрович и направились в составную. Данила Петрович нес одно ведро с шихтой, Сенька другое, а Шульц опять шествовал барином. На Сеньку Шульц старался не смотреть: он его возненавидел на всю жизнь.

«Проклятый мальчишка! Нехороший мальчишка! Такой маленький сам и такой уже большой жулик, а? Такого надо убивать!» — ворчал про себя Шульц.

«Толстая твоя морда, неуклюжий ты боров, дурак! — думал про Шульца, в свою очередь, Сенька. — Как надрал ухо, что и сейчас все еще горит. Одолел, хватило силы? И лапища-то как у медведя какого, словно клещами сцапал. Самого бы тебя так схватить, чтоб ты знал, каково это бывает».

—  Зачем ты остался в лаборатории? — тихо спрашивает Сеньку Данила Петрович.

—  Думал, разузнаю, подгляжу, — отвечает Сенька отцу.

—  Тебе все неймется. Тебе мало того оказалось, что он шишку на лоб тебе присадил? Больше не смей такого учинять, — строго говорит ему Данила Петрович.

—  Ладно, не буду, — буркнул Сенька в ответ.

Генерал Мальцев никогда ничего не забывал. И хотя первые две недели великого поста у него, как и всегда, прошли в делах главного завода, Людиновского, — там об эту пору надо было отправлять пароходы, сделанные для Волги и Днепра, — но все же он не забывал и другие свои заводы. Ну, а уж дела на Дятьковской хрустальной, которая у него прямо-таки под боком, и подавно он не мог забыть. И, конечно, ему нет-нет да и приходил на ум Шульц со своими помощниками, Данилой Петровичем и Сенькою. Надо как-нибудь опять вызвать этого Грачева и выяснить, как подвигается у него дело с раскрытием секрета золотого рубина. Ежели дело движется медленно, то не мешает снова слегка припугнуть его, чтоб он пошевеливался.

«Как только приеду в Дятьково, так я этого Грача и вызову, учиню ему допрос», — думал он не раз.

Мальцез так и сделал. В первый же день по приезде в свой дятьковский дворец он вызвал Данилу Петровича. На этот раз не во дворец к себе, а в главное управление, где у него был кабинет.

—  Петрович, к его превосходительству требуют тебя зачем-то, — передал Даниле Петровичу смотритель, когда Данила Петрович, закончив варку, хотел было домой идти.

У Данилы Петровича и душа в пятки ушла. «Неужто снова пороть?» — с ужасом подумал он.

—  Во дворец? — спросил он у смотрителя.

—  Нет, в главное управление, — ответил ему смотритель.

—  Не знаете, случайно, зачем?

—  Вот уж чего не знаю, того не знаю. Сказали, чтоб немедля ты явился с мальчонком своим туда. А что и про что, мне того не пояснили, да мне и ни к чему это.

Делать нечего, надо идти, генеральского приказа не ослушаешься. И они пошли.

—  Тять, неужто он опять нас на конюшню пошлет? — испугался и Сенька.

—  А куда ж еще, — ответил Данила Петрович сыну.

—  А за что? Что мы секрета у немца не вызнали? Так ведь срок-то не вышел: он же сам сказал, чтоб до пасхи мы вызнали, а пасха-то еще вон где!

—  Мало бы что он тогда говорил, а потом вот передумал. Скажет: «Вызнали?» А мы с тобою что ему на это? «Нет еще, ваше превосходительство». — «Ах, еще нет? А ну-ка, марш опять на конюшню!» Вот и весь тебе сказ.

—  Но это же будет не по закону!

—  У него свои, брат, законы. Что его левая нога захочет, то он с нами и учинит.

Но Данила Петрович и Сенька сейчас зря порки боялись, не им сегодня грозила она, а другим, да еще таким, какие ее ни разу не пробовали.

Мальцев вошел в свой кабинет в самом благодушном расположении духа, напевая «Господи, помилуй», милостиво улыбаясь кланяющимся ему служащим. К нему, как и всегда в таких случаях, тотчас же явились для деловой беседы самые главные его служащие: управляющий всеми заводами и главный бухгалтер. И все сначала шло по-обычному. Генерал выслушивал доклады своих чинов, давал им распоряжения и указания, улыбался и даже похохатывал. И вдруг — надо же было такому случиться! — ему вздумалось чаю стакан выпить.

То ли сказалась закуска — генерал перед тем, как выйти из дому, выпил рюмку водки и заел балычком, — то ли по другой какой причине, а только он попросил принести ему стакан крепкого чаю. Бухгалтер не стал передавать приказ генерала кому-то другому, а поспешил сам выполнить его. Метнулся в коридор, где стоял большой стол, а на столе огромный двухведерный самовар и тоже огромный чайник для заварки, из которых все служащие пили во время работы чай бесплатно.

Высшие служащие не пили чаю из этого самовара, считали это ниже своего достоинства, а вот мелкая сошка служебная очень охотно дула даровой чай, тем более что он был сладкий: в самовар сыпался и сахар.