Основной нравственный принцип и философское понимание значения знания Сократ переносил и на государство, считая, что править должны знающие, и критикуя правление, основанное на насилии. «Власть, основывающуюся на воле народа и на государственных законах, он называл царством, а власть против воли народа и основывающуюся не на законах, а на произволе правителя, называл тиранией» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. VI, 12). Подчеркивая недолговечность тирании, Сократ отмечал, что тиран, казнящий неугодных ему здравомыслящих и дельных граждан, непременно будет в скором времени наказан сам.

Речь Сократа завораживала, потрясала и переворачивала души его собеседников. «Когда я слушаю его, – говорил Алкивиад, – сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов (жрецы богини Кибелы, доводившие себя в богослужениях до экстаза и исступления. – А. Г.), а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, я находил, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа моя не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось – нельзя больше жить так, как я живу… И только перед ним одним испытываю я то, чего вот уж никто бы за мною не заподозрил, – чувство стыда» (Платон. Пир. 215–216). Можно критиковать отождествление Сократом знания, добродетели и счастья, но при принятии этого тезиса отсутствие счастья позволяет сделать вывод, что мы невежественны, и тем самым стимулировать мышление. А этого и хотел Сократ.

Разговор Сократа с его оппонентами в «Горгии» весьма показателен. Здесь философ разговаривает с людьми, которые защищают обычные эгоистические взгляды, и создается впечатление, что логика Сократа действует на его друзей, но не на противников, которые хотя и вынуждены соглашаться под напором доводов, но будут и дальше поступать по-прежнему. Последующее осуждение и казнь Сократа доказали это, как и другое. Великий философ не тот, кто хорошо, глубоко и логично рассуждает, но тот, кто, обладая мировоззрением и являсь образцовым гражданином, на деле следует своим убеждениям. Можно сказать, что в диалоге «Горгий» Сократ теоретически подготовил свое последующее решение умереть. За словом последовало дело – добровольная жертва, доказавшая, что культура сильнее смерти и приведшая к победе философии.

До своего осуждения Сократ дважды был в ситуации, когда его мужественные поступки по велению совести грозили ему смертью. «Я доказал не словами, а делом, что мне смерть, по просту говоря, нипочем, а вот воздерживаться от всего несправедливого и нечестивого – это для меня все» (Платон. Апология Сократа. 32 с – е), – говорил Сократ на суде.

Официальное обвинение Сократа состояло из трех пунктов. Первый – «повинен в отрицании богов, признанных городом» (надо сказать, что в присяге, которую восемнадцатилетние юноши давали при приеме в афинские граждане, были слова: «я буду чтить отеческие святыни»). Второй пункт – о «введении новых божественных существ». Обвинители Сократа имели в виду его даймоний, внутренний голос. Конечно, здесь натяжка по принципу «все средства хороши», но и подозрительность коллективного сознания по отношению к индивидуальности. Ведь даймоний был личным авторитетом Сократа. Из двух пунктов вытекал третий – «совращение молодежи». Как знакомо! Обвинение не кажется таким уж убийственным, но, учитывая время, в которое оно сделано, его можно приравнять к сильнейшим идеологическим наветам современного периода.

Несмотря на оправданность обвинений с позиций господствующей отрасли культуры – мифологии, – они несправедливы, потому что Сократ ни в чем не провинился перед родным городом. Он был патриотом афинского полиса и хотел, по существу, заменить одну отрасль культуры другой. Он был мучеником за философию, и философия после его казни победила, как позже распятие Христа привело к победе религии над философией.

Сократ умер не только за конкретную идею, но за идею как таковую, и с его идей-понятий начинается философия. Прав Ницше, называя Сократа специфическим не-мистиком. В его утверждении, что Сократ боролся не только с мифологией, но и с трагедией и поэзией вообще, есть резон, если признать, что Сократ создавал новую отрасль культуры. Но борьба с другими отраслями культуры была не столь актуальна, как борьба с господствующей мифологией. Сократ поплатился жизнью за превращение богов в понятия, мифологической истины в философскую. Первое философское жертвоприношение не выходило за рамки общекультурной схемы жертвоприношений; сами рамки раздвинулись и вышли за пределы мифологии. Но есть и важное отличие.

На стадии философии культура поднялась до понимания жертвы как самопожертвования. Случилось это в «осевое время» (термин Ясперса), основной характеристикой которого было становление личности, резкое скачкообразное развитие самосознания под влиянием тенденции рационализации.

Шпенглер пишет, что рождение «я» и мирового страха тождественны между собой. Страх смерти есть плата за осознание жизни. К этому добавляется самопожертвование с образованием триады: личность – страх – личная жертва. Жертвенность есть способ преодоления страха личностью. Поэтому именно с осевого времени встречаем личную жертву. В эту же эпоху выступил против традиционных жертвоприношений Будда. Личностное начало, которое появилось в осевое время, выразилось в следовании Сократом собственному внутреннему голосу и к отказу от личности у Будды. Общим была готовность пожертвовать своей личностью во имя культуры. В философии это имело особый эффект, поскольку посредством добровольной жертвы она заняла господствующее положение в культуре.

Как только отрасль культуры начинает уничтожать своих врагов, ее значение неуклонно падает. Так случилось с мифологией. Если бы Сократ не погиб, люди, быть может, долго еще жили бы в мифологическом мире и верили в Зевса и Афродиту.

Сократ не только был готов умереть, но и в какой‑то степени стремился к этому. Ницше недалек от истины, полагая, что приговора «к смерти, а не к изгнанию… по-видимому, добился сам Сократ» (Ницше Ф. Рождение трагедии… С. 108). Апофеоз философии в словах Сократа, что только для истинного философа смерть означает конец мукам и начало вечной блаженной жизни. Это и есть, по Сократу, достижение доступного смертному человеку бессмертия. За такие обещания философия стала на пять веков в Греции и Риме главной отраслью культуры. Она пообещала то, что ранее обещала мифология, но во что уже перестали верить; дала «метафизическое утешение, что под вихрем явлений неразрушимо продолжает течь вечная жизнь» (Там же. С. 126).

Философы выбрали путь борьбы со смертью через рациональное разделение души и тела и объявление души бессмертной. Сократа привела к смерти вера в истинность своей философии, которая оказалась сильнее смерти. Этот пример стал архетипом для Греции и Рима вплоть до появления христианства и даже далее в процессе борьбы философии и религии за лидерство в культуре.

Смерть для Сократа не переход к небытию, а встреча и общение с душами великих людей древности и вечная блаженная жизнь на небесах. Нравственным принципом «лучше претерпеть несправедливость» Сократ расчищал дорогу жертве и этике непротивления злу насилием. Будучи приговоренным, он не пытался уклониться от смерти, а шел навстречу ей, как после него Иисус Христос и Джордано Бруно.

Сократ «сумел не только жить, но‑что гораздо более значимо – и умереть; оттого‑то образ умирающего Сократа как человека, знанием и доводами освободившегося от страха смерти, есть щит с гербом науки, напоминающий каждому о ее назначении, а именно‑делать нам понятным существование и тем его оправдывать» (Ницше Ф. Рождение трагедии… С. 114).

Особо следует сказать о сократовской иронии, которая могла привлекать к нему людей, но в какой‑то степени послужила причиной его осуждения, когда в последнем слове он предложил вместо наказания устроить ему бесплатный обед в Пританее, после чего за казнь было подано больше голосов, чем до того. Можно сказать, что Сократ подтолкнул сограждан к такому решению. «Ты умираешь несправедливо», – горестно заметила Сократу его жена Ксантиппа, на что Сократ ответил: «Разве ты хочешь, чтобы я умер справедливо?!» «Ирония, – писал Вико, – не могла возникнуть до времен рефлексии» (Вико Д. Основания новой науки… С. 149).