– Юля Стрельцова к тебе больному не приходила? – Нет. я ей отправил с ребятами записку. Просил извинить за не­вольную грубость, кот о рая вышла у меня сгоряча со стихами Бунина. – Ты ее тогда ненавидел или презирал? Только говори честно. – Сначала я сильно болел и не очень хотел жить. А потом сдела­юсь так... Трудно сказать, что это было со мною. Я подходил к окну, смотревшему на площадь. Проклад ы вали газопровод, и площадь вся была изрыта траншеями. Горы рыжей глины, кучи выв о роченных старинных булыжников, и все это под обильным дождем. И здесь же тра м вайное кол ь цо, последняя остановка. Цепочки людей, пробирающихся по само­дельным кладкам из булыжников и досок. Вот при созерцании этой чуд­ной картины и приходило ко мне пон и мание, такое ясное-ясное, всего случившегося... Ты сейчас поспешила сделать вывод о подобии треуголь­ников. Но треугольники эти далеко не одинаковы. Все три ст о роны здесь налицо – кр а савица, бедняк и богач. Но в чем была моя бедность? В том, что стипендия студента раз в двадцать меньше зарплаты директора завода? Нет, Даша, я чувствовал и осознавал свою духовную убогость. Не смог уберечь любимую девушку от соблазна. Не смог ничего убеди­тельного противопоставить директорской зарплате и четырехко м нат­ной квартире... Хотелось как-то подняться над собой, научиться той душевной тонкости, которой недост а чо мне в моей кончавшейся уже таганрогской жизни. Ну хоть музыку серьезную научиться понимать, что ли! – Так в чем дело? Проигрыватель и пластинки. Слушай себе. – Вот именно. Проигрыватель у нас в комнате был. Меня навестил Кухаревский, он и пр и нес хорошие пластинки. Сороковую Моцарта, Пя­тую Бетховена, "Зимние грезы " Чайковского. И ты знаешь ли, музыка лечила душу. Убеждала, что все не так безнаде ж но. О д нажды я выгля­нул в окно и увидел, что желтые лужи и озера на площади сковало льдом, и ложится на зеркальный этот лед тихий снег. Вечером я впервые вышел прог у ляться. Увидел белые трапеции крыш, снег на ветках. Вдох­ нул морозную свежесть. И захотелось мне в Подмосковье, захотелось новой жизни, новых ее очарований. Нет, я р е шительно созрел для Под­московья и знал, что уже не буду духовно убогим! – Стрельцову ты еще видел . – Разумеется. Семестр же еще не кончился. В январе были экзаме­ны, самые п о следние. И в июле мы снова собрались в Таганроге защищать свои дипломные работы и получать дипломы. Так что Юлия Николаевна Головина еще появится па страницах м е муаров. – Послушай, в Синявино ты приехал зимой 59-го. А маму встретил только в 62-м. И ты любил трех женщин. Значит, была та, которая между Юлей Стрельцовой и Женей Снежиной. Кто же она? – Потерпи, Даша, ничего не утаю.

Глава 4. БЕСЕДЫ С СОКРАТОМ

Три года до встречи с Женей...Эти три года почему-то редко тревожат память, я словно бы сты­жусь там чего-то. А ведь нечего там стыдиться. Там, если угодно, ста­новление инженера. Там Стаднюк раннего периода и мое подражание его жесткому "вычисленному" рационализму. Потом приобщение к дикой свободе с туристами-водниками, то есть крушение и этой ра­циональной программы. И еще, и еще там что-то в этом Же духе... Ну да, там Валерия Борисовна и наши "турецко-шведские отношения"!.. До чего бы я еще докатился без Жени? А ведь еще целых три года мне предстояло прожить без нее!В первые же свои дни в Синявине я выложил Георгию Ивановичу Стаднюку свои соображения, как следовало бы по-настоящему строить электронные пушки вроде той, которую мы с Витей Филоненко делали знойным и душным летом 58-го года именно для лаборатории Стаднюка. Я ждал восхищения, но увидел на губах нового своего шефа, ру­ководителя моей дипломной работы, только легкую усмешку. Стаднюк взял с полки и молча протянул мне не очень толстую машинописную работу в дерматиновом переплете. То был отчет по теме "Эскиз". Бег­ло перелистав ее, я увидел реализованными все свои предложения. Они это уже сделали!

– Приятно знать, что вы пришли к этому самостоятельно, -улыбнулся Стаднюк. – Будем считать, что теоретическая часть вашей дипломной работы вами уже выполнена и преоригинально, должен вам сказать. Я и не догадывался, что здесь можно так использовать интеграл Дюамеля и получить на "кончике пера" то, что мы добыли экспериментально "большим потом"... Ну а теперь нам следует вместе идти дальше. Возьмете электронную пушку "Эскиз", возьмете все ос­тальное от нашей старой лампы "Элегия", тогда вам не придется долго ждать изготовления деталей. Будете просто взрезать баллоны "Элегии" и соединять их "начинку" с новой пушкой. Разумеется, опти­мального прибора здесь не получится. Но результатом вашей диплом­ной работы должно стать ясное понимание, что и как в этом "гибриде" изменить, чтобы получить полноценный прибор с такими параметра­ми, каких не имеет ни один прибор этого класса в мире. Надеюсь, так оно и будет. Вопросы есть?.. Ну тогда вам необходим помощник, и за дело. Знакомьтесь: Галина Павловна Улыбышева. Обратите внима­ние – редко бывает, чтобы фамилия так точно соответствовала харак­теру.

В тот же день мне был выделен рабочий стол у окна, и, располо­жившись за ним, я сразу же ощутил небывалый прилив деятельной энергии. Попросил Улыбышеву принести макет новой пушки и вскрыть одну "Элегию". Уже к концу первого дня я выдал Гале зада­ние на сборку экспериментальной лампы для своей дипломной работы.Стол Стаднюка занимал угол той же комнаты. Начальник сидел лицом к своим сотрудникам, и это было не случайностью. Все вообще в облике и манерах Стаднюка обнаруживало тонкую умную проду­манность и как бы отутюженность, как его темно-серый костюм и все­гда свежая белая сорочка. Был он сдержан и ровен в обращении с со­трудниками, но его боялись. Умел Георгий Иванович незаметно – не упреками или гневным разносом, а лишь сопоставлением и сцеплением фактов – довести подчиненного до белого каления или жгучих слез. Так оно и было дня через два с Улыбышевой...

Я занималась макетом для Величко, Георгий Иванович,-оправдывалась Галя, не выполнившая в срок какое-то другое задание Стаднюка. – Вы же сами поручили мне заниматься экспериментом Ве­личко!

Эмоции, Галина Павловна, опять одни лишь эмоции. Я хочу, чтобы вы осознали, что стоило вам потратить полчаса и "озадачить" вовремя монтажницу, не было бы сейчас нашего препирательства. По­вода бы не оказалось. Всего лишь макет для дипломника? Это с ва­шим-то опытом! ·

Разговор этот длился минуты три, касаясь существа, а главное -почти государственной значимости работы, сорванной Галей Улыбы­шевой, и Стаднюк ни единого раза не повысил голос, он только смот­рел на Галю, слегка хмуря левую бровь при безмятежной правой. По­том он вышел из комнаты, и бедная Галя залилась в три ручья. Дело было в конце рабочего дня. Чувствуя себя виноватым, я вызвался про­водить девушку, так несправедливо пострадавшую из-за меня... Не­много позже я понял, что Стаднюк в первые мои часы в лаборатории, когда я ходил еще "неозадаченным", уловил слабые токи интереса к новому дипломнику со стороны Улыбышевой. Он ловко пристроил меня к ней, нагрузив при этом Галю вдвое, потому что при любом опыте Гали исследования, проводимые дипломником, требовали от техника-технолога тех же усилий, что и плановая работа....Галя не щадила своих вечеров, обеспечивая сборку, заварку, откачку и "тренировку" моих макетов. В эти вечера я непременно ос­тавался в лаборатории, и мы вместе выходили за проходную сначала в морозные и метельные вечера, потом в мартовскую или апрельскую слякоть. К маю у нас уже были получены все необходимые экспери­ментальные результаты. В июне с готовым дипломным проектом я от­правился в родной институт для защиты. И там с бешено колотящимся сердцем лицом к лицу встретился с Юлией Николаевной Головиной... Ехал в Таганрог, полагая, что прогулки с Улыбышевой излечили мою немую боли. Какое заблуждение!Юлия была одета в светло-зеленое непривычно просторное пла­тье, и сотни несвойственных ей веснушек проступили на переносице и скулах. До меня не сразу дошел смысл перемен в ее облике. Мы стояли и говорили у окна, из которого видно было море, взъерошенное до густой синевы ранним суховеем. Вышла вполне светская беседа.