– Санька, ты огорчился, когда узнал, что они там все уже изобре­ли без тебя?

Действительно, огорчился ли я? Это ли я испытал, читая отчет по НИР "Эскиз"? Пожалуй, я ощутил даже какую-то свою неполноцен­ность перед этим логически стройным и методически продуманным научным решением. Мое озарение могло придти, а могло бы и задер­жаться до неведомого часа. Вот не уехала бы тогда Юля в Ростов, и не было бы у меня трагической какой-то потребности в обдумывании этой задачи!.. Придя же, мое озарение высветило только самую краси­вую часть замысла, совершенно не давая представлений ни о генетиче­ской связи с предыдущими решениями, ни четких перспектив дальней­шего прогресса в этой области. Решение же у Стаднюка не могло не появиться. Оно пришло потому, что этого потребовал сам ход разви­тия электроники...

– Что ты, Юля, – сказал я, преодолев задумчивость. – Не огор­чился ни капельки, напротив, почувствовал даже и гордость в умерен­ных пределах. Как-никак, а ведь кое-что я сам "дотумкал". Они эмпи­рически, методом "тыка", нащупывали путь к новому способу формирования электронного потока, а у меня это "сошло с кончика пера", как сказал мой шеф Стаднюк... Знаешь ли, мы тут в провинции привыкли о себе невысоко думать. Куда, мол, нам до Москвы-столицы! МЭИ, МГУ, а тем паче Физтех – вот где готовят специали­стов. И что же? Оказывается, мы ни в чем не пасуем перед ними. Более того, отсутствие в нашем "захолустье" профессоров заставляло нас самих вгрызаться в американские журналы. Мы здесь сами себе про­фессора!

– А как тебе сама столица, Санька?

Да как столица?.. В первые недели я очень остро переживал чудо Москвы. Утром поднимался уже в радостном предвкушении и трепет­ном ожидании вечера... Был наш дипломник зачислен на должность старшего техника, но все же пользовался некоторой свободой в отно­шении табельного режима, номерок утром не перевешивал. Иногда "жажда Москвы" становилась так нестерпима, что уезжал и посреди рабочего дня в полупустой электричке. Заснеженная и морозная Моск­ва радостно возбуждала, нехвастливо открывая известные по литера­туре места. Вечером непременно оказывался в Консерватории. Живая музыка, особенно органная, никакими записями не передаваема... Не стал я рассказывать Юлии только то, что именно в этих зимних поезд­ках в Москву почему-то стискивалось у меня сердце от взгляда иных серо-зеленых глаз или от светлой пряди, выпавшей из-под шапочки, или увиденных вдруг похожих губ с глубокими уголками. Она, Юля, как бы рассыпалась для меня среди множества женщин без надежды быть собранной когда-нибудь воедино.А теперь, в Таганроге, ни единой подробностью, ни даже интона­цией или случайным словом не сказала она мне ничего о своей новой жизни. Я же страшился представить себе квартиру, дачу, машину – все, чем Головин одарил юную жену. Страшился представить себе их бли­зость, взаимную нежность и утренние улыбки друг другу... Потому и держался в своих расспросах о ее жизни единственной незаминирован-ной тропки – ее дипломной работы.

– Ничего интересного! – отмахнулась она. – Изучала вкривь и вкось оксидный катод – влияние всяких экзотических примесей в окси­де. Знаешь, катод стал мне представляться чем-то вроде сказочного горшочка братьев Гримм. Варит и варит свою кашу, то есть дает элек­тронный ток в вакуум, пока нагрет. А ты при нем вроде поварихи-сольцы побольше, сахарку поменьше. Вот и все.

После получения дипломов было у нас, как водится, "возлияние" всей группой в летнем кафе "Зеленый шум" в углу городского парка. Было всенощное балдение с гитарой и песнями у памятника Петру I, и восход солнца не остался нами незамечен... Но не было у меня пьянящей радости от завершения важного жизненного этапа, а снова было непроходящее чувство пережитой катастрофы, как после ртути, ушедшей под щелястый паркет.

Я уехал в Благовещенку. Тоска стала потихоньку проходить. Просыпаясь под белой звездной россыпью, снова я обнаруживал в себе жажду любить. Хоть кого-нибудь... Может быть, и наладилось бы все у нас с Галей, но она сама все погубила. В ответ на мою открытку об успешной защите отправила в Благовещенку письмо, смочив вложение конверта своими духами. Этот невинный, в общем-то девический рас­чет убил в моей душе крохотный росток чувства, заставлявшего порой даже торопить золотые денечки последних в жизни каникул. Сам себе поразился, как все погасло вдруг. И пришла в голову блажь – не от­крепиться ли мне от распределения в Синявино и не махнуть ли за Урал? В Новосибирске и Красноярске есть предприятия электронной промышленности.Нет, я не наделал глупостей, к началу августа вернулся в Синяви­но. И в первый вечер уже наяву дышал запахом тех же духов, переби­вавших прелестные живые запахи реки и недавно выкошенного луга... Самое скверное, что всю осень стремился я пересилить себя, внушить себе влюбленность, которая так же упорно не приходила, как сон, ко­гда во что бы то ни стало стараешься уснуть... Трагедия, если заду­маться! Мои ироничные "бурсаки", просто засмеяли бы да меня же и погнали бы за штрафной бутылкой, выкажи я им хоть малую долю тех своих переживаний.Вот уж действительно "бурса" – общежитие квартирного типа! Девять молодых специалистов в трехкомнатной квартире. Но без кух­ни, милостивые государи, без кухни! Кухню у нас оттягала силой вве­ренной ей власти комендантша всех синявинских квартирных общежи­тий Клавдия Семеновна. Не могла же она обходиться без кабинета. Она поставила в кухне двухтумбовый столище и украсила его скульп­турным изображением Сократа. Этот древнегреческий друг Клавдии Семеновны вел молчаливый счет поражений и побед в необъявленной войне между комендантом общежития и инженерами. Пытливая инже­нерная мысль, не привыкшая пасовать ни перед какими загадками природы, не останавливалась и перед замками любых систем. Так или иначе, мы проникали на кухню по вечерам, чтобы сварганить боль­шую сковороду жареной картошки и употребить ее тут же всем миром за начальственным столом под неодобрительным взглядом Сократа... Дружба Клавдии Семеновны и Сократа казалась нам сперва таинст­венной, но однажды все объяснилось. Летом Клавдия Семеновна зани­мала пост завхоза в пионерском лагере. Туда завезли гипсы для изо­студии. Из толпы Афродит, Антиноев и прочей заносчивой публики один только курносый Сократ глянул на Клавдию Семеновну по-простому... Чувство Клавдии Семеновны укрепилось, когда мы пове­дали ей о страшной судьбе философа, выпившего кубок яда по приго­вору афинского суда. После этого она перестала запирать нашу кухню, то бишь, свой кабинет, просила только не оставлять в раковине гряз­ную посуду.А бурса – она и есть бурса, хотя и новая, образованная! С какой утонченной изобретательностью бурсаки подвешивали над входной дверью всяческую домашнюю утварь так, чтобы она сваливалась на голову первому входящему. Нужна была немалая смекалка, чтобы не­вредимым войти в квартиру. Когда загулял Коля Дьячков, найдя себе зазнобу где-то в неближней деревне, вся инженерная мысль ополчилась против него. Он приходил под утро и на цыпочках пробирался к своей койке, по пути обезвреживая уготованные против него таз, ведро, швабру, полдюжины то ли сапожных, то ли одежных, не разберешь, щеток и напоследок – презерватив, наполненный чуть ли не ведром воды и хорошо замаскированный в пролежине Колиного матраца под простыней. Однажды, пройдя без единого "прокола" густо заминиро­ванное пространство, Коля увидел в своей постели спящего человека. "Приехал кто-нибудь", – резонно заключил Дьячков. Будить гостя не стал, а лишь снял с вешалки восемь выходных пальто своих мучителей и устроил себе рядом с койкой уютное гнездышко. Утром он проснулся от запорожского гогота восьми луженых глоток: в его постели спал Сократ! Впрочем, уже не спал, как ночью в темноте, а сурово смотрел бельмами и терпеливо ждал, пока его привычный гипсовый бюст отде­лят от тела, состоящего из дьячковских кальсонов и сорочки, набитых полотенцами и прочим тряпьем.С первых же дней инженерной карьеры приставил меня Стаднюк к бригаде Улыбышевой, выпускавшей в лабораторном производстве "Элегию". Шла она только в аппаратуру для спутников и лунников, требовался десяток ламп в месяц, потому и не было резона передавать ее на завод. Стаднюк мне сказал:– Улыбышева крепко вложилась в твою дипломную работу. Не так ли? Теперь твоя очередь ей помочь. Что-то у нее не клеится с дол­говечностью "Элегии", а для космической аппаратуры, сам понима­ешь, это чуть ли не самый главный параметр.Да, Галка явно не врубилась в проблему и копала, как я увидел, совсем не там. Как же мне самому поперек горла встала эта долговеч­ность!.. Приходилось исследовать состав остаточных газов в баллоне "Элегии", совершенствовать технологию очистки ее деталей перед сборкой, искать режимы "тренировки" катода и искусственного "состаривания" магнитов. А когда макеты усовершенствованных "Элегий" уходили на стенд срока службы, я просто засучивал рукава и на равных включался в производственную деятельность по выпуску поставочных образцов.Холодные дожди подмосковного августа сменились желтыми до­ждями листопадной поры, а потом и снежок лег на непромерзшую зем­лю! И не было ни сил, ни надежд пробиться к настоящей творческой работе, как на было сил вырваться из плена Гали Улыбышевой. Как-то вдруг испарилась, исчезло из души "чудо Москвы". То, что раньше бывало праздником, становится вдруг утомительной поездкой, осо­бенно, когда такую поездку замышляет Галка, но нет решимости отка­заться и приходится терпеть какую-нибудь фальшиво веселую коме­дию в театре или слушать эстрадный концерт. А по дороге домой она шалит, резвится, виснет на плече, швыряется снежками и визжит, когда в отместку ее хорошенько умываешь снегом... Неужели я сам был ко­гда-то также тягостен Юльке Стрельцовой?Горькой оказалась начальная пора моей карьеры. Впрочем, Ге­оргий Иванович неожиданно ее подсластил. Подавая заявку на элек­тронный прибор с принципом формирования электронного потока, найденным одновременно в Синявине и Таганроге, он включил в число соавторов и меня. Работа, выполненная Стаднюком и Аскольдом Се­лезневым, была опубликована в их отчете по теме "Эскиз", а мое пред­ложение на момент знакомства с этим отчетом было только в моей го­лове, так что юридических прав на изобретение я не имел никаких и от соавторства стал отказываться, но Стаднюк меня урезонил:– Подписывай, Сашка, заявку, не выкаблучивайся. Стоит ли счи­таться с такими пустяками? Вспомни, ты же сперва мне о своей пушке рассказал, а потом только я тебе показал отчет. Твой приоритет чист.Хороший он был "шахматист", этот Стаднюк, как потом оказа­лось! Не зря же после напряженного трудового дня, заполненного по­стоянной мыслительной работой, он каждый вечер "разряжался" в шахматы. И видел он, надо отдать должное, на пять ходов вперед не только на шахматной доске!Всю осень я неосознанно противился обаянию шефа. К тому при­нуждала меня жажда творческой самостоятельности и страх "сотворения себе кумира". Но часто я ловил себя на жадном интересе к тому, что творится и обсуждается в углу за дубовым резным столом, полученным институтом из репарационных поставок поверженной Германии вместе с вакуумным оборудованием высочайшего на то вре­мя класса. Не раз восхищался я тем, как Стаднюк "обламывает" самых важных заказчиков, приводя в соответствие их требования с реальны­ми возможностями.По крохам собиралось у меня представление о жизненном пути Стаднюка. Он был на восемь лет старше. По образованию – ядерщик... В год, когда бабушка увозила меня из детдома, Жорка Стаднюк уже окончил "ремеслуху" и в качестве электромонтера обслуживал элек­трохозяйство цеха на военном заводе в Куйбышеве. В августе 45-го мир был потрясен новой страшной силой, открытой физиками, и Жор-кино желание продолжить учебу в вечерней десятилетке появилось не без влияния этих событий. Честолюбивое желание "вложиться" в соз­дание ядерного оружия и в студенческие годы также заставляло Стад­нюка "вкалывать без дураков". Но ко времени окончания ленинград­ского Политеха атомная бомба оказалась уже создана без него, и Стаднюк смиренно принял скромную должность начальника радиоло­гической лаборатории в Синявинском НИИ. Смиренно ли?.. Уже через два года он "подмял под себя" одно из важнейших направлений в НИИ, вытолкнув радиологические проблемы в химический отдел. И не смутило его отсутствие специального образования в СВЧ технике.– Нет на свете ничего такого, в чем бы не разобрался физик-ядерщик! -любил говорить Стаднюк.Авторское свидетельство, выданное на Стаднюка, Селезнева и Величко, пришло в середине декабря. Назревала постановка опытно-конструкторской разработки (ОКР) нового электронного прибора по этой заявке. Когда в разговорах о новой ОКР взгляд Стаднюка задер­живался на моей физиономии, я понимал, что вести эту работу придет­ся мне. Кому же еще, если это продолжение моей дипломной работы? Но Стаднюк молчал. Почему? Не верил, что я "потяну" такую ответст­венную ношу? Сам я не слишком-то приходил в восторг от перспектив стать заместителем главного конструктора на новой ОКР. Это значило бы поставить крест на мечте о творческой работе. Все, что нужно было для этого прибора исследовать или изобрести, было уже сделано. Впрочем, крестьянская моя совесть эти доводы не принимала...Новая ОКР уже стояла в планах института под шифром "Эллинг" и должна была начаться с января нового 60-го года. Говорили, кстати, что фотография обратной стороны Луны была передана посредством "Элегии", за что Стаднюк и получил свой орден Ленина. Может быть, "Эллинг" передаст фотографию Марса или Венеры... Я убеждал себя: взявшись за ОКР, ты совместишь свою интуицию с расчетливой четко­стью и любовью к строгому порядку, которым вольно или невольно будешь учиться у Стаднюка. Вот тогда ты будешь стоить чего-то как инженер!.. Так я и продал душу дьяволу, выстроив на месте мечтаний о творчестве очередную рациональную программу самосовершенствова­ния. Был, впрочем, тут у меня и свой "шахматный ход", хотя мне не очень хотелось в этом себе признаваться. Взявшись за"Эллинг", я отойду, наконец, от бригады Улыбышевой.В канун праздника Галочка спровадила по разным компаниям своих товарок по общежитию, чтобы встретить Новый Год нам двоим, тет-а-тет, чего я панически испугался. Не оставалось ничего другого, как встречать праздник во Фрязине, где было много наших таганрог­ских. Обиженная Галя со ною не поехала. Всю новогоднюю ночь у ме­ня противно ныло сердце. Я еще не подозревал, что Галочка быстро забудет о страданиях, так внезапно подаренных ей Дедом Морозом. Она через месяц выйдет замуж за лейтенанта-пограничника, своего одноклассника, и уедет с ним на дальнюю заставу.Вечером третьего января во время шахматной партии я решился, наконец, предложить свою кандидатуру Стаднюку в качестве зама на новой ОКР. Стаднюк забрал с доски фигуру, которую я зевнул от по­нятного волнения, посмотрел мне в лицо и спросил: