– Так, это стираем. – негромко размышляла Женя. – Это чиним, а это стираем потом чиним. Послушай, научи меня обращаться с ружь­ем.

– Хочешь меня прикончить? Охотно научу.

– Нужен ты мне. Сейчас я на охоту пойду. Всю жизнь мечтала.– Тогда и я пойду с тобой. Одну тебя не отпущу.

– Опять изображаешь заботу? – сощурила глаза Женя. – Да куда я здесь денусь. Вот север, вот запад, и Кара за спиной, а на Каре единст­венный в своем роде водопад Буредан, который слышно за десять ки­лометров.

– А как же твой голеностоп?

– Тем более. Буду чувствовать себя героем Джека Лондона. Лю­бовь к жизни приведет меня обратно... Показывай, как тут и что нуж­но сделать, чтобы стрельнуло.

Я научил ее вставлять в стволы патроны, взводить курки и це­литься. Женя повесила ружье на плечо стволом вниз и по овражку в береговом откосе двинулась в путь, подволакивая ногу... Я остался один.Полуночное солнце золотило верхушки окрестных холмов. В одиночестве полярная ночь больно ранила душу. Огромность про­странства настолько растворяет в себе, что почти перестаешь осозна­вать свои ощущения. Один только слух был прикован к Буредану. Со­всем рядом в ущелье, прорезанном Карой в сердцевине огромного холма, водопад гремел-звенел-грохотал-гудел – все это сразу, как в ор­кестре. Не зря же он по-ненецки Бу-Ре-Дан! Гулкое это звукоподража­ние говорит сердцу больше, чем наше чисто смысловое водо­пад. Ненцы любой порог именуют буреданом, но это Буредан с большой буквы, что закреплено навеки его названием на географиче­ских картах.Меня снова тянет к Буредану, и я вхожу в ущелье. Тусклое алое солнце, словно намаявшись за день, прилегло на вершину холма, под­рагивает, будто бы часто дышит. Кара ускоряющимся потоком уно­сится в невидимые против солнца ворота. Я вхожу в тень, и сразу ста­новится видна вся заполненная алым туманом расселина. Иду у самой воды по выглаженному половодьями известняку. Быстрая вода черна, по ней цветут, вьются и текут огненные переливы. Выпуклые литые зеркала водоскатов ловят и с восторгом воспроизводят в себе крошеч­ные солнца, в десятикрат более яркие, чем настоящее, видимое над краем расселины. А вот и сам водопад! Будто бы неоставимо вертится видимый только на четверть обода широкий громадный маховик, чер­ный и блестящий... Два мировых первоначала сошлись здесь в вечном своем союзе-противоречии – вода и камень. Над водопадом или поро­гом, без мыслей и позабыв о времени, можно стоять часами. Почему?Может быть, потому что в каждом человеке тоже борются эти два первоначала, и борьба их означает жизнь? С ознобом в душе я осознаю свою родственность с этим миром воды и камня, куда больт шую, чем осмелился бы подозревать. Что-то поднимается из глубин моего существа, как эти вот водовороты и зелено-белые клубы вспу­ченной воды в бучиле ниже водопада. Все, что я знаю о себе, о земном мире и Вселенной, кажется вдруг таким ничтожно малым по сравне­нию с черной глубиной во мне самом. Будто бы со стороны и с боль­шой высоты вижу я себя, испуганного и судорожно стремящегося вер­нуться в привычные рамки обыденного миросозерцания...Мимолетное пронеслось, и снова передо мною лишь темно-зеленый бешеный поток воды в белом ложе из мрамора. Можно пред­ставить, что творится здесь в половодье! Как вдохновенный скульптор, вода вырезала в известняке завитки и воронки, огладила углы высту­пов и протянула в монолите плавные, музыкального дыхания линии, в чем-то сродни орнаментам российского модерна... Вот небольшая воронка, заполненная водой, напоминающая след великана, обутого в паленки. Любопытно, как вода сумела выполнить такую работу? Сквозь прозрачную воду видна на дне этой ванны здоровенная черная кілька. Вот и разгадка: этот камешек, явно притащенный рекой отку­да-то издалека, работает здесь в половодье на манер шаровой мельни­цы! В борьбе с белым камнем река использовала в качестве орудия твердый черный камень. Нужно непременно показать это Жене! При мысли о ней я заторопился к палаткам. "Может быть, и нам с тобой, Женечка, как воде и камню Буредана. придется еще долго прирабаты­ваться друг к другу, прежде, чем мы достигнем такой же вот гармонии, как это удивительное по красоте место", – подумалось мне, и захоте­лось поскорее увидеть ее, заглянуть в глаза, попросить прощения. Же­ня уже вернулась "с охоты" и даже устроилась ко сну в палатке.

– Сначала испугалась, что тебя нет, – тихо сказала она, и по тону я понял, что прощен. – Потом вижу: ты бродишь у воды.

– В кого-нибудь палила?

– Нет, что ты! Просто мне очень нужно было постоять лицом к лицу с тундрой. А ружье – так, для куража.

Я разделся и забрался в свой спальный мешок. Женя лежала ли­цом ко мне, подложив под висок ладонь, смотрела рассеянно и печаль­но. Вдруг заговорила:

– Мы с Надей тогда еще в Иванове жили. Каким-то чудом дошло до нас мамина письмо. Единственное и последнее. Синим химическим

карандашом на листе из какой-то конторской книги. Писала, что стро­ят они железную дорогу в тундре между Обью и Енисеем, что осталось ей еще шесть лет сроку, если только тундра силы до конца не выпьет... Помнишь, в учебнике географии у нас была цветная картинка "Весна в тундре"? Холмы, озера, голубая даль, гуси в небе и олени поодаль. Бы­вало, я от той картинки часами оторваться Не могла. Это было для ме­ня, как щекой к маминому плечу припасть... А когда мы с Надей то письмо читали, ее уже не было в живых. Ее поглотила тундра. Но уз­нали мы об этом только через десять лет, после реабилитации.

Женя сомкнула веки, безмолвно борясь со слезами. Я погладил ее висок. Наконец она справилась.– Нам рассказывала одна сидевшая с нею в лагере женщина. К маме стал приставать какой-то начальник из охраны, стал ее домо­гаться. Воспользовавшись оплошностью охраны, она однажды ушла именно в такую, как на картинке, весеннюю тундру, и канула в ней. Гак и не нашли, сколько ни бегали с собаками... Все эти годы мне ка­залось, что ее неуспокоенная душа носится где-то над тундрой. Ты ме­ня поймешь, Саня. Нынче я с нею поговорила и она наконец успокои­лась....Утром беспечная куропатка, прельстившись просыпанной гречкой, привела к палатке свой выводок. Проснувшись, я услышал тонкий цыплячий писк у самой головы, как в детстве в хате у бабушки Марии. Выглянул в дырочку, когда-то прожженную угольком от кост­ра. Черно-желтые шарики бойко шныряли в кустах. Настороженная и строгая мамаша нетерпеливо кеклила, сзывая неслухов на лакомство. Я осторожно разбудил Женю, и она долго не могла оторваться от див­ной картинки... В палатке становилось жарко. Яркое солнце подня­лось уже довольно высоко.

– Поможешь мне стирать? – спросила Женя после завтрака.– Разумеется. Вчера я высмотрел для этого чудесное место.

Мы пришли к "следу великана, обутого в валенки". Я показал Жене эту овальную ванну с черным камнем на дне.

– Прелесть какая! – восхитилась Женя, поплескав ладонью в во­де. – Санечка, ты только попробуй, она же почти горячая! Сейчас бу­дем купаться и загорать.

Женя сбросила штормовку и брючки. На ней были лиловые пла-вочки и такой же лифчик. Она во всю длину тела поместилась в ласко­вой теплой ванне. Я тоже разделся и ринулся в подвижную и прозрач­ную воду омута пониже водопада. Стиснув зубы, заставил себя проплавать до счета "...и-шестьдесят". И тут же выскочил, как ошпа­ренный. Зато Женя блаженствовала в своей ванне! Напоследок она намылилась и вымыла волосы. Потом мы истово занимались стиркой на солнечном припеке у самой кромки воды рядом с бешено летящим маховиком водопада. Женя намыливала и отбивала белье большой гладкой галькой. Я старательно и многократно отполаскивал и рас­кладывал на белом горячем известняке стиранное – рубашки, носки, тренировочные брюки... Ветерок, тянущий вдоль расселины, уносил комаров. И гремел-гудел, не утихая, Буредан, сверкающий под солнцем синевой и зеленью среди празднично белых этих берегов из мрамора.Наконец все было выстирано. Женя поднялась во весь рост и по­тянулась вверх руками в усталой истоме. Что-то было в движении ее рук и тела от гармонии завитков и линий самого мраморного берега. В наплыве хмельного счастья я шагнул к ней и увидел в ее глазах как бы отражение своего порыва. Легкие руки, сухие и горячие от солнца, сомкнулись вокруг моей шеи. Это и был наш первый нестыдливый по­целуй. "Ой, Санечка, – прошептала Женя. – Хотела я до возвращения в Москву быть с тобою суровой, да видят тундровые боги, не могу". Мы снова и снова целовались... А солнце уже скатилось с верхушки полдня и уже не так горячо грело. И ветерок с Карского моря дышал льдом. Женя сказала: