Мой ночной, военный музыкант.

Ожидание снега

Мы дождемся его, вожделенного снега.

Этот миг, просветленный падения ниц.

Словно маленький Бог, он опустится с неба,

Без одежд, соглядатаев и колесниц.

Будет падать сквозь плоть предвечернего смога,

На случайные свадьбы, крутые гробы,

И на прочие мелочи. И на дорогу.

И остудит на время горячие лбы.

Будет падать три дня на вселенскую крышу,

А потом перестанет, немного устав.

И тогда, те кто смогут- возможно услышат

Поднебесную музыку...фугу с листа.

И в постылые комнаты, где мы любили,

Возвратятся, на время, тепло и печаль.

Мы когда-то не в меру красивыми были

Наше время кончается. Так-то вот. Жаль.

Эти белые, белые, белые скверы

С удивленными пальцами черных дерев.

Мы когда-то здесь были и прошлая вера

Наша прячется здесь, вознестись не успев.

Этот мир снегопада, он тронный и робкий.

И бело, так что больно на это смотреть.

Опускается снег на жилые коробки.

Да вот только не сможет обратно взлететь.

***

По стране, потонувшей в вине,

По столицам и по захолустьям,

Тот, кто был перед всеми в вине,

Шел, подрамник, сжимая до хруста.

Как он верил в свой бедный народ-

Воплощение зренья и слуха.

И за ним, от последних ворот

Увязалась базарная шлюха.

Принимали его, привечали,

Клали спать, со своею виною,

А потом от других отличали

И поили его беленою.

Уважали его старики,

Горожане и даже селяне,

И в одном городке, у реки

Затравили его кобелями.

Он лежал посреди ячменя,

В первородных слезах и в покусах,

Повторяя : " Простите меня!"

И к нему приходило искусство.

Он лежал, запрокинув лицо.

Омывал его радостный дождик.

В судный год по стране подлецов

Шел один настоящий художник...

Импровизация

Страны, ночлежки, попутчики...

Кто там с надеждой на лучшее?

Что там с Италией, с Данией?

Время тоталитариев.

Сядем за выцветшим столиком,

Вытянем горькую с тоником.

Годы сгоревшие заживо...

Бар называется - Анджела.

Помнишь дождливое лето?

Женщину - умницу, узницу.

Бармен нам ставил кассету

С одноименною музыкой.

Шторы, как прежде опущены,

Только порезами зажило

То, что нам было отпущено.

Дом называется - Анджела.

Старый товарищ, пропойца...

Помнишь, как дохли в Америке?

Чуть перекурим, а после

Выбросит к новому берегу.

Женщина дочку хотела,

Только не верило тело.

Только никак не отважилась.

Ночь называется - Анджела.

Наши транзитные визы

Кончатся завтрашним утром.

Ночь, революции, кризисы...

Все уже было, как будто.

Берег качнется, растает.

Берег и Бог не у каждого.

"Чао, бамбино, светает".

Свет называется Анджела.

Прощание.

Автопоилки нет. Скончался старый Йонас.

Он нам с порога говорил : "Привет!"

С подноса кружку брал, немного горбясь,

И вилкою чуть трогал винегрет.

Здесь публика была из той, что проще.

Мы говорили о вселенских рощах,

А после, подчиняясь большинству,

Мы выпивали по- сто, за Литву.

... Теперь здесь бар. Не повышают голос,

Но все-таки мне хочется войти.

Бесплотны, до тоски, почти что "герлз",

Но все же, к сожалению, почти.

Сегодня не накалывают чеки,

Но в лужицах пивных мизинцы чертят.

Возьму две кружки, сяду в уголок.

Здесь занавес и стерео -колонки,

Почти не утруждают перепонки.

Я выпью пива по литовский рок.

Ты мудрым был, наитишайший Йонас.

От мудрости твоей хотелось выть.

Когда ты говорил: "А что, Чюрленис?"

То ощущалось, быть или не быть.

Однажды он увел меня отсюда,

К художнику, что жил, неподалеку.

Там был канал и хмурый птичий клекот.

За серой дверью начиналось чудо.

Он тихо нес свой коммунальный крест,

Но оживала вера в человека,

В холстах провинциального Эль-Греко,

С фамилией, кончавшейся на "эс".

Он сжег холсты, юродствуя и каясь...

Потом меня укачивал "Икарус",

В каких ни будь пяти часах пути.

Я больше не вернусь сюда. Прости.

***

Был январь, как прорубь и плыла

Комната, где женщина спала.

Воды эту женщину качали

Приходили к женщине печали.

Совестливо прятались в углах.

Отражались в старых зеркалах.

Падал свет, рассеян и свинцов

На незащищенное лицо.

А мужчина шел всю ночь один,

Путался в кварталах новостроек,

В мнимости душевных неустоек,

В череде поминок и крестин.

Он под утро постучался к другу.

Друг ему подал спросонья руку.

Друг сушил промокшие ботинки.

Наливал вино из четвертинки.

Эти люди мне знакомы с детства

Данностью трагических каденций.

В эту ночь был праведно жесток

Самолет, летевший на Восток.

Я летел к Востоку, как к границе,

Коей не достигнуть никогда.

Словно запрокинутые лица

За спиной белели города.

***

Сумасшедшие падали звезды.

Ты купалась в реке, как в огне.

Раздвигала, как занавес воздух,

И как есть выходила ко мне.

Души черные белой душе

Заходили под брюхо проворно.

Воскресали на злом вираже

Лики летчиков черного Овна.

Серафимы мои шестикрылы!

Колокольный за мной перезвон!

Видит Бог, все бы так, что же Он

Нас не спас от копыта и рыла?

Поздний лист, пятипалый и ржавый

Опустился ко мне на ладонь.

Ты и скипетр мой и держава,

Ты рассыплешься весь, только тронь.

Пусть тела наши только останки,

Концентрат для грядущих печей.

Но слетит ко мне светлый мой ангел

И как птица замрет на плече.

***

Было время затей и забав.

Нам хватало тепла и беспечности.

Но хрустят, как песок на зубах

Беспечальные гранулы вечности.

Был тот странный предутренний свет-

Словно зелие пил приворотное.

У людей за фальшивыми окнами

Голоса, но обличия нет.

Спят бессонные души страниц,

Так что строчки на них не видны.

Надоедливый скрип половиц-

Злая музыка с той стороны.

Я своею страною согрет,

Словно сукою чистопородною.

Что моя нерушимая Родина?

То- ли есть, то ли попросту нет.

Мы любовь почитали за страх.

Все же было в ней что- то от нежности.

Проступал на красивейших лбах

Генетический код безнадежности.

Девяносто второй.

От друга моего ушла жена.

Он пригласил меня на именины.

И возвращались детства имена

Под спирт "Рояль", сардельки и сардины.

Вертелось обручальное кольцо

На блюде из дешевого сервиза,

И вспоминалось юности лицо,

И шла мечта, по скользкому карнизу.

А под окном закручивалась явь,

Натужившись постыдными ларьками.

Мой друг сказал, печален и лукав,

Как положил, на ту закрутку камень:

- Вот мы сидим среди чужого пира,