Мне вспомнился эпизод, когда я искала адрес сайта, на который ходил Стас с моего компьютера, и я вспомнила, как он мне позвонил в этот самый момент и спросил, что я делаю. Спросил так, будто знал, что именно. Или догадывался… Вспомнила я и как он передвигался. Как бесшумно взлетал на второй этаж, чтобы постучать в мое окно…

— Мы также можем почти молниеносно для обычного человеческого восприятия перемещаться в пространстве. И это я тебе сейчас могу легко продемонстрировать.

Я не успела ему сказать, что знаю про это… В то же мгновение Вадима Сергеевича не стало. Но его голос за моей спиной сказал.

— Еще?

Мгновение, и он снова был на месте.

— Если бы меня слушал такой как я, а не ты, то он бы следовал за мной взглядом также быстро, как я только что перемещался. Но ты не сможешь этого… пока. Вновь пробудившийся не сразу обретает способности.

Потом он вздохнул и помолчал.

— Ну, может все-таки спросишь о чем-нибудь сама?

— Вы пьете кровь?

— Нет. Что за глупости? Ты считаешь, что мы вампиры? Мы, Виктория, потомки асов. Ты сама читала немало материалов, пока работала у меня в помощниках. Мы кроме обычной пищи потребляем энергию людей, полученную в результате сильнейших эмоций. Вот поэтому нас так влекут общественные людные места. Мы просто обожаем всякие концерты, спектакли…

Ну да, я просто обожала клубы и дискотеки. Я и Стас да, а вот Гоша…

— А Игорь?

— Да. К сожалению, Игорь питается несколько иными эмоциями. И мне жаль, что тебе пришлось познакомиться с ним именно теперь. Раньше он был другим. Еще вопросы?

Я помотала головой.

— Так что, убедил я тебя? Поедешь?

— Куда?

— В Йоркшир. Там есть пещера. Предположительно именно в ней и находится Библиотека.

Я отрицательно помотала головой.

— Понятно. Ладно. У меня нет другого выхода, Виктория. Мне очень жаль, но я вынужден… Стас! — громко позвал он.

Стас появился словно из ниоткуда. Он стоял перед нами спокойно, скрестив на груди свои изящные и такие желанные для меня руки. Именно в этот момент я почувствовала, как скучаю по нему. А в глазах его полыхнул в ответ черный огонь.

В следующую минуту профессор выхватил откуда-то длинный острый клинок и вонзил прямо в сердце своему сыну.

— Нет! — закричала я и бросилась к нему, уже оседающему на пол. — Что вы наделали? Звоните немедленно в скорую!

— Не надо скорой, — сказал Вадим Сергеевич, вынул клинок из груди осевшего к моим ногам Стаса, швырнул его на стол, и вышел из гостиной прочь.

Я рыдала в голос, зажимая рану на груди любимого, из которой хлестала темная человеческая кровь. Потом я устала рыдать и кричать, поняв, что ничего не смогу поделать. Стас не дышал. Кровь течь почти перестала. И я подумала, что должна срочно что-то сделать, чтобы последовать за ним. Так пусто и ненужно окружал меня этот чужой для меня мир, полный одиночества и безмерной печали. Если бы я в ту минуту соображала лучше, то вспомнила бы про клинок, брошенный отцом Стаса на стол. Но я рыдала, пока не кончились слезы. Потом я как-то вся застыла и только покачивалась в такт своим тяжелым словно гири мыслям. Голова Стаса в моих руках покачивалась вместе со мной. Со стороны наверное казалось, что я качаю на руках дитя.

А еще через некоторое время Стас открыл глаза. Я сначала просто испугалась, подумав, что это посмертная реакция трупа. Я слышала, что всякие мышечные реакции могут происходить с человеческим телом еще некоторое время после смерти. И открытые глаза, затянутые молочного цвета пеленой, как раз подтверждали сейчас мою услужливо рожденную моей логикой теорию. Но взгляд Стаса становился все более осмысленным. И это меня повергло в сильнейший шок. Все еще не понимая, что происходит, я наблюдала, как Стас буквально у меня на глазах возвращается к жизни.

В это момент в комнату вернулся Вадим Сергеевич.

— Ну что, вернулся? — спокойно спросил он. — Прости, Виктория, но я не мог оставаться. Зрелище не из приятных для отца, согласись.

И тут меня прорвало. Я осторожно опустила голову Стаса на пол, медленно поднялась прямо перед его отцом и прорычала.

— Зачем?! Зачем вы это сделали? А если бы он умер?

— Он не умрет. Во всяком случае так не умрет. Я вынужден был, Виктория, пойти на это, чтобы ты поняла наконец, что это не сон и не бред сумасшедшего. Это реальность. Тебе нужно ехать. Тебя ждут очень важные обязанности Хранителя. Никто не виноват, что так случилось. Но это случилось. И ничего уже с этим не поделаешь. Ты часть нашего мира, не смотря на твои или наши предпочтения.

Стас позади нас зашевелился и застонал.

— Ему больно? — спросила я.

— Да. Очень.

— Хорошо, — сказала я. — Я поеду. Только больше никого не убивайте в моем присутствии.

— Обещаю.

И я повернулась, чтобы уйти.

— Погоди, Виктория, — хрипло прокаркал Стас, видимо боль была невыносимой, раз мой любимый натренированный на ласку голос вдруг стал не узнаваемым. — Я тебя провожу.

— Ты сошел с ума? В таком состоянии! Не глупи.

— Я провожу ее, — сказал Виктор, входя в комнату из темноты дверного проема. И мы покинули «странноприимный» дом. Это слово всплыло внутри меня, когда я выходила из подъезда и в темноте на углу мелькнула табличка, на которой вероятно и было написано, что в этом доме-музее в такие-то годы проживал выдающийся композитор…

— Твой отец играет на рояле? — неожиданно спросила я.

— Да. Играет. Догадалась? — усмехнулся Виктор. Сейчас он не выглядел тем Виком, с которым я в прошлом дурачилась и шутила.

Я еще раз пристально оглядела покинутый дом-музей. На первом этаже все еще горел приглушенный свет. И мне почудилось, что из окна, которое ближе находилось к роялю, слышится какая-то сложная классическая музыка. Кажется, Вадим Сергеевич продолжил злоупотреблять своим служебным положением.

— А сколько лет Славику?

— Пусть он сам тебе скажет, ладно?

— А тебе?

— Мне еще мало. Мне как и тебе.

Я немного помолчала, подумав, что двадцать пять для человека цифра не малая, а потом спросила:

— Неужели я не могу отказаться?

— Похоже, нет.

Он помолчал немного и сказал:

— Мне жаль. Правда. Но отказаться никто из нас не может.

И мне представился образ страшного Влада в черных очках. Он смотрел на нас троих пристально и неотвратимо.

Как Судьба.

До этого дня так регенерировать мне еще не приходилось. Но Виктория никак не хотела ехать и они меня уговорили.

Лучше бы я на это не соглашался. Потому что, получая смертельное для человека ранение, мы не умираем, а замираем на время процесса регенерации. Во время него мы все слышим и ощущаем.

Столько горя, сколько я чувствовал в Виктории за эти двадцать минут, я не ощущал никогда в жизни. Даже боль физическая не заглушила во мне боль Виктории, которую я ощущал в себе в этот момент, слыша ее рыдания, а потом всхлипывания. Если бы я мог, я бы прекратил это немедленно. Но я не мог. А она держала мою голову у себя на руках и выла в голос, словно Ярославна по своему Князю.

И пока мое сердце восстанавливало порванные сталью ткани, душа сжималась в малюсенький комок. И в ту минуту я себе поклялся, что больше ее так никогда не обижу. Никогда.

Подарок мне очень понравился. И я его оценил по достоинству. Но я не решился ее отблагодарить. Потому что после того, что она перенесла из-за меня, моя благодарность, какой бы она не была, выглядела насмешкой над ее чувствами ко мне.

Начались дни сборов и лжи.

Сначала я лгала тете Жене, что меня посылают в длительную командировку за границу для заключения немыслимо дорогого контракта для моей фирмы. Потом то же самое пришлось врать маме. Для этого я съездила домой. Стас был моим неизменным молчаливым спутником. Мама меня тихонько спросила, не собираюсь ли я замуж. Я покачала головой. Но в глазах ее осталась тревога. И я не знала, чем ее успокоить. Что сказать.