Артек. Пионерская мечта. Сказочная страна счастья. В прошлом частный туберкулезный санаторий одного из детских врачей на Южном берегу Крыма. Небольшой. Уютный. В кипарисовом парке. Теперь способ награждения «лучших из лучших». Сорок дней роскошной еды, моря, солнца, полной пионерской атрибутики.
Осенью 1939-го не все походило на настоящую мечту. Лагерей в «Артеке» было несколько. В так называемом Верхнем — единственный, напоминавший расползающийся по швам барак корпус. Спальни на двадцать человек каждая. Казарменный порядок. Вместо пляжа навал камней. Аллейки по склону немыслимой крутизны. Уходящий в море мыс Аю-Даг. Полуосыпавшаяся дорожка, срывающаяся под обрыв. Плети повисших на крутизне глициний. Кому-то нравилось. Кому-то нет.
Большую часть отряда составляли дети тех, кто легко мог на собственные средства приобретать путевки в любые санатории, жить в апартаментах самых дорогих гостиниц. Они обменивались впечатлениями. Пожимали плечами по поводу неудобств: «Если бы папа знал…», «Мама бы никогда не допустила…»
Администрация не могла рассчитывать на снисходительность власть имущих. Вожатые строго отслеживали каждый вопрос, каждую шутку ребенка — мало ли что? Скандал не заставил себя ждать. Председатель совета 2-го отряда получил телеграмму из Ленинграда: арестован отец! Вожатая кипела возмущением. После вечернего построения лагеря и ритуального отбоя, исполненного горнистами, обсуждение среди самых доверенных.
На мальчишку страшно было смотреть. «Ты понимаешь, как сын врага народа, ты не можешь руководить отрядом, принимать рапорты и вообще!» И окончательная драма: «Он не отец мне — друг отца. Папу расстреляли два года назад…» — «Расстреляли?! И ты молчал?! Не отвел своей кандидатуры? Как тебе вообще дали путевку? Кто посмел?»
Злость этой коренастой толстощекой девицы в белой майке и непременных «баретках» — комбинированных, резиновых с тканевым верхом, тапочках — мешалась с паническим страхом. Она прижилась в Артеке, уже привыкла ничего не делать и не хотела возвращаться на свое рабочее место в цех одного из московских заводов. Из-за такой глупости! Такой неудачи!
С каким облегчением сажала она в автобус незадачливого «председателя совета отряда». Билет до Ленинграда у него на руках, а там… Не все ли равно, где и как ему удастся найти крышу над головой!
Адуся Попова, дочь ведущего судебно-медицинского эксперта страны, задействованного во всех проходивших политических процессах, попрощаться с высланным не подошла. Да она и не была с ним толком знакома. Но все же с сочувствием заметила: «Ему же не выдадут ленинградского паспорта. В будущем. Да и сейчас не разрешат там жить: режимный город. Лучше бы сразу отправлялся в детдом для детей врагов народа. Так проще». — «А если его кто-нибудь приютит? Родные. Знакомые». — «Да вы что?! Кому это нужно самому себе петлю на шею надевать!» Адуся оказалась права. Письма с ленинградским адресом вернулись с отметкой почты: «Адресат в городе не проживает». Адресату едва исполнилось тринадцать лет.
NB
1939 год. В период арктической навигации пароход «Семен Буденный» вывез всех заключенных из Соловецкой тюрьмы особого назначения в Норильск и Дудинку.
21 октября. Из письма И. Э. Грабаря. Москва.
«…Были с Маней [женой] на „Алмасте“ Армянской декады вчера [опера А. А. Спендиарова в постановке Ереванского театра оперы и балета для Первой декады армянского искусства в Москве]; завтра идем на второй спектакль. Было очень красиво, превосходные декорации Сарьяна. Была „вся Москва“. Шмидты, Папанины, знатные люди колхозных полей и пр.».
Октябрь. Из письма внучки В. Э. Мейерхольда М. Валентей.
«Сразу после похорон убитой З. Н. Райх ее детям было предложено в 48 часов освободить квартиру. Отец Зинаиды Николаевны пытался приостановить выселение внуков, обращался к И. Москвину, депутату Верховного Совета СССР, но не встретил поддержки. В телефонном разговоре Москвин сказал: „Вас выселяют правильно“. Предписывалось не только немедленно очистить квартиру, но и вывезти огромный архив В. Мейерхольда, оставшийся после ареста в его опечатанном кабинете.
Пришлось спешно складывать вещи, распродавать мебель, грузить архив. При этом всех торопила и подгоняла шнырявшая по квартире молоденькая свистушка, уже имевшая ордер на освободившуюся квартиру. Как могло случиться, что расположенная в кооперативном доме работников искусств квартира всемирно известного режиссера была передана одинокой молодой женщине, только что появившейся в Москве и числившейся в аппарате Берии? Она получила ту часть квартиры, где находился кабинет Всеволода Эмильевича и гостиная Зинаиды Николаевны. Вторая половина квартиры была передана личному шоферу Берии…»
Девять утра. Выходной день. Место сбора — все тот же Дом пионеров на Чудовом. Очередное выступление. Где? — такие вопросы исключались. Судя по веренице автобусов, участников должно быть много. В такую рань?
И еще одна особенность. Все участники хора, ансамбля песни и пляски, музыканты оркестров, горнисты переодевались в парадные костюмы в пионерском доме. Несмотря на мороз, сверху только накидывались (не дай бог помнутся!) шубейки, едва прикладывались к старательно причесанным головам шапочки. «Там будет негде!» Костюмеры, педагоги привычно оставались у дверей. В очередной раз их благонадежность оказывалась под сомнением. Программа? — «Узнаете на месте».
Недолгий путь по центру города в сопровождении милицейских машин. Боровицкие ворота Кремля. Разворот за Большим Кремлевским дворцом, к зданию бывшего Сената. Бывшего — теперь в нем одно из кремлевских учреждений. Место проведения пленумов партии.
Сцена-подиум. Никаких кулис, занавеса. Специального света. «Но…» — «В чем дело?» — «Дирижеры колеблются — разместить и вывести оркестр, ансамбль…» — «Ваше дело придумать». В восторге Семен Исаакович Дунаевский. Он руководитель ансамбля песни и пляски (конечно, детского!) Дома железнодорожников. Что из того, что за первыми рядами детей сидят взрослые музыканты, в кулисах расставляются профессиональные хористы, а над техническими приспособлениями ломают головы инженеры из наркомата путей сообщения. Ни для кого не секрет: братьев Дунаевских опекает сам Лазарь Моисеевич Каганович. Поэтому Семен Исаакович заранее знал, как освоить площадку, отрепетировал свое выступление.
Одиннадцать часов… Сквозь двойные рамы доносится перезвон курантов на соседней Спасской башне. С последним ударом должен быть объявлен первый номер — секунда в секунду. Ребята зевают: скорее бы это закончилось, ведь выходной на неделе только один и его так хочется провести с родителями.
Наконец, сигнал горнистов (12 человек!). Временный занавес. Ряды хористов. Занявший все пространство так называемой сцены оркестр. Замерший дирижер. И в пустом зале — трое. Две девочки и мальчик. Две Светланы — Сталина и Молотова и Сережа Молотов. Так почти благоговейно объяснят старшие.
Не может быть! Секундная задержка. Тень судороги на лицах. Младших и даже старших. Значит, все это — только ради них?.. «И — начали!»
Через полчаса Светлана Сталина поднимается — надоело! Все три зрителя выходят из зала через услужливо распахнутые охранниками двери. Концерт будет идти еще час…
Через неделю стал известен вымечтанный детским начальством результат. Коллективу Городского дома пионеров разрешено поставить «Сказ о Сталине» — феерию с тысячью участниками, специальным сценарием (с участием Сергея Михалкова). Новый директор Дома, один из великовозрастных «вожатых» в пионерской делегации на XVIII съезде Александр Александрович Ахапкин через многие годы будет рассказывать о состоявшемся чуде. На премьере, посвященной 60-летию вождя и учителя, предполагалось присутствие «всей Москвы».
«Когда? Когда же это было?» — «Что?» Дядя Сигизмунд отчаянно трет свалившееся с носа пенсне на неизменном черном шнурке: «Халхин-Гол. Река Халхин-Гол…» — «В середине мая». — «Вот-вот, нынешнего мая. И только что разгром там японцев. Анатоль Ржевусский вернулся. Рассказывал: огромные потери. И вот договор о ненападении с Германией, чтобы уничтожить Польшу». — «Думаешь, все решилось так мгновенно?» — «Мгновенно? Теперь-то понятно, как давно они все готовили. 28 августа договор, 1 сентября нападение Германии на Польшу…» — «И успели выслать из Москвы всех поляков. И почему-то нашу Дусю. Как можно было не понять!» — «Просто у них все было готово».