В это время из-за леса вынеслись три немецких самолета-разведчика, промелькнули над нами и начали набирать высоту, одновременно разворачиваясь вдоль дороги. Началась паника. Успевшие убежать в лес — спаслись. Самолеты один за другим, с небольшими интервалами, со страшным ревом неслись вниз, пуская пулеметные очереди. Мы бросились с дороги, но камни и стрельба прижали нас к земле. После третьего налета самолеты набрали высоту и улетели к границе. Поднявшись с земли мы пошли к нашим машинам и орудиям. Все было цело. Только кругом слышались стоны раненых, лошадиное ржание, треск горевших машин и барабанной дробью взрывались пулеметные ленты… Показавшийся из-за леса луч солнца осветил страшную картину. Собравшись вместе мы направились по проселочной дороге. Километров через пять остановились и комбат выслал разведку; через полчаса она вернулась и сообщила, что путь свободен. Поехали дальше. Перевалили высоту и только спустились с холма, как попали под артиллерийский обстрел. Все выбежали из машин и побежали к лесу. Первый снаряд просвистел над головой и разорвался сзади. Я бросился на землю, чувствуя что задыхаюсь от бега, сердце так колотилось, словно ударялось о что-то твердое. Орудия ударили несколько раз порознь, а потом залпом, перенеся огонь вправо, влево. Взметнулась земля, все заволоклось дымом, пеплом. Слышался шум скошенных сосен, напоминавший треск деревьев на большом костре… Я как бы сросся с землею. Пушки били минут 15, потом сразу все стихло. Поднявши голову я увидел, как комбат показывал рукой в сторону машины. Когда все собрались, мы двинулись дальше. Дорога становилась все хуже и хуже, машина прыгала, наклонялась, казалось вот-вот перевернется. Километров через пять остановились и лейтенант Быков рассказал подробности первого часа войны.

Вскоре после начала немецкой артподготовки из штаба передали об открытии огня по линии границы. А для борьбы с нашим огнем немцы выделили крупнокалиберную артиллерию, штурмовую авиацию и держали под обстрелом дорогу Тауроген-Шаулей. В воздухе висели баллоны, с которых они корректировали огонь своих батарей, и связь со штабом полка сразу же прекратилась, а остальное мы знали. Собрав остатки сухого рациона и разделив между собой, немного позакусили. Я прилег около машины и закинув руки за голову смотрел в синее бездонное небо, на котором одна за другой зажигались звездочки, и мысли уносились далеко-далеко, в родной город Шую. Папа вернулся со службы, все сидят около радио — ведь началась война, мама плачет… Им не известно, что я нахожусь на самой границе, последнее письмо я послал из летнего лагеря… Становилось темно, деревья стояли словно насторожившись; казалось, что вся природа прислушивается к далекой артиллерийской канонаде. Отдохнув, мы двинулись в юго-восточном направлении. Дорога была чрезвычайно трудная, приходилось валить деревья и делать настилы, ибо машина застревала на неровной, в выбоинах и ухабах, дороге. В полночь остановились. Канонада усилилась, пролетали самолеты, в небе висели ракеты, начинался бой на подступах к Каунасу. Оставив орудия для занятия О. П. (огневой позиции) взвод управления пошел вперед. Не доходя до дороги Мемель— Каунас остановились на опушке леса, выслав разведку. Вскоре она вернулась, найдя место для Н. П. Связисты побежали прокладывать линию, а мы стали копать окоп рядом с большой сосной. Когда пришло первое известие с О. П., что батарея готова, стало светать. Телефон и радио работали отлично. Вдруг сразу, совсем неожиданно, из леса выскочил танк, сбоку под башней был виден крест. «Приготовься!» — крикнул командир батареи. Ждать пришлось недолго, показались два первые танка, потом еще один и автомашины… Командир крикну: «Первому орудию, огонь!» и снаряд, словно хрюкающий поросенок, пролетел над нами, разорвавшись за дорогой, Сделав поправку, комбат вторично крикнул: «Батарея, огонь!» Дружно ударила батарея, четыре снаряда рванулись к врагу, видно было, как люди забегали вокруг загоревшейся машины. Лейтенант наш стоял рядом со стереотрубой, перенося огонь вправо, влево. Танки стали нас обстреливать из орудий и пулеметов; первые разрывы начались перед холмом, с каждым залпом все ближе и ближе к нам, пули свистели и взрывали землю вокруг, осколки снарядов не давали подняться. Мы залегли и только комбат корректировал стрельбу и в промежутках разрывов слышался его голос: «Огонь!».. «Огонь!» Я лежал недалеко от лейтенанта, как вдруг пламя огня осветило его лицо. Когда дым рассеялся, командир лежал раскинувши руки, вниз лицом, и как бы целовал землю. Из правого виска медленно сочилась кровь. Первое мгновение я ничего не слышал, в ушах стоял сплошной звон, голова болела; я подполз к комбату, перевернул его — он уже не дышал… В дерево, под которым мы находились попал снаряд, расщепил его и оно еще дымилось. Телефонная связь оборвалась, один из осколков снаряда попал в рацию, чем спас радиста от смерти. Посмотрев в бинокль в сторону противника, я увидел, как два немецких танка двинулись в нашу сторону и предупредил об этом лейтенанта, командира взвода управления; он крикнул: «Вниз!» и мы покатились с высотки. Немцы продолжали бить из орудий по нашему месту, а мы вскочили в машины и шум моторов заглушил разрывы снарядов.

Лесная дорога была извилистая, на крутых поворотах наша машина съезжала на обочину, мы ее вытаскивали и снова продолжали углубляться в лес. Километров через 10 остановились, пробыв здесь остаток дня. Командир взвода, после долгого разговора с командиром разведки, приказал мне идти на огневую позицию и передать, что произошло с нами, и чтобы они двигались на Шаулей. Повесив автомат через плечо, я взял два диска, револьвер и пошел на запад. Ночь стояла светлая, слева на небе белел серп луны, временами слышалась артиллерийская канонада и, если бы не звездное небо, трудно было бы различить, что это — гром или стрельба. Лес становился реже; когда я вышел на поляну, сзади стояло зарево пожара и гул канонады прекратился, стало тихо, лишь потрескивали сухие сучья под ногами, да изредка слышался крик ночной птицы. Пройдя часа два решил отдохнуть, поскольку знал, что до нужного места осталось не более километра. Невдалеке показалась крыша крестьянского домика, за ним виднелась дорога и кладбище. Пригнувшись, я двинулся к дороге, как неожиданно споткнулся и полетел вниз, очнулся — я лежал на чем-то мягком и живом. Сразу не смог сообразить в чем дело, пока подо мной не послышался крик на литовском языке. Тут только я понял, что в яме отсиживался крестьянин, ожидая когда пройдет фронт; я зажал ему рот и приказал молчать. Переждав немного я решил идти дальше, вылез из своего убежища и начал переходить дорогу и… попал под обстрел; вокруг словно осы жужжали трассирующие пули. Я бросился к кладбищу, залег за памятник и выпустил очередь из автомата — куда-то в темноту. Это еще больше ухудшило положение. Стрельба пошла по памятникам, к ней присоединилось чавканье минометов; дольше лежать я не мог, перелез через ограду, прыгнул в темноту и покатился вниз. Обрыв был крутой, я докатился до речки, поднялся и бросился бежать по берегу. Путешествие мое по неизвестному маршруту продолжалось до рассвета. Я залег в густой кустарник. Тут только усталость охватила меня, не спал ведь двое суток, болела голова и все тело, одежда порвалась. Перезарядив автомат, я лег в траву и забылся в мертвом сне.

Солнце подходило к зениту, когда упавший сучок с дерева разбудил меня. Становилось жарко. Деревья дремали под полуденным солнцем, в кустах щебетали птички, вдали кукушка отбивала время своим «ку-ку». Освежившись в речке я сел на трухлявую корягу, вынул карту, компас и стал обдумывать положение. Найдя на карте примерное месторасположение я вылез на бугор и начал обозревать местность. Недалеко проходила дорога, дальше лес, а кругом ни души. Двинулся на север. К концу дня, когда сгустились сумерки и лес становился реже, недалеко увидел хутор. Мучил сильный голод. Ноги подкашивались от усталости. По небу плыли темные рваные облака, предвещавшие грозу. Вдали послышались раскаты грома… Около постройки ходил важно петух, переговариваясь громко с курами, мычали коровы, а вверху ласточки пели свою песню: «Улетели, молотили, прилетели, пашут…» Сняв с плеча автомат я двинулся к дому. Навстречу вышел мужчина с молодой женщиной и позвал меня в дом, они очевидно наблюдали за мной. Приветливо усадили за стол, налили молока, женщина начала жарить яичницу. Я стал расспрашивать о немцах. Хозяин сообщил, что немцы прошли далеко, не встречая сопротивления, что в двух километрах стоят брошенные танки и, как бы невзначай, показал рукой во двор, где стояли груженные обмундированием подводы, а сверху две швейные машины. Эти трофеи ему подарили стоявшие ночью здесь немцы. Я так был занят едой и расспросами, что не услышал, как сзади скрипнула дверь. Раздался голос: «Товарищ боец!» Передо мной стоял командир 2-го дивизиона капитан Станковский. Я кратко сообщил ему, что произошло. «Хорошо, — сказал капитан. — Завтра к утру будем у своих, литовец обещал дать проводника и пищу, а пока идем на сеновал».