Ветер дует с окраин, а нам всё равно,

Ветер дует с окраин, а нам уже всё равно.

©Сплин

- Поговорим сегодня о дожде. Что такое дождь для вас? Просто капли воды, или, быть может, россыпи ярких жемчужин, слёзы Снежной королевы? У меня, например, с дождём связано много приятных воспоминаний, а у вас? Если вам есть что рассказать нашим радиослушателям, то просим вас звонить по номеру 345-56-76, мы ждём интересных рассказов, а за самый душевный рассказ даём приз! Звоните прямо сейчас и получите, наконец, путёвку в Египет, а то перегорит!

- Не перегорит, зальёт дождём, - усмехнулся я и помешал подгорающую на плите картошку. Никогда не умел жарить картошку, но когда мама уезжала, приходилось как-то выкручиваться.

По радио поставили песню «Майский дождь». За окном тоже лило как из ведра, весьма актуальная тема. Я протянул руку на улицу и поймал несколько капель. Шуршали шины, пахло скошенной травой и озоном. Летом в городе было хорошо, даже если просто смотреть из окна.

Из-за угла дома вывернули трое. Я сразу узнал их по чёрным кожаным курткам – святая троица, как любили называть их бабули, просиживающие на скамейках в перерывах между сериалами. Два брата Акимовых и Костя. Фамилия у него была сложная, нерусская, поэтому я до сих пор её толком не знал. Да и по сути, в фамилии этот человек не нуждался. Достаточно просто было услышать «Костя из третьего подъезда», как становилось понятно, о ком идёт речь. Святая троица была футбольными фанатами, вполне европейского склада мышления – дрались за любимую команду направо и налево, не щадя живота своего. Интересно, что бы сделали Спартаковцы, узнав, сколько рёбер и носов было сломано за них? Скорее всего, по головке бы не погладили. Но там своя пьянка, а здесь своя. Дело чести. Но я никогда не иронизировал на тему святой троицы, я, как и все жители нашего двора, старался обходить их стороной и ни с кем не обсуждать их методы, и не только потому что не любил футбол, но и в силу других обстоятельств. У святой троицы было много принципов, кроме футбольного фанатства. И я в них не вписывался.

Впереди, спрятав руки в карманах широких джинсов, шли Акимовы, коренастые, коротко стриженые, почти клоны, хоть и не близнецы. Чуть позади них – Костя, разговаривал по телефону, активно жестикулируя. Он был выше братьев на целую голову. Тёмная кожа в сочетании с белыми, коротко стрижеными волосами придавала ему крайне свирепый вид норманнского завоевателя, а извечные синяки и ссадины - окончательного отморозка. В школе он появлялся только по праздникам, но как-то умудрялся сдавать зачёты и не задерживаться в классах. Он был на два года старше меня, и следующим летом должен был выпускаться. Учителя пророчили ему колонию, а я всё думал, знал ли об этом сам Костя. И если знал, то как к этому относился? И каково это, быть вне правил по собственной воле?

Я же с первого и до девятого класса считался ботаником, хотя сам уже вспомнить не мог, когда последний раз учил уроки дома. Всё успевал делать в школе, на переменах, просто быстро схватывал, а вечерами ходил учиться играть на гитаре, и ещё на плавание, и на фехтование, и даже на йогу. Мама старалась занять всё моё свободное время, а я был не против: мы боролись с моим психологическим недугом. Так мы с мамой называли Серёжу. И вполне успешно боролись, а потом мама уезжала в очередную затяжную командировку, и недуг был уже тут как тут, звонил в дверь, заходил, как к себе домой, что-то с собой приносил, говорил, говорил, он всегда много и красиво говорил, и тогда я уже не мог с ним бороться.

До восьмого класса я думал, что это просто такой склад характера, психики, в конце концов, просто придурь. И я свято верил в то, что стоит только появиться в моей жизни симпатичной милой девочке, которую я смогу полюбить, как всё пройдёт, и меня не будет бросать в дрожь всякий раз после того, как кто-нибудь из одноклассников случайно прикоснётся ко мне на уроке физкультуры. Но после того как появилась эта девочка, дочка маминой хорошей подруги, я понял, что это уже неизлечимо. Катя была предельно милой, золотые кудри, большие глаза, пухлые губы, ангельский характер – она была на год меня старше и раскусила в два счёта, поймав всего лишь один взгляд, невзначай брошенный на официанта в смешном переднике. В тот день мы впервые поговорили об этом открыто, и я понял, что моя проблема неразрешима, с ней нужно просто примириться и найти какой-нибудь вариант. Катя же и нашла этот вариант. Звали его Сергей. Мой личный домашний ад.

С ним всегда было больно и одиноко. Но честно. Я становился собой, и мог не врать, что такой же, как все. Я другой, совсем другой, такой же, как Сергей. Нас двое. Пусть на два часа в неделю, но всё-таки у меня были эти два часа покоя и настоящей, моей жизни, без притворства. Поэтому я не мог порвать с ним, несмотря на все увещевания матери, слёзы, просьбы. Иногда мне казалось, что она смирилась и просто по инерции хочет что-то сделать для меня ещё, попытаться исправить. Но материнское сердце не обманешь, и постепенно высохли слёзы, стихли просьбы, и мы примирились с данностью. Каждому своё.

Сергей всегда курил, лёжа в постели, смотрел в потолок и молчал. Я тоже молчал, я едва мог дышать в его присутствии. Таковы правила, других я не знал.

- Ты всё ещё играешь на гитаре? – спросил он вдруг, скользя рассеянным взглядом по комнате.

- Да, - тихо ответил я.

- Сыграй, - голос его, низкий и немного грубый, всегда звучал командно. Я приподнялся с кровати и потянулся за шортами. Сергей перехватил мою руку и остановил. – Так сыграй.

Впервые меня охватил стыд перед ним. Жуткий, животный страх. Я для него никто, просто объект, один из многих, с кем он спит. Он меня не видит, не ценит, не знает.

Я сыграл что-то лёгкое, кажется, «Зеленые рукава», пальцы дрожали под его пристальным сальным взглядом. Я чувствовал, как медленно, с каждым новым тактом, погружаюсь в его личную грязь. Это ли было моим покоем? Чужая грязь, на два часа становящаяся и моей.

- Возбуждает, - хмыкнул он, когда я доиграл, а он затушил сигарету. – Я опять хочу тебя. Убери гитару.

Три года разницы – целая пропасть. Я никогда не мог ему отказать, и знал, что так будет всегда. Конечно, можно было бы выставить его вон, заняться учёбой, спортом, ещё чем-нибудь, и каждый день, просыпаясь с утра, уверять себя, что всё в порядке, что всё нормально, бесконечное враньё… я не хотел врать себе. И Сергей мне этого не позволял. Кровать скрипела, он всегда стонал громко, я же молчал, терпел, ждал - всё честно. Я такой и получаю то, что моё, по праву. В церкви, куда каждое воскресенье ходит мама, это считается смертным грехом. Не так уж и неправы мамины религиозные адепты. Это ад, минута за минутой, унижение, отчаяние, вымученное удовольствие, простыни, пахнущие стиральным порошком и его яркий цитрусовый запах, смешанный с запахом пота и похоти. Смертный грех и наказание одновременно, красные маки на простыне, а они что-то там говорят о далёкой преисподней.

- Святая троица опять кого-то вчера избила, говорят, одного парня даже в больницу увезли, а Косте прислали повестку в суд, - Паша, мой одноклассник и сосед по парте, знал все самые свежие сплетни. Его бабушка каждый день сидела на лавочке и в стужу и зной, улавливая малейшие колебания воздуха, уж не говоря о живой информации. Обо мне же она не знала, пожилые люди жутко смущались этой темы, поэтому не обсуждали. Иначе бы непременно сложили два и два и получили правильный ответ. Дело времени.

- За что избили? – без аппетита дожёвывая рыбную котлету, спросил я. С самого утра в голове стоял туман, и двигаться было трудно, словно в бассейне с водой. Я ещё вчера чувствовал себя паршиво, но Серёжу это не остановило. Во-первых, он долго добирался до нашего района, а во-вторых, никто ещё не занимался с ним сексом при высокой температуре. И ему это очень понравилось, несмотря на то, что периодически приходилось приводить меня в чувство.